Искусство проклинать
Шрифт:
— Вить, сегодня твой день. Где музыка? — мой голос прозвучал совсем как обычно в тишине мастерской, нарушаемой лишь незначительными «рабочими» звуками.
— Да, вроде, не к месту — непривычно робко отозвался Витька, подходя ближе, чтобы осторожно заглянуть мне в лицо. Не удержался и, взяв меня за руку, потёрся колючей щекой об ладонь.
Я спокойно-ласково растянула губы в подобии улыбки и, помедлив, отняла руку: Глупости. Тишина ещё хуже. Давай! Включи что-нибудь.
Он послушно нажал кнопку, убавив
Розенбаум. Пусть будет Розенбаум. Розовое дерево, Розенбаум. Никогда не видела розовых деревьев. Разве такие бывают? А ходящие покойники бывают? Ой, вот только не это… Не это! Пусть Розенбаум, пусть… Теперь отгладим, ровненько и мягко. А сейчас откусим. Ничего… Припой слишком заметен? А мы протравим и снова загладим…
— Ашот, подай мне… это… Зелёная бутылочка, возле тигеля, подай, пожалуйста.
Ашот пододвинул бутылочку, тихонько коснулся моей руки. Пальцы у него были такие неправдоподобно тёплые, что я вздрогнула. Он посмотрел с тревогой.
— Ты в порядке, Тина?
— Да, спасибо. Я в полном порядке. А где моя паста? Ах да, забыла…
У Дана пальцы всегда были горячие. И сам он весь был горячий, даже неожиданно жаркий для русского северного жителя. Я инстинктивно старалась отодвинуться от него в постели, когда засыпала. Люблю спать вольно, в прохладе. Любила… Я теперь никогда… никогда не усну. Я НЕ СМОГУ БОЛЬШЕ СПАТЬ! У МЕНЯ НЕ ПОЛУЧИТСЯ!
— Тина, время обеда. Ты идёшь? — тихо спросил Ашот и я поднялась со стула.
Пицца не лезла в горло. Я раскрошила свою порцию по тарелке, выпила кофе, пощипала апельсин, под скрытными взглядами из-за соседних столиков. Девчонки из ателье шмыгали носами, низко опуская головы над едой.
Так нельзя. Я испорчу людям весь обед. Они не виноваты в моих несчастьях! Не виноваты. Кто же виноват? Я. Конечно, я! Но не только я… Я и кто ещё? Об этом стоит подумать. Но не сейчас, потому что мысли в голове не задерживаются.
— Вы тут без меня, хорошо? Не обедается мне сегодня… Пойду поработаю…
Тишина в мастерской давила. Сверху из парикмахерской тоже доносился неясный, почти неслышный шумок. Потом рассмеялись, но смех сразу умолк, будто его оборвали. Я обхватила плечи руками, подошла к окну. Снег подтаивал, начиналась обычная южная слякоть. Воробей на той стороне тротуара терзал размокший кусок пирожка, кося на меня глазом. К нему слетел ещё один, потом целая стайка. Их вспугнул голубь и унёс остатки своей добычи в клюве. Я уже где-то видела такое. Это уже было. Где и когда, зачем? Что я забыла?
Теплеет, и солнце скоро станет припекать вовсю. А солнечный свет к лету ярче и теплее зимнего. В тепле всё… тает!
У меня заныла левая бровь, а потом болезненно застучало в висок. Так громко, что я не заметила прихода шефа.
— Тина, что ты с собой делаешь? Так нельзя! Ты не стала есть, а ведь нужно хотя
Я взглянула в добрые глаза Льва Борисыча, полные вековой еврейской печали, и промолчала.
— Посмотри, на кого ты стала похожа… В лице ни кровинки, ходишь как с креста снятая. Милая, так нельзя! Жизнь впереди длинная, будут в ней не только потери. Ты ничем никому не поможешь, если будешь себя изводить. Дан умер и уже никогда не вернётся, с этим надо смириться… Притерпеться.
Я наклонила голову и бросилась к двери мимо входивших Витьки с Ашотом, вырвалась в коридор и, опередив Розу из косметического кабинета, влетела в туалет. Защёлкнула замок и уставилась на себя в зеркало.
Жизнь впереди длинная… Дан уже не вернётся…
И начала хохотать как ненормальная, до слёз, до конвульсий. Ноги не держали, ослабевшие колени бессильно подгибались. Я прижалась спиной к гладко-скользкому кафелю и сползла на пол, прижав трясущийся подбородок руками.
Когда из меня всё вытрясло, я встала и умылась холодной водой. Снова взглянула на себя в зеркало, сделала несколько глубоких вдохов с короткими выдохами, снова умылась. Пустота внутри была глубокой, как бездонная шахта, тело лёгким, лицо онемевшим и спокойным. Я вернулась в мастерскую и села. Пододвинула к себе разорванный браслет-цепочку и включила лампу. На меня никто не смотрел. Руки ещё немного дрожали, но это видела только я.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава 18
Снег начал таять к обеду, а вечером снова посыпался хлопьями, прикрывая асфальт и пряча под собой лужи. Сапоги промокли, а ступни совсем онемели от холода, пока я добралась до дома. В квартире стояла тишина. Лестница ещё кое-где блестела, подсыхая: Галия помыла полы. Я проверила дверь чулана, отперла её. Ларь не открывался, коробки на нём стояли так же, как я их оставила. Мне не хотелось ничего трогать. Я поднялась на кухню, поставила чайник на огонь. Освободилась от сырого пальто, переобулась. Достала банку «Несткафе», подумала и убрала в шкафчик: чем этот суррогат, лучше чай. Колбаса выглядела слишком противно и я пожевала сыра. Потом съела яблоко, допила чай.
На выходе из кухни меня сильно качнуло, а перед глазами поплыли светящиеся круги- спирали… Надо лечь спать, пока не совсем стемнело. Ночью будет не до сна!
Я не стала укладываться в спальне, пристроилась в кабинете на диване. Сон не шёл, и я стала считать баранов. Ничего не получалось, но это неважно. Нужно просто лежать. Такой отдых — тоже отдых. От снотворного я пьянею, дурею и долго страдаю подобием похмелья, но не засыпаю. Я сплю по каким-то непонятным внутренним законам и они для меня — тайна…