Испуг
Шрифт:
Это любопытно, что кто-то свыше оберегает старикашку от скандалов и драк. Два-три исключения из правила не в счет… Но, возможно, я тоже сколько-то оберег свою физиономию и свое слегка усыхающее тело… Оберег одной нечаянной придумкой. Как-то идя к милейшей, но, увы, едва знакомой женщине, я случайно захватил цветочки. Ну, просто букетик. На дачах с цветами несложно. Надергать нетрудно. (Можно и убойных цветочков. Можно и роз настричь. Дички полно… Одичавшие кусты возле заборов!) Однако невзрачность моего букетика только ярче подчеркнула почти гениальную придумку.
Я
Она разок-другой вскрикнула – как это? кто это?.. что, мол, за день рождения ночью?.. На что я, напуская туману, многозначительно заметил:
– А вот так. Так получилось… С опозданием я.
И тихо ушел. Слыша вслед не слишком уже серьезный (скорее, ворчливый) выговор:
– Старый кретин… Склеротик!
Конечно, женщина может тотчас сообразить, что влюбленный старикашка смешон… неопасен!.. Но может и по-ночному испугаться, взъяриться.
И если я даже буду вопить что-то несуразное – типа:
– Ч-черт! Какая тьма! Как у негра в… Где здесь спит Игнатьевна? – Всё равно разъяренная молодая может пинками выгнать. И успеть дать мне пару оплеух.
Но может и не успеть.
Если оставаться спокойным. Помню грубоголосую Жанну. Честно говоря, когда она закричала, я забыл, зачем пришел. Было уже не до секса… Но красивая… Я не зря боялся ее горловых децибелов. Она еще и срывалась на визг… Настоящая пытка звуком… А еще тьма египетская!.. Только прокрался, а ночничок – тюк! – Жанна его уже включила. И сейчас начнется разборка. Оказывается, она услышала самые первые мои шаги (бывает!), и теперь я был освещен… уже идущий к ее постели. (А бывает и так, что проснулась, а старикашка присел на край ее постели… каково?..)
Я ей сказал… Я даже заторопился сказать. Я повторял и повторял, что, мол, ошибся дачей… К подружке своей шел. По старости, мол, плоховато вижу ночью… Где Игнатьевна?.. Плохо вижу. Да и поглупел, мол… Я винился, но она уже орала СУДИТЬ БУДУТ… ЗАВТРА ЖЕ МЕНТАМ ЗАЯВЛЕНИЕ… ТРИ ГОДА ТЮРЬМЫ… МОЙ МУЖИК ТЕБЯ ОБЛОМАЕТ, КАК СУХУЮ ЕЛКУ, МУДАК СТАРЫЙ… Ну, и прочее. Я извинялся… Объяснял. Лепетал… А что было делать?.. Отступал задом, лишь бы ноги унести. Вся в ярости. Фурия… А какова глотка! Я думал, отключусь… упаду от ее рева.
И вот уже в дверях, пятящийся задом, я как бы напоследок смиренно попросил:
– Ухожу, ухожу… Но можно я возьму цветочки?
– ТЫ, МУДАК… ТРАХ-ТАРАРАХ… ЗАВТРА ЖЕ!
– Да, да, старый мудак. Согласен… Но можно я возьму свои цветочки?
– КАКИЕ ЦВЕТОЧКИ?
И я негромко, это важно, что негромко (даже совсем тихо против ее децибелов) объяснил – я же шел к своей женщине… К старушке. Но ведь женщина… У нас с ней год совместной жизни… Все-таки праздник.
И, шагнув в сторону, я забрал со стола свой какой-никакой букет. Наспех надерганный по дороге. Наполовину с травой… Хоть бы и веник… Который в самом начале –
Маленькая ложь произвела большое впечатление. Как ни подозрительна была молодая женщина… Жанна… Как ни гневлива и как ни грубоголоса. Как ни плечиста… Она вдруг себя стопорит. Она как бы стукается лбом о столб. Стукается о факт существования этого плохонького букета. Женщины, они такие… Все-таки у них есть сердце… А я, хорош гусь, еще и оправдывал себя этим букетиком перед всеми женщинами в прошлом и в настоящем. Оправдывал! Это, мол, известный компромисс с жизнью. Необходимый договор. У каждого есть что-то подобное букетику. Что-то свое… И если мужчина молчит о своей сделке с жизнью, значит, он просто молодец – умело и талантливо скрытен. Ну что ж. Его право. Я ведь тоже мог бы умолчать.
Да, она меня выпроводила. Да, сгоряча все еще взвизгивала. Бранила… Но уже ни к ментам, ни к мужским кулачищам она не обратится. Уверен… На сто один процент. Ей-ей, некоторые из женщин в этой скандальной ночной ситуации стали бы на мою сторону – даже бросились бы защищать старикашку от какого-нибудь лихого нашего мужика – от мордобойного варианта. Пожалели бы! Хотя я всполошил всю ночь… Некоторые (когда я, забрав свой жалкий букет, уходил наконец по тропе от их дома к калитке) даже в окошко на меня смотрели… А я так гордо уносил букет и заодно ноги. Да! После ночной моей атаки женщина еще и смотрела мне вслед. Завидуя некоей старушке… С удивлением, я думаю, смотрела. С удивлением перед великим многообразием любви.
Мое поколение захлебнулось. Кончилось. Нас нет. А в тех, кто за нами, уже нет порыва… В них жизнь, много жизни, но в них не найти того, что клокотало и тихо-тихо все еще клокочет в нас… Увы… Они другие.
Какой был порыв! С ума сойти!.. Конечно, есть имена. Есть факты в пользу нашего поколения… Но когда я вспоминаю, что пятеро стариков (считаю только тех, кого знал лично) покончили с собой, я понимаю, что мы свое главное не доделали. Не добежали… Не доплыли… Когда в старости, в дряхлости, уже без претензий и счетов, человек кончает с собой, это прежде всего говорит о неиссякшем порыве. Говорит о духе-повелителе, который, погоняя, давал нам пинка за пинком. Всю жизнь пинал и пинал нас… Такой вот хозяин… Уверен, что этих пятерых бедняг преследовал нелепый, но строгий и вполне хозяйский вопрос – а что вы, собственно, сделали? А что, мол, вышло из вас на круг?..
Правда, мысль сама по себе не карает. Мысль даже поощряет пожить, подсказывая, к примеру, мне, что я совсем неплохо возле этих дач устроился. Что я нашел себя (!..) здесь… В пространстве дач. В неброском скопище этих небогатых домов и домишек… В этих подмосковных лесах… В этой речушке… Здесь я человек. Здесь я жив и на что-то живое еще годен. (На что-то живое и даже слегка скандальное.) Я живу. Можно даже быть подобрее к самому себе. И сказать, что я безмятежно погружаюсь в старость. Я медленно погружаюсь. Я спокойно погружаюсь. Да еще и напоследок этот наш порыв поколения я запоздало и пародийно воплощаю.