Искусство как язык – языки искусства. Государственная академия художественных наук и эстетическая теория 1920-х годов
Шрифт:
В 1925 г. Райнов прочитал доклад «Стиль и мировоззрение». Это была своего рода развернутая рецензия на книгу Г. Ноля. [248] Райнов в своем выступлении отверг связь между стилем автора и его миропониманием, а заодно дал и критику самого понятия Weltanschauung.
Спустя два года Райнов обратился к теме «Проблема целого в научном познании и искусстве», высказав ряд идей, отчасти предвосхищающих построения Л. фон Берталанфи. Обсуждению его доклада было посвящено отдельное заседание. [249] Нет сомнений, что идеал целостности предносился многим гахновцам, но для некоторых, в частности для А. Г. Габричевского, физикалистские сравнения, к которым охотно обращался Райнов, значили гораздо меньше, чем организмические, и, возможно, неслучайно Б. А. Фохт на одном из заседаний упрекнул Райнова в «рационализме».
248
H. Nohl. Stil und Weltanschauung.
249
Материалы прений опубликованы в томе II наст. издания.
После
В течение ряда лет он занимался изучением двух основных типов творческой деятельности, персонифицированных героями пушкинской трагедии: непосредственного вдохновения, свободной игры фантазии, непредсказуемого озарения (Моцарт) и целенаправленного поиска, сознательной аскезы, догматической верности идее (Сальери).
Как можно судить по подготовительным материалам к неопубликованной статье «Пушкин и вопросы научного творчества» (1937), [250] первоначально замысел Т. И. Райнова имел весьма широкий характер: наряду с традиционным противопоставлением «аполлонийского» и «дионисийного» начал творчества он предполагал развить свою тему на сопоставлении Канта и Фихте, [251] но особенно подробно – на материале истории христианской догматики. С этой целью он конспектировал известную книгу А. Гарнака, [252] детально разрабатывая антитезу «моцартизма» Августина и «сальеризма» пелагиан.
250
Т. И. Райнов. Пушкин и вопросы научного творчества // НИОР РГБ. Ф. 441. Карт. 3. Ед. хр. 14.
251
Он же. Материалы к работе о Моцарте и Сальери (Конспекты и тезисы по темам «Мотивы Моцарта и Сальери и истории христианской догматики» и др. // Там же. Ед. хр. 20. Л. 2.
252
A. Harnack. Lehrbuch der Dogmengeschichte. Bd. 1–3. 4 Aufl.
От «философии творчества» Райнова тянуло к «метафизике творчества», которую он отождествлял с философией природы. Но это были скорее поиски собственной «фундаментальной онтологии». Во всяком случае, бесспорно его движение от «феноменологии» Когена к некоей «персоналистической онтологии», что совсем не чуждо представителям «философии жизни». Райнов своими путями продвигается в направлении, которому был привержен и Габричевский. Но, верный традиции А. С. Лаппо-Данилевского, он сохраняет диалог с естествознанием, одновременно следя за пульсом новейшей метафизики. Среди его важных умозрительных собеседников появляются В. И. Вернадский и М. Шелер.
В этот период Т. И. Райнов не теряет интереса к методологической проблематике, которая особенно сближала его со Шпетом. Так, например, он читает курс введения в историю научных методов, [253] изучает применение статистических методов в русском естествознании 50–80-х гг. XIX в., [254] ставя своей задачей проследить особенности и относительную продуктивность сходных методологических установок в различных областях знания. [255] В поле его зрения попадают и методологические труды Н. Н. Страхова: «О методе естественных наук и их значении в общем образовании», «Мир как целое», – организмический пафос которых был близок идеалам «философии жизни». [256]
253
Т. И. Райнов. Курс введения в историю научных методов // НИОР РГБ. Ф. 441. Карт. 5. Ед. хр. 8.
254
Он же. 1) Изучение групповых явлений в русском естествознании 50–80-х гг. XIX в. // Там же. Карт. 6. Ед. хр. 7; 2) Массово-статистические проблемы в русской науке 50–80-х гг. XIX в. // Там же. Карт. 11. Ед. хр. 3; 3) Массово-коллективистические проблемы в русской науке 50–80-х гг. XIX в. // Там же. Ед. хр. 5.
255
Он же. Массово-коллективистические проблемы в русской науке 50–80-х гг. XIX в. // Там же. Карт. 11. Ед. хр. 5. Л. 72.
256
О «Мире как целом» он писал: «это одна из лучших русских книг по философии» (Т. И. Райнов. Очерки по истории русской философии 50–60-х годов // Там же. Карт. 1. Ед. хр. 21. Л. 35).
С этих позиций в ряде поздних работ Т. И. Райнов выдвигает задачу «видеть и распознавать в так называемой неорганической природе следы и признаки организованности, проявляющиеся в бытии и функциях различных “неорганических” “индивидуумов-ассоциаций”». [257] Можно предположить, что итоговый философский труд, который он в конечном счете должен был написать, мог бы быть назван по-немецки «Die Stufen des Subjectiven und der Mensch». [258] Неслучайно в молодые годы Райнов написал статью о судьбе философии Лейбница в России…
257
Т. И. Райнов. Размышления de rebus scibilis inscibilisque, или Размышления о жизни и смерти стареющего и приближающегося к смерти человека в промежутке между двумя фабриками массовой смерти // НИОР РГБ. Ф. 441. Карт. 12. Ед. хр. 7. Л. 60.
258
Наиболее четко и законченно итоги своих размышлений о «групповых объектах» Т. И. Райнов выразил в статье «Odintzoviana 1947». В ней он рассматривает цикл проблем, связанных с теорией организации систем (включая понятие устойчивости, гомеостазиса), космогонией и космологией, биологической эволюцией,
Не теряет он из виду методологической проблематики и в своем курсе лекций по истории науки в Западной Европе в период с X по XVII в. Так, у Пьера де Марикура, к которому, по-видимому, совершенно независимо обращался и В. П. Зубов, Райнов находит ценные рассуждения о философии техники, центральным понятием в которых выступает «manuum industria». [259] Возможно, именно оно подтолкнуло Райнова к введению понятия «оперативное мышление», которое он впервые широко использует в исследовании о памятниках материальной культуры Средней Азии. [260] Это понятие известно в немецкой литературе XIX в., [261] но Райнов дает ему более специальную трактовку, связанную с чтением «языка вещей».
259
См.:Т. И. Райнов. У истоков экспериментального естествознания: Пьер де Марикур и западноевропейская наука XIII–XIX вв. С. 105–116.
260
Не зря же он начинал свое образование как строитель! (Ср.: Т. Райнов. О методах учета знаний по памятникам материальной культуры Средней Азии.)
261
Operatives Denken und Handeln in deutschen Streitkr"aften im 19. und 20. Jahrhundert.
А. Г. Габричевский
А. Г. Габричевский всего тремя годами моложе Райнова. Он – ровесник академика С. И. Вавилова, С. Прокофьева и академика Н. И. Конрада – близкого друга Т. И. Райнова. Шпет был у Габричевского учителем логики (1908). [262]
По образованию Габричевский искусствовед; его «научный идеал» – В. К. Мальмберг, занимавшийся преимущественно анализом греческой скульптуры. «Мальмберг, – писал Габричевский, – обладал огромной аналитически-индуктивной научной мощью и, вместе с тем, бессознательно подлинно жил античностью как той синтетической стихией по преимуществу, в которой всеобщее и индивидуальное – одно». [263] Мальмбергу, таким образом, как и Габричевскому, чужды отвлеченный (или, по выражению В. П. Зубова, «дурно понятый») платонизм и спиритуализм. Мировоззренческим эталоном служит скорее Гёте. Поэтому Габричевский считает также необходимым оттенить «глубокий органицизм» своего учителя, которым, конечно же, было преисполнено творчество автора «Фауста».
262
А. Г. Габричевский. Морфология искусства. С. 845.
263
Он же. Памяти В. К. Мальмберга. С. 721.
Погруженный главным образом в историю и теорию искусств, Габричевский был изначально ближе других к «языку вещей» и проблеме восприятия пространственных искусств. Но, в отличие от Т. И. Райнова, он достаточно индифферентен к методологии истории. «Творчество» было для него одним из центральных понятий, но рассуждает он о нем совсем в иных категориях, нежели Райнов. И проблемы «креационизма» ему совершенно чужды. Творчество для него – высшая онтологическая реальность.
В предисловии к своему основному теоретическому труду – «Введение в морфологию искусства» (1921–1925), увидевшему свет лишь в 2002 г., Габричевский ясно указывает свои исходные позиции и ориентиры. Это прежде всего Гёте и Шеллинг, а также Кант, «впервые» поставивший «проблему органичного», Бергсон и Шпенглер. [264] Гёте присутствует в этой работе с первой до последней страницы, начиная с эпиграфов. [265] Невозможно возражать против утверждения, что «гётеанство является основой мировоззрения Габричевского». [266]
264
А. Г. Габричевский. Морфология искусства. С. 95, 130, 136, 141, 155.
265
В печатном издании этой работы источники некоторых эпиграфов не указаны. Поэтому мы считаем нелишним указать, что общий эпиграф ко всему «Введению в морфологию искусства» – четверостишие из стихотворения Гёте «Bei Betrachtung von Schillers Sch"adel»; эпиграф к «Введению» – из «Максим и размышлений» Гёте (№ 1166).
266
А. Л. Доброхотов. А. Г. Габричевский о поэтике Гёте. С. 122.
Наследию поэта Габричевский вообще посвятил немало времени – он, в частности, редактировал и писал предисловия и примечания к ряду томов юбилейного Собрания сочинений Гёте. Им была переведена и выпущена в свет через издательство ГАХН книга Г. Зиммеля «Гёте».
Своих симпатий к философским взглядам Зиммеля Габричевский тоже особенно не скрывал. Вступительная заметка «От редакции» к книге Зиммеля «Гёте» писалась не без его участия, и за вычетом дежурных идеологических акцентуаций дает неплохое представление о его ориентирах в новейшей философии. Слова предисловия: «эта книга открывает секреты и тайны современных настроений некоторой группы немецкой интеллигенции» – вполне могут быть отнесены и к самому Габричевскому, и к близким ему по духу членам ГАХН. Стоит только открыть статью «Портрет как проблема изображения», вышедшую в сборнике ГАХН «Искусство портрета» в том же 1928 г., чтобы в этом убедиться. В ней Габричевский прямо ссылается на «блестящую» работу Зиммеля, который «распространяет принцип наглядного тожества внутреннего и внешнего на структуру личности вообще». [267]
267
Цит. по: А. Г. Габричевский. Морфология искусства. С. 285 примеч.