Испанский вариант
Шрифт:
— Вы уже знаете? — спросила Мэри.
— Да.
— Вы можете помочь мне получить испанскую визу сегодня же?
— Нет.
— Что говорят врачи?
— Врачи пока молчат. Это же ранение в голову…
— Вы думаете…
— Я думаю, что Ян пролил кровь не на той стороне и не за то дело.
— По-вашему, было бы лучше проливать кровь на стороне красных?
— А подыхать за фашистов?
— Сейчас я не сужу, когда, на чьей стороне и почему он пролил свою кровь, Петерис. Я сейчас просто жалею кровь — его кровь, понимаете? Вы же его друг…
— Мы были друзьями,
— Вы задаете дикие вопросы. Я собираюсь быть с ним. Просто-напросто.
— Простите, но меня спросят в испанском консульстве — кто вы ему: жена, сестра?
— Скажите, что сестра.
— Я чиновник министерства иностранных дел, и я не могу лгать: мне дорог престиж родины.
— А жизнь… знакомого? Солгите им что-нибудь… Солгите, что я еду туда как сестра милосердия из Армии спасения…
— Я сострадаю вам, Мэри… Но врать не стану. Это не тот случай, чтобы врать. Постарайтесь понять меня. Впрочем… Если хотите, я попробую связать вас с одним джентльменом, он может помочь вам, только он может…
Генерал Гортон успел внимательно оглядеть Мэри, пока шел ей навстречу по толстому белому ковру, скрадывавшему шаги: казалось, что он двигается бесшумно, как кошка.
— Я понимаю ваше горе, — сказал он, усаживая женщину в кресло возле камина. — В наше время ваш стоицизм был правилом, ныне, в век прагматизма, это исключение — тем приятнее мне помочь вам… Кофе?
— Спасибо.
— Можно спросить чаю… Говорят, правда, что он портит цвет лица.
— Сейчас хорошая косметика.
— Вы сохраняете чувство юмора. Господин Петерис просил меня принять участие в вашей судьбе…
— В судьбе моего друга.
— Мисс Пейдж, вы англичанка?
— По паспорту я латышка… Моя мать — англичанка.
— Видимо, кровь сильнее паспорта?
— Генерал, в госпитале умирает мой друг.
— Не считайте медлительностью внешние ее проявления. Я могу договориться о вашей поездке в Бургос сегодня же. Петерис объяснил вам, кто я?
— Нет. Он просто сказал, что вы можете помочь мне.
— Напрасно он играет в детскую конспирацию. Я из контрразведки империи, мисс Пейдж. У меня корыстный интерес к вашему больному другу. Я хочу, чтобы мой интерес, корыстный, и ваш, бескорыстный, совпали.
— Вы предлагаете мне шпионить?
Гортон отрицательно покачал головой:
— Нет. Я предлагаю вам охранять вашего друга. Если, конечно, он выкарабкается из этой передряги. Говорят состояние у него тяжелое.
— Он выкарабкается.
— Вы его хорошо знаете?
— Именно поэтому я и убеждена в том, что он выкарабкается.
Гортон улыбнулся:
— Он чувствует, как вы постоянно молитесь о нем.
— Я атеистка.
— Можно молиться и не веруя. Как правило, большинство людей обращается к богу в минуты трудностей: в дни счастья мы забываем о нем.
— Я актриса, генерал…
— Разве у актрис не бывает трудностей?
— Я говорю о другом. Я не умею охранять. Я умею петь, и то довольно плохо…
— Охранять любимого надо от друзей — всего лишь. От врагов мы вам поможем сохранить его.
— Почему латыш пользуется
— Я объясню, если услышу ваше согласие помочь мне.
— Вам или той службе, которую вы представляете?
— Я не разделяю два эти понятия, мисс Пейдж. И я, и моя служба отдали себя делу охраны империи от посягательств извне — отныне и навечно.
— Не думала, что разведчики так сентиментальны…
— Я контрразведчик, мисс Пейдж. А мы сентиментальны куда больше, чем вам думается. Во имя империи мы должны положить на заклание друга, если он окажется врагом; враг может сделаться братом, если он оказал помощь Острову — при этом мы сделаны из такого же человеческого материала, как и все остальные.
Неслышная горничная принесла две чашки чаю. Гортон подвинул Мэри сахарницу и спросил:
— С лимоном?
Бургос, 1938, апрель
Лерсту. Совершенно секретно, напечатано в 2 экз.
После выхода Пальма из госпиталя «Санта крус» агентурная и оперативная разработка серьезно затруднилась в связи с присутствием в Бургосе его любовницы Мэри Пейдж. Все время они проводят вместе. Два раза мне удалось выехать с ним на рыбалку, но на какие-либо откровенные разговоры он не идет, подчеркивая свою приверженность идеологии фюрера, сохраняя при этом определенные сомнения по поводу жестокости нашей внутренней политики. Данные телефонных прослушиваний и наружного наблюдения никаких результатов не дали. Можно также с уверенностью сказать, что никаких компрометирующих контактов он не имеет. Ни с кем из подозрительных или неизвестных лиц не встречался. Прошу санкционировать продолжение работы с Пальма. В случае, если вы санкционируете продолжение работы, прошу разрешить завтра выезд вместе с ним за город на лов форели.
Штурмбанфюрер Штирлиц.
Штирлиц, Вольф и Ян — со шрамом на лбу, бледный еще после недавнего ранения (новый, 1938 год он встречал в госпитале) — сидели в сосновом, напоенном запахом смолы лесу так, чтобы видеть всех, кто мог подойти к реке, а их чтобы никто заметить не мог: лес был молодой, саженый, частый. В сумках у Штирлица и Пальма уже лежало по несколько маленьких форелей. Покусывая травку, Вольф говорил:
— Нужны либо технические данные нового «мессершмитта», либо, что еще лучше, сам самолет. Это просит Москва. После того как Ян провалил Вельтена, фашисты поняли, что пришло время испытывать свою новую технику, а не жульничать с продажей чужого старья… А новая техника у них, говорят, весьма серьезная.
— Надо покупать кого-то из летчиков, — сказал Пальма.
Штирлиц покачал головой:
— Мне поручено следить за летчиками. Лерст «отдал» мне весь легион «Кондор».
— Между прочим, он резидент гестапо только по Испании или по Португалии тоже? — спросил Вольф.
— Нет, вопрос с Португалией еще не решен. Я бы сообщил по своим каналам. Летчика нам купить не удастся. Здесь отборный состав.
— Что ты предлагаешь? — спросил Вольф.
— Охрана аэродрома не так чтобы очень сильна… — заметил Штирлиц.