Исмаил
Шрифт:
Джавад повернулся, вздохнул, потом рассмеялся, коротко и быстро.
— Хорошо, я тебе дам одну книгу. Но не нужно, чтобы кто-то ее видел, поэтому когда будешь читать, смотри вокруг.
— Обязательно.
Джавад достал из-за шкафа книгу, обернутую в газету, и дал ее Исмаилу, сказав:
— Возьми, по-моему, она тебе подойдет.
— Одной мне мало, дай еще одну, по крайней мере!
— В данный момент больше нет, прочти ее, если понравится, еще дам.
Исмаил посмотрел на титульный лист книги. Брови его сошлись, и он негромко сказал:
— Но здесь не указан автор!
— А какая тебе разница, кто автор, ты смотри, что он пишет!
— Нет, автор очень важен. Я хочу знать, кто
— Хорошо, но для начала прочти. Потом сам поймешь!
Исмаил встал.
— Что ж, пойду примусь за это!
— Конца собрания не хочешь дождаться?
— Нет, ты мне потом расскажешь.
— Хорошо, тогда будь осторожен!
И Джавад движением бровей указал на книгу в руках Исмаила.
— Будь спокоен!
Дома Исмаил быстро поужинал и вышел во дворик. Зажег свет, уселся на бетонную скамейку и, не обращая внимания на кружение вокруг огня ночных бабочек и летучих мышей, погрузился в чтение. Несколько раз мать выходила во двор и смотрела на него. Покачав головой, тихо сказала: «Вместо того чтобы учиться и стать человеком, читает пустые книжонки!» — и ушла спать.
Чем позднее, тем тише становилось. Иногда покой спящей улицы нарушало громкое стенание котов. Но Исмаил не слышал вообще никаких звуков, он сидел под мягким светом электрической лампочки, в медленном веянии ветерка, и с вожделением поглощал строки и страницы. Продвигался вперед. Темой книги была связь Бога и человека, но изложение было изящным, приятным, мастерским. Несколько раз, когда веки его тяжелели, Исмаил подходил к водопроводному крану, плескал себе в лицо водой, выпивал несколько глотков и возвращался к чтению.
Когда предрассветный холод начал кусать его кожу, а ветерок — приносить запахи влаги, из громкоговорителей мечетей раздался азан, а на своде неба появилась серебряная чеканка утра. Исмаил закончил книгу, встал на ноги и сделал несколько глубоких вдохов. Воздух пах дождем. Он совершил омовение и вошел в комнату. Взял молитвенный коврик из ниши и расстелил его на ковре. Встал лицом к кибле. Засомневался в точности направления. Повернулся чуть вправо. Но тревога не ушла. Повернулся в левую сторону. И все равно сомневался. Ему стало смешно, и он сказал про себя: «Ведь Ты — везде, а я вправо-влево верчусь в поисках Тебя!» Потом он встал так, как в самом начале, и начал молитву. У него было такое чувство, точно он находится на самой вершине знания и голос его достигает небес.
Глава 15
Мать сказала: «Либо я останусь в этом доме, либо ты!» Исмаил сидел, опираясь затылком о стену. Мать раскипятилась, не помня себя, перекладывала вещи с места на место и громким голосом говорила:
— С того дня, как я ступила в эту развалину, началось черное невезение. Сначала от рук отца страдала, теперь от сына. Ну чем я согрешила, о Аллах! О, избавь меня от этого сыновнего наказания!
Исмаил не выдержал:
— Да что случилось-то, мама — что ты ругаешься? Что я сделал?
— Что ты сделал? А чего ты не сделал, лучше скажи мне. Я сто раз тебе говорила: прекрати это дело, возвращаться так поздно! С кем ты водишься? У них ни отца, ни матери, нельзя так, это добром не кончится!
Исмаил встал.
— Что добром не кончится, мама? Если мечеть и намазы для кого-то кончаются плохо, то пусть я буду этим человеком. А вообще говоря, мечеть и намазы не к плохому приводят, а к хорошему.
Мать посмотрела прямо ему в глаза и сказала:
— Я тебя хорошо знаю, ты не религиозный человек, твои шляния к Али-Индусу и ко всему этому Гамбар-абадскому сброду — вот от чего меня трясет днем и ночью. Твое приобщение к исламу приведет тебя в эту шайку, тем и кончится. Я тебя знаю знаю, я вижу, что обманывают тебя!
Кровь бросилась ему в виски. Голова его
— Скажи, откуда, откуда ты знаешь, какие я книги читаю, какие речи я слушаю? Матушка, в конце концов, ну раз ты не знаешь — зачем ругаться?
— Я не знаю? Я?! Ох, будь спокоен. Ты только ступил на эту дорогу, а я уже с нее сошла, я знаю, куда она приведет!
— Ну и куда, скажи мне? Куда, скажи, чтобы я знал!
— К русским и к англичанам. А ты куда думал? Я всю эту канитель прошла от и до. Мы были в Мешкиншехре, я только приехала в дом твоего отца, как начались эти игры с подготовкой мучеников. Мужчин и женщин силой тащили в сад фруктовый, и там все вместе танцевали. Дядя твоего отца возглавлял это. А я не пошла. Это был обман! Потом настал день 21 азара [28] , они все хотели бежать, но попались, как куропатки, шах ввел войска, и их всех убили. Я своими глазами видела. А теперь ты хочешь? Я не разрешаю! Или ты подчинишься и каждый день будешь ходить на работу, а с работы возвращаться в эту развалину, либо я уйду отсюда!
28
Азар — месяц иранского солнечного года, соответствующий времени 22 ноября — 21 декабря по европейскому календарю. Поскольку не указан год, в который произошло указанное событие, не ясно, о каком историческом событии говорит героиня.
Исмаил немного успокоился, однако и промолчать не смог.
— Тебе-то зачем уходить, мама, уж тогда я должен уйти. Я уйду, чтобы ты успокоилась!
Мать все, что у нее было в руках, бросила на пол и повернулась к нему спиной, сказала:
— Да почему же не сжалится-то Аллах надо мной и не вразумит тебя? За что мне наказание такое жестокое? — и, в слезах, вышла из комнаты.
Он недолго после этого оставался дома. Покрутился по комнате. Был вечер. Время идти в мечеть. Он был в полной растерянности. Что-то нужно было сделать, чтобы выйти из этого положения. Если так все оставить, будет только хуже. Он уже ничего не решал. Колени его дрожали. Он подошел к комоду, достал свою сберкнижку, сложил в рюкзак вещи, нужные для поездки, и вышел из дома. Тихо, чтобы мать не услышала, прикрыл за собой дверь. На улице Махбуб играл в футбол. Увидев Исмаила с рюкзаком, подбежал к нему и, тяжело дыша, спросил:
— Куда едешь?
— Никуда. Иди, играй себе.
— Ну скажи, куда едешь?
— Никуда не еду, сказал же, в баню иду. Иди, играй!
— Сейчас — в баню?
— Не суй свой нос, сказал тебе — иди!
И Исмаил пошел прочь. Махбуб печально смотрел на него.
Его опять, как всегда, потянуло в сторону улицы Саадат. Дверь банка была заперта. Решетчатые жалюзи закрывали стекла. Внутри банка было светло от нескольких люминесцентных ламп. Он невольно остановился, поправил рюкзак на плече и сквозь прорези жалюзи смотрел внутрь, на свой стул и стол, на свою ручку в подставке для ручек, на календарь на столе, на полочку для бумаг, на телефон, на другие знакомые предметы и на места других сотрудников. Он почувствовал, что все это он больше не любит. Душой к этому не привязан. Коротко вздохнул. Опять поправил рюкзак на плече.
— Видите, господин Сеноубари. Мир таков: сегодня мы есть, завтра нас нет, и место наше пусто, словно никогда нас там и не было. Мир преходящ!
Исмаил обернулся. Это был хаджи Зинати — высокий, в черном клетчатом костюме и белой рубашке, с лицом красным и веселым. Он стоял позади Исмаила и улыбался. Исмаил тоже улыбнулся и подал ему руку.
— Не ожидал вас увидеть здесь. Эта встреча к счастью, иншалла!
— Я просто мимо проходил, хаджи. Решил взглянуть на то, как я сам смотрюсь со стороны, сквозь витрину.