Исмаил
Шрифт:
— Простите?
Офицер протянул руку и, схватив левое ухо сторожа, сильно закрутил его пальцами. Сказал:
— Нет, уши есть, и по размеру как ослиные! Сторож от боли согнул шею, потом подался назад и вырвался из рук офицера. Его лицо стало красным, а глаза наполнились слезами. Он тер свое ухо, и тут получил в лицо сильную оплеуху от офицера, громкий звук которой услышал весь двор. Все, кто был во дворе, повернулись и смотрели на эту сцену. От следующих ударов тюбетейка сторожа слетела на землю.
— Чтоб ты запомнил, в следующий раз, как вызовут тебя, сразу откликаться, понял или нет?
Сторож пытался сдержать стон, сопротивлялся, однако он был стар
— На старика сил хватило, наемник?
Фуражка офицера упала на землю. По его лбу потекла кровь. Исмаил еще раз ударил его по голове, бросил громкоговоритель и кинулся бежать. По узкой винтовой лестнице мечети рванулся на ее верхний этаж. Когда он пробегал мимо двери на второй этаж, какая-то женщина взвизгнула, во дворе раздался выстрел, и везде погас свет. Все погрузилось во тьму. На втором этаже все комнаты и залы соединялись друг с другом. Были выходы на крышу и к куполу мечети. А к крыше мечети прилегали крыши других домов, которые стояли плотно один к другому, как коробки спичек, и на протяжении целых кварталов соединялись один с другим.
Исмаил выбрался на крышу мечети. Он заглянул в зал через одно из окон купола. Все было темно, только сцена кое-как освещалась. На ней был виден Джавад в белой одежде. Он стоял в центре сцены и обращался к народу, переполошенному вторжением полицейских. Народ торопливо уходил из мечети, и с каждым мгновением пространство перед сценой становилось все более пустым. Исмаил с напряжением вслушивался. Он слышал слова Джавада, который кричал:
— О народ Ирана, знай, что наступает ашура — годовщина гибели имама Хусейна, и повторяется убийство имама Хусейна, а земля наша стала Кербелой. Хусейн нашего времени, дорогой наш Хомейни, просит помощи, а Йазид нашего времени — шах-американец — отдает из своего дворца приказы о резне. И его подручные делают шахидами помощников Господина. Народ, знай, что сегодня имам и другие духовные вожди подняли знамя борьбы и вышли на площадь. Так не останьтесь равнодушными, не молчите, не позволяйте истории повториться. Не оставьте в одиночестве Хусейна нашего времени. Вставай, народ, вставай…
Сцена погрузилась во тьму. Из зала слышались шум и крики. Опять раздался голос Джавада:
— Народ, не бойся, стены тюрьмы расшатаны, Аллах велик, Аллах велик, о Аллах, о Аллах…
Раздавались славословия верующих и брань полицейских. Голос Джавада удалялся, но еще был слышен:
— Куда вы меня тащите, убейте прямо здесь, пролейте мою кровь на михраб. Не дам забрать меня…
Исмаил не знал, бежать ли ему к себе домой или к Джаваду. И там, и там были листовки и книги, и, если это попадет в руки полиции, положение усугубится. Он выскочил на улицу и пустился бегом в сторону дома Джавада. Холод пронизывал до костей, улицы пустовали. Путь был известен Исмаилу, он не раз бывал у Джавада. Тот имел небольшую комнату, в которой держал в деревянном книжном шкафу обычные книги, а запрещенные книги и листовки — в угловом стенном шкафу. Все это Исмаил знал. Следовало
— Ну кто там? Ты, Джавад? Опять ключ потерял?
Это был отец Джавада, мрачный и расстроенный, и готовый к ссоре. Исмаил мягко сказал:
— Хаджи, это я, Исмаил, не Джавад, откройте, пожалуйста!
Загремел засов. Дверь скрипнула и тяжело отворилась. На бритой голове хаджи была надета белая шапочка. Он был в длинной широкой рубахе и коротких полосатых штанах.
— Что же так поздно? А где Джавад?
— Джавад в мечети.
— Почему не идет?
— Он занят, очень занят. Он сказал, чтобы я сходил и принес ему книги!
— Вот те на! Хан какой, приказы отдает. Не мог, что ли, сам прийти? Тебе пришлось за него в такое время бежать!
— Ничего страшного, хадж-ага, я сам вызвался. Теперь, если разрешите…
Он переминался с ноги на ногу.
— Какой разговор, господин Исмаил, проходите, будьте любезны!
Отец Джавада посторонился. Исмаил вошел и сказал:
— Хадж-ага, будьте добры, дверь заприте.
— Конечно, запру, не оставлю же настежь!
Он закрыл дверь и даже оперся на нее спиной, чтобы плотнее закрылась. В это время во двор дома вышла и мать Джавада. Кутаясь в платок, она тревожно спросила:
— Что случилось, хаджи, где Джавад?
— Ничего страшного. Исмаил пришел за книгами для Джавада. Они заняты, в мечети.
— Все у Джавада не как у людей! Чем он занят вообще?
Хаджи повернулся к Исмаилу.
— Проходите в комнату, дверь открыта.
Исмаил снял обувь и через ступеньку побежал наверх. Открыл дверь комнаты. Там была расстелена постель родителей Джавада. Исмаил остановился, как вкопанный. Переминался в нерешительности, из которой его вывел отец Джавада:
— Проходите, без церемоний. Мы нижнюю комнату красим. Хадж-ханум говорит: голова будет болеть от краски, давай наверху спать, но вы проходите.
— Очень извиняюсь, хаджи, сегодня вдвойне неудобно!
Он начал доставать книги и листовки. Складывал их стопкой в углу комнаты. Отец и мать Джавада смотрели на это с удивлением и беспокойством. Закончив со стенным шкафом, он бросил взгляд на книжный. Там тоже среди остальных книг было несколько тех, о которых они говорили «с душком». Он достал и их и положил на остальные, сказав:
— Теперь все! — и отряхнул пыль с ладоней. Мать Джавада спросила:
— Человек Божий, как ты теперь понесешь все эти книги?
— Нет проблем. Как-нибудь унесу. У вас есть, ну, скажем, мешок пустой? В мешке бы хорошо…
Хаджи сходил за пустым мешком. В нем еще оставались зернышки риса. Он держал мешок, а Исмаил укладывал в него книги, между ними — листовки. Тяжелая ноша получилась. Но подъемная. Он взвалил мешок на плечи и на подгибающихся ногах пошел вниз по лестнице. Надел ботинки и, попрощавшись и еще раз извинившись, вышел на улицу. Теперь уже почти везде окна были темны. Он спешно уходил прочь, держась около стен и деревьев.