Испанский смычок

Андромеда Романо-Лакс

Я предположил, что она хочет, чтобы я понаблюдал, кто с кем будет танцевать. Нельзя сказать, чтобы эта идея привела меня в восторг. Но я понимал королеву: ревность и необходимость защиты способны кого угодно заставить шпионить за любимым человеком.

Королева подробно описала мне женщину, за которой я должен буду проследить, — герцогиня с темными волосами и зелеными глазами.

— Ты уже видел ее во дворце. На королевских мессах, иногда рядом с епископом.

— Она будет одета в черное, как все «черные дамы»?

Замечание о «черных дамах» заставило королеву поморщиться. Это было прозвище слишком благочестивых светских

дам, которые демонстративно носили черные одежды. Они не были вдовами, хотя, судя по всему, жаждали того же внимания, какое обычно оказывают людям в беде. Они изображали покаяние, предаваясь ему с той же страстью, с какой король и его приближенные играли в поло или в карты. Им казалось мало привлекать мужские взоры в течение недели — они пытались обворожить и священников своим нарочитым религиозным экстазом.

— Эти дамы надевают черное по воскресеньям, Фелю, — сказала королева. — На празднество они оденутся более ярко. Герцогиня, о которой я говорила, будет в голубом платье.

— А если нет?

— Ей только что прислали его по почте из Парижа. Она его наденет.

Моя задача, как объяснила королева, не дать герцогине покинуть танцевальный зал отеля.

— Но я буду занят игрой.

— Вот именно. Пока ты играешь, она не уйдет. Она воображает себя царицей бала. И не захочет пропустить ни одного танца. Она завладеет королем на весь вечер, если, конечно, он ей это позволит.

— Вы говорите об этом так спокойно?

— В зале, на людях, это не страшно. Но если они оставят зал вместе… — Ее голос дрогнул. — Я этого не перенесу.

Я ждал дальнейших указаний.

— Но даже если все сложится дурно, — продолжила она, — на балу будет министр, который сможет принять меры.

— Министр?

— Это самый надежный человек в кабинете короля.

— Значит, королю обо всем известно?

— Он ничего не смог бы предпринять, даже если бы знал. Кроме того, мы защищаем его от самого себя. Ты уже знаешь больше, чем нужно.

— А почему бы министру не проследить за герцогиней?

— Он будет приходить и уходить, разговаривать с гостями, переходить из одной гостиной в другую, исполнять множество других важных обязанностей. Он не может каждую минуту оглядываться. Это привлечет к нему излишнее внимание.

— Прошу меня простить, — сказал я. — Но я не уверен, что все понял правильно. — Не мог же я прямо сказать, что каждый в городе знает о похождениях короля? Одной изменой больше, одной меньше.

— Церковь выступает против нового налога, — немного раздраженно заговорила она. — Это немалые деньги. Крайние клерикалы как никогда сильны, и либералы теряют терпение. Король не может удовлетворить и тех и других. Я не уверена, что он вообще может кого-либо удовлетворить. — Она глубоко вздохнула: — Герцогиня и ее муж — открытые противники нового налога. Если король будет открыто ей потакать, народ сделает свои выводы. У короля есть выбор… Говорят, в Гибралтаре стало тесно после того, как португальские республиканцы взяли Лиссабон. Речь не о чувствах, Фелю. Речь о влиянии. Мы должны быть уверены, что между обеими сторонами сохраняется равновесие.

Я вспомнил Персиваля в сполохах факельного огня. «Ты должен показать им, на чьей ты стороне…»

— Что тут сложного? — нетерпеливо вздохнула королева. — В чем ты сомневаешься?

Лицо Персиваля скрылось в тени. «Мы никому не причиним вреда…»

— В ответе будет герцогиня, а не ты, —

успокоила меня королева. — Твое дело — исполнять музыку. — И добавила мягко: — Принеси виолончель, сыграй мне что-нибудь. Может, меня озарит новая мысль.

Играть мне было труднее, чем всегда. Вставка в виде драгоценного камня, оправленного в небольшое серебряное кольцо, немного утяжелила колодку смычка. Конечно, к этому надо было просто привыкнуть. И вообще, я всегда считал, что у каждого смычка свои особенности. Плюс ко всему сказались последствия болезни, перенесенной в Кампо-Секо. Однако владение смычком служило предметом моей особой гордости: я надеялся, что гибкость движения и легкость касания запомнятся моим слушателям и станут своего рода моей фирменной маркой.

До открытия «Рица» оставалось два дня. Я собрал группу, участники которой признавали во мне лидера. Мы вместе составили программу, уделив основное внимание танцевальным произведениям, что давало мне возможность вести наблюдение за толпой. Утром знаменательного дня я отправился к портному забирать костюм, который отдавал переделать перед отъездом в Кампо-Секо. «Он был готов еще три недели назад, — пожурил меня мастер. — Я уж собирался его продать. Думал, вы уехали из страны».

Три недели! Как летит время. В Кампо-Секо закончили сбор винограда. И Персиваль с дружками в любую ночь могут снова наведаться к отцу Базилио. Но я уже далеко: у меня своя жизнь, у меня моя музыка и люди, которым я нужен и которые меня ценят.

Перед входом в отель развевалось с полдюжины национальных флагов. В полированном паркете отражался свет канделябров. Наш квартет расположился в передней части Сала Реаль — вытянутого в длину зала с белыми стенами, украшенными витиеватой лепниной. Я присел в кресло возле огромного квадратного зеркала, занимавшего почти всю стену, и начал разглядывать гостей.

Пока изысканно одетые дамы и мужчины в смокингах заполняли зал, мы исполняли простые мелодии Гайдна. Постепенно набралось около двух сотен человек. Во время первого перерыва гостиничный бой подал мне на подносе бокал с прозрачной жидкостью, которую я, не задумываясь, проглотил. Это оказался джин. Я еще переводил дух от крепкого напитка с ароматом можжевельника, когда мужской голос шепнул мне в ухо: «Если понадобится, можете послать за мной этого парня».

Я быстро оглянулся, но заметил лишь удалявшийся от меня силуэт. Зато я услышал, как к нему обратился другой мужчина, нечаянно его задевший: «Извините, дон Перес». Значит, ко мне подходил сам министр. Парнишка, подавший мне джин, стоял у зеркала и изучал жемчужного цвета пуговицы на своих белых перчатках.

Вскоре объявили о прибытии короля, и мы заиграли национальный гимн. Последовали речи и тосты: за Париж и французского архитектора, за Испанию, за короля. Я выпил еще один коктейль и немедленно об этом пожалел: отражавшиеся в зеркалах сверкающие канделябры заплясали у меня перед глазами. Я попытался сосредоточиться и отыскать в толпе голубое платье. Это было нелегко — весь зал был залит бирюзовым светом. Но вот гости зааплодировали заключительной речи, и я наконец увидел бледно-голубые оборки, каскадом опускавшиеся к полу, а над ними — обнаженную узкую спину в глубоком вырезе платья. Мне казалось, что стоит мне дотронуться до зеркала, и мои пальцы прикоснутся к этой спине. Я потряс головой, прогоняя наваждение, и поманил пальцем боя.