Исповедь палача
Шрифт:
Молчаливая тень вырастает сзади человека. Тень ждет.
Люди, которые очень долго живут и работают вместе — учатся понимать друг друга, чувствовать, видеть то, что не доступно другим, сторонним, пусть даже самым зорким наблюдателям со стороны. Скользящий кивок в сторону спальни и пара слов непонятные для чужого, для Тени многое означают. Сегодня господин желает отдохнуть. И это значит, что примерно с часов 8 сегодняшнего вечера и до середины следующего дня он работать не будет. А будет только отдыхать.
Немного вина, немного вяленого мяса. И побольше свежих овощей. И никаких бумаг, посетителей и просителей. Никого!
А еще этот кивок означает,
И надо найти того из служек, которым в прошлый раз был доволен Господин, и подготовить его к нынешней ночи. В первую очередь проследить, что бы тот ничего не ел, был здоров, а еще вымыл все, что моет обычно, и то, что не моет никогда.
Все что может случиться — случается.
Все, что не может случиться — случается тоже.
Осунувшийся лысый человек с дрожащими от усталости и недосыпа руками был, пожалуй, одним из самых могущественных людей этого, если не Мира, то точно этой Земли. А они — его тенями, личными помощниками, выполняя то, чего нельзя поручить ни обычному слуге, ни самому высоко-рукопложенному из Иерархов.
Молчание, незаметность, тишина, скорость, и главное — преданность — вот что требовал от них Человек. И несколько теней с именами Мафусаил, Иаков, Самсон и Иеремия — сменяя друг — друга утром, днем и вечером, стояли рядом с Человеком. То, поднося ему чашку целебного отвара, то, поднимая упавший из его рук чистый лист тряпичной бумаги, или записывая на этом же листе и под диктовку Хозяина послание к какому ни будь Иерарху в дальнюю цитадель. Каждый из них в течении одного дня мог проверить нужник Человека — не притаился ли внизу убийца с копьецом, проследить что бы не менее трех дегустаторов в разное время попробовали еду, приготовленную для Человека, а конце дня могли помогать Человеку подготовить выступление перед Большим Конклавом.
Правда если первые трое происходили из хороших семей — были официальными непотами (непот от латинского — племянник, фактически — внебрачный сын) членов конклава, и долго отбирались из десятков других «племянников», проверялись и перепроверялись. То вот последняя Тень с именем Иеремия была приближена и заняла свой пост исключительно благодаря доброте, милосердию и душевному порыву Человека, к имени которого совершенно не зря еще при жизни добавили приставку Добрый. Маркус-Добрый.
Иеремия и Человека связывали особые отношение. — Он любил и боготворил Человека. Не за то, что тот спас его несколько лет назад от долгой и мучительной смерти из пыточной отца Домиция — из рук самой мрачной и нелюбимой фигуры в Ордене. И не за стремительный, невозможный прыжок в иерархии, и не за доброту. Ведь если любишь за что то, то это уже не любовь, а благодарность. А когда не можешь отблагодарить — белая благодарность превращается в черный долг, а долг в обязанность. А разве может безнадежный должник любить своего кредитора? А вот Иеремия просто любил человека, который оказался добр к нему. Наверное, к первому в жизни существу, который не пытался его воспитывать, кроить по нужной мерке, учить жизни или лепить из него будущего брата. Нет, там, откуда он прибыл, были хорошие учителя, и они любили своих маленьких и не очень маленьких учеников. Их всех, скопом. Но любовь ко всем сразу — не сыр, она на ломтики не режется.
А тут, уже с первых дней Иеремия почувствовал на себе приязнь Человека. К нему лично — к молодому 18-летнему парню. Порою, он ловил на себе грустный
И как прыщ на лице Божества, как вид любимого отца лежащего в луже блевотины переживал Иеремия грех содомии и тяги юным мальчикам, которым, — нет, не страдал, а наслаждался его Хозяин. Зная, что грех, зная, что нельзя, плохо, стыдно, нехорошо. Он был безупречен практически во всем, кроме этого, и эта бородавка греха на облике праведника его абсолютно не смущала.
Знали ли об этом другие иерархи? Наверняка знали. Но и Господин тоже кое-что знал о них. И потому, пока внешние приличия соблюдались, все молчали.
Самая юная Тень Маркуса — так он нем поначалу говорили в слух, а шепотом и с ухмылкой добавляли, что всем известно, ради чего приблизил к себе Господин этого юнца, и что он дает Маркусу, и что Маркус дает ему.
Это была неправда. Впрочем, менее чем за месяц такие разговоры сошли на нет. Потому что домыслы не подтверждались, а еще потому, что не стоит дурно отзываться о человеке, который каждый день может и о тебе что то сказать — дурное или доброе. Но в не тихой безобидной сплетне или сальной шутке, а в уши Самого.
Эта ночь должна была стать самой обычной, такой, какой она бывала два-три раза в месяц. Незаметно привести «мальчика» к господину, незаметно увести его утром, приготовить ванну для омовения и привести незрячую сестру массажистку. И конечно передать «небольшой» подарок для матери и старшей сестры «мальчика».
«Мальчику» правда, было около 18 лет, но азиатские черты лица и несколько голодных зим в раннем детстве сильно замедлили его физическое развитие, делая его похожим не на молодого парня, а на субтильного подростка. Господину такие нравились. А потом Иеремия сдаст свой пост Мафусаилу или Иакову.
Да, эта ночь должна была стать самой обычной. Не стала.
Крик из спальни Человека раздался около трех часов ночи. И даже не крик это был, а вскрик, испуганный возглас, когда сам себе зажимаешь рот, так, что бы никто тебя не услыхал.
Иеремия его услышал.
Человек лежал на кровати. Его обнаженное тело раскинулось по всей ее плоскости, обнажая греховную наготу, а 18-летний «мальчик» забившись в угол тихо скулил. «Это не я»… «я не виноват…»…«я проснулся, а он уже такой».
То, что не может случиться, случается тоже.
Никто не давал ему инструкций и не рассказывал, как поступить в таком случае. Но Иеремия не зря был Тенью Человека. И его долгом было не только замена простыней на кровати или контроль дегустаторов пищи. Он был Тенью того, кто сейчас лежал на кровати и страшно нуждался в помощи.
И потому отчаянный жест хозяина он понял сразу. Тот не пытался прикрыться, или принять более подобающую приличиям позу. Но правая рука Человека изо всех сил, конвульсивно, пыталась коснуться лица.
Лица? Вряд ли! Носа, глаз? Губ! Его пальца пытались коснуться губ.
Иеремия сразу все понял.
Удар ногой пришелся «мальчику» в челюсть, надолго отправляя того в нокаут. А может быть и убивая. Но это сейчас это было не столь важно.
Человек нуждался в помощи. И Тень должна была спешить, звать лучших медикусов Цитадели, но жест человека говорил об обратном: правая рука, пытающаяся закрывающая рот — тот, кто не мог говорить сам, просил и его не шуметь. И левая — четыре пальца демонстративно растопырены, а большой демонстративно загнут.
Правая рука — молчать, левая — для четырех. Молчать для четырех. Кто эти четыре — Иеремия догадался практически сразу.