Искусство и жизнь
Шрифт:
Да, это очень большая область деятельности, охватывающая домостроительство, малярное дело, столярное и плотничное ремесло, кузнечное дело, керамику, стекольное производство, ткацкое ремесло и многое другое — содружество искусств, весьма важных для множества людей, но еще более важных для нас, мастеров ручного ремесла. Ибо едва ли считался законченным хоть какой-нибудь сделанный нами предмет домашнего обихода, если его так или иначе не коснулось декоративное искусство. Правда, часто и даже в большинстве случаев эти орнаменты настолько привычны, что кажутся словно бы возникшими сами собой, и мы обращаем на них не больше внимания, чем на мох на сухих лучинках, которыми мы разжигаем печи. Тем хуже! Ибо декоративность или хотя бы претензия на нее существует, в ней есть или по крайней мере должны быть и польза и смысл. Ибо — и это лежит в основе всего дела — все, что делается человеческими руками, имеет форму либо прекрасную, либо уродливую; прекрасную, если она гармонирует с природой и соответствует ей; уродливую, если она не соответствует природе и извращает ее. Форма не может быть безразличной, — но мы слишком заняты или слишком инертны, слишком страстны или слишком несчастны, и наши глаза часто утомляются богатством форм тех предметов, на которые мы постоянно смотрим. В том-то и заключается прелесть декоративности
Радовать людей предметами, которыми они волей-неволей должны пользоваться, — одно из главных назначений декоративного искусства; радовать людей предметами, которые они должны создавать, — другое его назначение.
Разве наша тема не представляется теперь достаточно важной? Я утверждаю, что без этих искусств наш досуг окажется пустым и неинтересным, наш труд — просто испытанием терпения, изнурением тела и ума.
Что же касается назначения этих искусств — доставлять нам радость в работе, — то едва ли я смогу: сказать об этом достаточно выразительно. Я знаю, насколько важно вновь и вновь возвращаться к этой истине, и потому отваживаюсь развить далее эту мысль в связи с тем, что мне приходят на ум слова, сказанные одним из живущих ныне великих людей; я имею в виду моего друга профессора Джона Рёскина. Во втором томе его «Камней Венеции», в главе под названием «О природе готики», вы найдете самые правдивые и самые красноречивые слова, когда-либо сказанные по этому поводу. То, что предстоит сказать в связи с этим мне, — лишь эхо его слов. И все же, повторяю, стоит напоминать истину, чтобы она не была забыта. Кроме того — все мы знаем, что говорили люди о проклятии труда и какой досадной и несуразной чепухой оказывается болтовня по этому поводу; ведь на самом-то деле настоящим проклятием для ремесленников была глупость и несправедливость как в самой системе производства, так и за ее пределами. Не могу предположить, чтобы кто-нибудь из присутствующих посчитал бы славным или приятным занятием праздно сидеть в кругу бездельников, — жить джентльменом, как такую жизнь называют дураки.
И все же действительно существует скучная работа, которую необходимо выполнять, и весьма утомительное дело — усаживать людей за такую работу и надзирать за ними; я бы согласился скорее сделать вдвое больше своими руками, чем заниматься этим делом. Но стоило бы только искусствам, о которых идет речь, украсить наш труд, получить широкое распространение, обрести осмысленный характер, встретить понимание со стороны их творцов и потребителей, стоит им, одним словом, стать народными искусствами, вот тогда, вполне вероятно, наступил бы конец скучной работе и ее изнурительному рабству, и уже ни у кого не было бы повода для разговоров о проклятии труда, и ни у кого не было бы предлога избегать благословения труда. Нет ничего, я убежден, что может содействовать прогрессу больше, чем развитие искусств. Уверяю вас, нет ничего другого в мире, чего бы я желал столь страстно, наряду с политическими и общественными переменами, которых мы все так или иначе желаем.
Если бы мне возразили, что декоративные искусства стали слугами роскоши, жестокости и предрассудков, то пришлось бы признать, что в известном смысле это верно: эти искусства использовались точно так же, как и многие другие превосходные вещи. Но верно так же и то, что в истории некоторых народов периоды наиболее бурного развития и наибольшей свободы совпадали со временем расцвета искусства. В то же время декоративные искусства процветали и среди угнетенных народов, у которых, казалось бы, не было даже надежды на свободу; и все же, думаю, мы не ошибемся, предположив, что у таких народов искусство по крайней мере было свободным; когда же оно не было свободным и когда оно действительно оказывалось во власти предрассудков или роскоши, то оно немедленно начинало чахнуть. Вы должны помнить — когда говорят, что папы, цари и императоры выстроили такие-то и такие-то здания, — это просто способ выражения. Раскройте книги по истории, чтобы узнать, кто выстроил Вестминстерское аббатство{1} или собор св. Софии{2} в Константинополе, и книги ответят вам: Генрих III, император Юстиниан{3}. Они ли? Или, скорее, такие же люди, как я и вы, ремесленники, не оставившие после себя никаких имен, ничего, кроме своего труда?
Теперь, когда эти искусства привлекают внимание и интерес к явлениям современной повседневной жизни, они также — и это, по-моему, немаловажно — на каждом шагу привлекают наше внимание к той истории, значительную часть которой, как я уже сказал, они составляют; ибо ни один народ и ни одно общество, даже самое первобытное, не могли совсем обойтись без этих искусств; было немало народов, о которых мы знаем лишь, что они считали красивыми такие-то и такие формы. Существует столь тесная связь между историей и декоративным искусством, что, занимаясь последним, мы не можем, даже если и пожелаем, целиком сбросить со счетов влияние прошлых времен, оказываемое на то, что мы делаем теперь. Я не преувеличу, если скажу, что ни один человек, каким бы самобытным он ни был, не может в наши дни сделать рисунок для ткани, вычертить форму обыкновенного сосуда или какой-нибудь мебели, чтобы эти рисунки оказались вне русла развития и упадка форм, которые бытовали столетия назад. Некогда, правда, и очень часто, такие формы имели серьезный смысл, — теперь же они значат немногим больше, чем привычный жест руки. Эти формы, возможно, некогда служили мистическими символами религиозного культа и верований, теперь почти совсем забытых. Люди, прилежно и с удовольствием занимающиеся изучением этих искусств, обретают способность смотреть словно бы сквозь окна на прошлую жизнь, на первые проблески мысли у народов, даже имени которых мы не знаем. Грозные империи древнего Востока, свободная энергия и слава Греции; тяжеловесность и цепкая хватка Рима; падение его недолговечной империи, так широко распространившей по миру все то добро и зло, которые люди никогда не смогут забыть и никогда не перестанут ощущать; столкновение Востока и Запада, Юга и Севера из-за его богатой и влиятельной дочери — Византии; возвышение, распри и ослабление ислама; странствия скандинавов; крестовые походы,
Прежде чем пойти дальше и рассмотреть современное положение этих искусств, позвольте мне подытожить сказанное. Эти искусства, сказал я, составляют часть великой системы, предназначенной выражать восторг человека перед красотой: ими наслаждались все народы во все времена; они были источникам радости для свободных народов и утешения — для наций угнетенных. Религия то их использовала и возвышала, то осуждала и бесчестила. Эти искусства связаны со всей историей и, несомненно, учат нас ей. Они делают человеческий труд радостным и для ремесленников, всю свою жизнь занятых им, и вообще для всех людей, которые в своей повседневной работе постоянно испытывают воздействие искусств. Они делают наш труд счастливым, а отдых плодотворным.
И если все это покажется вам всего лишь наивной похвалой этим искусствам, то я должен еще прибавить, что отнюдь не случайно то, что я сказал вам, приняло такую форму. Именно поэтому я должен теперь поставить перед вами вопрос: дорожите ли вы искусствами или готовы от них отказаться?
Но не странен ля мой вопрос? — Ведь большинство из вас, так же как и я, посвящают себя практическим занятиям теми искусствами, которые народны или должны быть народными.
Чтобы пояснить мой вопрос, придется повторить кое-что из сказанного. Было время, когда тайны и чудеса ремесел находили в мире полное признание, когда воображение и фантазия сливались со всеми вещами, сделанными человеком. И в те времена все ремесленники были художниками — так мы и теперь должны были бы их называть. Но мысль человека становилась более сложной, выражать ее становилось труднее. Заниматься искусством становилось все тяжелее, и труд над ним все больше делился между великими людьми, людьми менее знаменитыми и совсем незаметными. Некогда душа и тело отдыхали, когда рука бросала челнок или поднимала молоток, но потом ремесло для некоторых сделалось настолько серьезным делом, что их трудовая жизнь превратилась в долгую трагедию надежды и страха, радости и горя. Так шло развитие ремесла: подобно всякому развитию, оно было плодотворно в течение какого-то времени; как и любое плодотворное развитие, оно сменилось упадком; и подобно всякому упадку того, что некогда было плодотворным, оно тоже перерастет в нечто новое — в упадок — ибо по мере того, как искусства делились на большие и на малые, в первых появилось высокомерие, а во вторых — небрежность; то и другое рождалось от незнания той философии декоративных искусств, отдельные положения которой я пытался вам изложить. Художник покинул среду ремесленников, оставил их без надежды возвыситься, но сам он остался без разумной и энергичной поддержки. Пострадали оба, и художник не меньше ремесленника. С искусством происходит то же, что с ротой солдат, когда капитан, преисполненный надежды и в пылу воинственности, рвется вперед к бастиону, но не оглядывается назад и не видит, следуют ли за ним его люди. А они и не думают двигаться с места, и им невдомек, зачем их тащат на смерть. Капитан понапрасну гибнет, а солдаты становятся узниками крепости, имя которой — жестокость и несчастье.
Должен откровенно сказать: дело вовсе не в том, что в декоративных искусствах и вообще во всех искусствах мы в чем-то уступаем нашим предшественникам, а, скорее, в том, что все эти искусства находятся сейчас в состоянии анархии и разброда. И это явно диктует необходимость коренных перемен.
И вот я снова задаю вопрос: хотите ли вы обладать прекрасными плодами искусств или вы готовы от них отказаться? Принесут ли грядущие коренные перемены благо или одни потери?
Мы, верящие, что жизнь на земле будет долгой, вправе надеяться, что эти перемены принесут нам благо, а не потери, и должны стремиться способствовать рождению этого блага.
И все же что ответит мир на мой вопрос, кто знает? За свою короткую жизнь человек способен увидеть лишь очень немногое, но даже в подземелье сталкиваешься порою с удивительными неожиданностями. Приходится признать, что скорее на этом покоится моя надежда, нежели на всем том, что я вижу вокруг себя. Поэтому, не оспаривая мнение, что если изобразительные искусства погибнут, то в качестве их замены в жизни людей появится нечто новое и непредугаданное, я должен сказать, что не испытываю никакой радости от такой перспективы и не могу поверить, что человечество способно навсегда примириться с такой утратой. А между тем, по-моему, нынешнее состояние искусств, их взаимоотношения с современной жизнью и прогрессом указывают, по-видимому, на такую недалекую перспективу — во всяком случае, внешнее впечатление именно таково. Ибо мир, который долгое время был занят чем угодно, но только не искусствами, беспечно позволял им приходить во все больший и больший упадок, и многие не лишенные образования люди, не знающие, чем искусства когда-то были, и не надеющиеся на то, чем они могут еще стать, сейчас просто презирают их. И этот мир, суетный и погрязший в заботах, в один прекрасный день сотрет с лица земли даже следы искусства и, раздраженный всеми связанными с ним сложностями и волнениями, совершенно от них избавится.
И тогда — что тогда?
Даже теперь, среди убожества Лондона, трудно вообразить, что тогда произойдет. Архитектура, скульптура, живопись вместе с примыкающими к ним малыми искусствами, вместе с музыкой и поэзией — погибнут, окажутся забытыми, больше совсем не будут ни волновать людей, ни развлекать их. Ибо, повторяю, мы не должны обманываться: гибель одного искусства означает гибель всех. Единственное различие в их судьбе может состоять в том, что самое удачливое искусство погибнет последним, но еще вопрос, удача ли это. Во всем, что относится к прекрасному, изобретательность и ум человека зайдут в тупик. А все это время природа будет жить, и в ней вечно будут происходить восхитительные перемены, чередование весны и лета, осени и зимы, солнечного сияния, дождей, и снега, и ясной погоды, рассвета и заката, дня и ночи, — и все это будет непрерывно обвинять человека, сознательно выбравшего уродство вместо красоты и решившего жить среди убожества и пустоты, где он чувствует себя победителем.