Исполняющий обязанности
Шрифт:
А ныне… Техника дорогая, горючка дорогая, семена дорогие, удобрения дорогие, кредиты дорогие. А посредники… А власти… Власть белая, власть серая, власть чёрная, и каждая требует – дай, дай! А не то худо будет!
Тут я устыдился. Ещё вчера утром не имел ни клочка земли, а сегодня готов стенать, мол, маловато. Да на что мне вдесятеро больше? Что я и с этой землёй делать буду?
Любоваться? Любоваться, это, конечно, хорошо, а налоги? А плата слугам (понятие слуги уже не смущало мой ум)? Надолго ли хватит моих миллионов? И дядя, дядя – чем он жил,
Проще всего спросить Войковича, но я решил погодить. Попытаться самому раскрыть тайну – если, конечно, есть какая-то тайна.
Солнце тем временем клонилось к горизонту. Время в праздности летит быстро.
Я вернулся в мезонин и прошел на другую половину. Северную.
Здесь было прохладнее, хотя в крайние оконца солнце и заглядывало. Но и мебель тёмная, и панели чёрного дерева создавали иллюзию тьмы. Хотя почему иллюзию? Тьма и есть. Полуночная сторона мезонина.
И стол был черный, быть может, даже эбеновый. И опять орёл, но теперь серебряный. Просто Минводы какие-то.
Диван, чёрный близнец южного. И стулья с тёмно-фиолетовой обивкой. И стеллаж с книгами в чёрном переплёте.
Я пригляделся. Ленин – но не в синем общедоступном издании, а переплетён особо, на заказ. То ж и Сталин. У нас в гарнизонной библиотечке соседствовали оба, и обоих я прочитал. “Капитал” Маркса – его, признаюсь, не сдюжил. Даже обидно. Ведь впервые “Капитал” публиковался во французской рабочей газете, и писался языком, понятным рабочему. Или я путаю?
Посмотрел дальше. “Спутник партизана” сорок второго, наставления по снайперскому делу, рельсовой войне, “Тактика и стратегия ведения допроса”, опять же сорок второго года… Специфическая библиотечка.
А пишущей машинки на столе не было. Был чёрный ящик. Если в нём то, о чём я думаю…
То.
Хрустальный шар. Не из тех китайских шаров, что продаются в лавках магии вместе с пластиковыми черепами и чучелами сов, зачастую тоже пластиковыми. Нет, это был заслуженный шар из кварца, размером с подмосковную дыньку. На подставке чёрного дерева.
Теперь я начал догадываться. То есть догадывался я и раньше, один бурьян перед воротами чего стоил, но вот оно, подтверждение. Лошадь ведут на свадьбу не водку пить. Уж если дядюшка подобрал мне гардероб по мерке, то и дело тоже подобрал. По способностям. Ну и шар подобрал тоже. Вполне возможно, что и китайский, только не современной работы, а времен династии Шан. Хотя это совершенно не важно.
Шар вместе с подставкой я вернул в ящик. Остыть нужно. Настроиться. Обрести душевный покой. А для обретения душевного покоя нет средства лучше прогулки по окрестностям.
Я спустился вниз, вышел из дома. Земля и в самом деле тёплая. Воздух тянет ввысь, будь я чуть полегче – полетел бы. Но – не полетел. Потому что шагал осторожно, по въевшейся за армейские годы привычке: на незнакомой местности смотри в шесть глаз. Вот я и смотрел, куда ступаю. И смотрел по сторонам. И смотрел вверх. И оглядывался. Немного утомительно, зато жив. Правда, подкрадываться
Я шёл и шёл, внимая природе. Возвышенность хоть и невелика, а позволяла видеть далеко – как солнце продавливает горизонт, как два самолета чертят параллельные прямые у того же горизонта, как полетел к дубравке коршун, как яркая звезда, Венера или Сириус, открыли ночь, – и нечувствительно оказался у границы моего поместья. Канавки с пологими краями. Опять взыграла ноздрёвщина, хотелось полей, лесов и рек, но я её, ноздрёвщину, быстренько придавил. Лесов мне не хватает, понимаешь. Лесной фонд покамест казённый, потому непродажен и неукупен. Хотя для нужного человека могут, пожалуй, сделать исключение, но кому нужен я?
Я раздумывал, идти ли дальше, нет. Решил – чуть-чуть можно. Сумерки сгущались, но до полной тьмы было время.
Перепрыгнул через канавку, и во время коротенького прыжка в груди замерло, будто во сне летаю. От свежего воздуха, верно. От лёгкости.
Прошёлся и по чужой земле. Ладно, не чужой, федеральной. Приблизился к лесу, но остановился. Что в степи полумрак, в лесу – тьма. Можно и лицо разбить, и глаз потерять запросто. В степи ногой в чужую норку угодить, и хорошо, если только растяжением связок обойдется. Нет, при малейшей возможности ночь следует проводить в своей норе.
Я ещё раз вгляделся в дальнюю даль. А потом в даль ближнюю. Где-то шагах в двухстах показалось, будто стоит девушка в сарафане, стоит и манит рукой, иди, мол, ко мне. Конечно же показалось. И темно, и далеко, и откуда здесь девушки, да ещё в сарафанах, и, опять же, зачем им я нужен?
Просто показалось, и всё тут.
Я решительно, назло мороку, повернулся и зашагал домой. Еле-еле разглядел канавку, и то скорее мышечная память подсказала. Прыгнул обратно – с тем же чувством полёта во сне.
Где-то на пути к бассейну увидел странное: на земле медленно двигались синие огоньки. Спиралью. Как водоворот. Крохотные, как звезды Утиного Гнездышка. Водоворот этот был метра два в поперечнике. Я нагнулся, даже встал на четвереньки, пытаясь разглядеть, что же это тут светится. Не сумел. Решил, что светлячки, только очень маленькие. Может, они в Красную Книгу занесены, или даже пока не открыты.
Я осторожно обошёл водоворот, стараясь не раздавить чудесных насекомых. Сколько я при этом раздавил нечудесных, в счёт не идёт.
Уже у бассейна меня встретил Войкович, с фонарем. Такой фонарь ненаправленного действия, кампусный. Тебя все видят, а ты лишь метров на пять. Ну да, он специально такой и взял, чтобы я его издалека углядел. Мы дошли до барского дома, ну, то есть просто до дома, и Войкович передал мне фонарь, сказав, что аккумулятора хватит на тридцать шесть часов непрерывной работы, а когда вот тут замигает красный огонёк, значит, требуется подзарядка, и он тогда возьмет и зарядит от ветряка. Потом дал ещё два фонарика, мелких – один налобный, другой ручной, с направленным светом.