Испуг
Шрифт:
Это он так шутил, по-сыновьи, а его жена, невестка Ильи Васильича, все же пришла с кухни (куда ее увели за руку). Пришла послушать… Тихо стояла она у зеркала и легонько трогала крохотный прыщик на щеке. Была занята делом. Не вмешивалась в уже иссякавший разговор мужчин. Тихо-тихо стояла и смотрела на себя – какая она?.. Трудно сказать, о чем думает невестка, когда долго и без слов рассматривает себя самое в зеркале.
Уехали молодые.
А сорокалетняя Жанна наготовила еды, гору еды, но сама есть как-то не ела. Она молчала. Она вдруг замкнулась. День… Два дня… Ночью плакала… А Илья Васильич ел и ел наготовленную еду, было вкусно. Жанна стряпала отлично! Но на четвертый, что ли,
Илья Васильич остался на даче один и весь день мысленно разговаривал с ними всеми – с Жанной, которая так поспешила уехать… С сыном-неудачником… И со старшим, удачливым сыном, который не разрешил ему жениться… Который так неправильно понимал жизнь.
Илья Васильич и с невесткой (мысленно) говорил, словно бы она все еще стояла у зеркала и ласкала там свой прыщик.
С перерывами старик говорил сам с собой весь день и еще полночи. А со следующего утра, все себе высказав, поехал в Москву. Илья Васильич не знал, куда и зачем он едет, и, возможно, поэтому приехал в самый центр. В воздухе старику чуялось некое напряжение, и он шел, шел… Его туда тянуло. Как он сам говорил после, его тянуло, его что-то вело все центрее и центрее… Он остановился, только оказавшись в людской гуще. Огляделся и увидел, что вокруг него старики. Сотня, если не две сотни стариков, совсем не шумных и уставившихся глазами в одну сторону.
Старичье глазело на Белый дом… И на танки с чуть поднятыми и уже нацеленными на Дом дулами.
Осенний денек был тёпл, кое-кто из стариков накрыл все же голову нелепой вязаной шапочкой. Кое-кто был в староватых шляпах. Но основная масса стариков была простоволоса и белоголова. Одуванчики, у него именно так мелькнуло. Божии одуванчики… Илья Васильич даже удивился – кругом старики! Откуда эти старые перцы? Чего им надо?.. Он ощупал свою голову – ага, я тоже бел…
И тут он засмеялся: возможно, у каждого здесь старикана поначалу мелькнуло – он вроде молод, а кругом почему-то старичье!
Одно из объяснений этого белоголового сбора было (где-то в газете) вот какое: в 91-м году, если уж говорить о площадях в центре Москвы, первыми туда сошлись и сбежались молодые. Именно молодые шумели и лезли в 91-м под танки… Ярые!.. Красивые в гневе!.. Куда ни глянь, свежие энергичные лица. Зато, мол, в 93-м первыми выползли поглазеть старики.
Постепенно и в 93-м всё на тех улицах, конечно, смешалось – и возрасты, и лица, но первыми в 93-м были старики… Сначала все-таки мы, белые одуваны. Этакое метафизическое уравновешивание 91-го года. (В 91-м власть разрушалась, а в 93-м возникала вновь.) Просыпающаяся власть напрягает стариков. Волнует!.. В этом газетчик, возможно, угадал. Старики – гениальный народ. Вот только они никак не умирают вовремя.
Зато газетчик не прав насчет нашего якобы запоздалого тщеславия: мы вовсе не хотели в последний раз (он так и настрочил – в последний раз в жизни) приобщиться к Истории, какая чушь! Мы, старики, уже не претендуем. Мы, старые, съели свое тщеславие… вместе со своими зубами… вместе со своей проросшей в подполе синей картошкой. Нам не надо. Нас уже можно закапывать. Консенсус…
Просто посмотреть на эти ревучие танки, на кой-где пробитые почерневшие стены Дома… на стрельбу, на кровь… И ни мыслишки иной. Мы пришли постоять. Мы с удовольствием пришли не понимать.
Возле оцепления Белого дома… От моста слева… Эти две сотни качающихся одуванчиков (стоя, старики покачиваются) я увидел из машины. Так получилось.
Поворачивая к Дому ближе (Даша крутанула рулем), мы прибавили скорости, но я успел их заметить. Сердце успело заметить их и ёкнуть – старики… Мое место было с ними. Я его даже отыскал глазом – прогал. Кусочек пустоты. Там меня не хватало. Там, как поется, как уточняется в песне, был и для меня промежуток малый… С ними! я с ними! – я такой же белоголовый обалдуй. Я почти признал в одном из двух сотен стариков Илью Васильича – он ли?..
Я заерзал на сиденье поворачивающей машины, я даже рванулся дурак дураком – не выпрыгнуть ли?
– Петр Петрович, не дергайся. И не робей! – строго сказала Даша.
Мол, это от страха. Мол, старикан увидел танки. Ей так показалось. Стариков каждый раз подозревают в неполноценности, когда правильно подозревать их в ребячестве – в неизжитом детстве.
А я еще и еще оглядывался на белоголовых. Неправильно мне было уезжать от них. Неправильно, нечестно, постыдно. Я сидел, подпрыгивал на сиденье, душой дергаясь к ним!.. Но что было поделать!.. Дергался и всё больше понимал, что я прохожу, проезжаю, проскакиваю мимо!.. удаляюсь от них!
И все же. Ведь я тоже оказался здесь без всякого предварительного уговора, без сговора. Меня тоже примагнитило. Тоже загадка. И пусть мимолетом, но я коснулся этого непонятного (и подчеркнутого присутствием танков) стариковского места. Причастился.
Расклад таков. Старый Степаныч сошелся с молодушкой пятидесяти лет. Молодец… Старый Илья Васильич хотел жениться на молодой сорока лет… Тоже неплохо… И только старый мудак Петр Петрович в тот день цеплялся (без малейших шансов) за двадцатилетнюю… Чуть больше ей было… 21, я думаю. Дашей звали. Я опять и опять вспоминаю это. Она меня поманила пальцем, пальчиком, кончиком пальца – и я был готов.
Едва поманила, я тотчас влез к ней в машину (она сидела за рулем), и мне в голову не пришло спрашивать, зачем я ей… куда мы едем?.. А ехали мы именно туда, в Белый дом. У Даши там несколько знакомцев – из числа начинающих там службу молодых ребят.
А все потому, что в Доме работал ее отец – известный N. С ним, как с экономистом, считались политики всех направлений. Уважаемый. Солидный. Настоящая крупная шишка… Вот откуда замечательная (лучшая!) дача в нашем дохлом поселке (уверен, не единственная дача в их семье). Вот откуда и машина, на которой мы с Дашей мчались (знаю, не единственная в их семье классная машина).
Еще девяти-десятиклассницей Даша приходила к N на его работу просто так – а позже уже в открытую навещала в Доме папу. Красивую девочку знали, баловали. Красивой девушке разрешалось и просто походить здесь с этажа на этаж – и побегать, и пошалить. (Отсюда и небоязнь, и отличное знание всех этих коридоров и кабинетов.) Здесь трудилась тысяча чиновников и разного рода клерков. Пестрый люд… Здесь же работали несколько Дашиных молодых людей, пробовавших между делом несильные наркотики. Дань моде. Баловались!