Испытание Ричарда Феверела
Шрифт:
– А потом я буду смотреть, как моя жена хмурится и краснеет в обществе лорда Маунтфокона.
– Неужели же я настолько глупа, Ричард? – она совсем позабыла, что он с ней шутит, и начала спрашивать его совершенно серьезно, и ответом ей был еще один легкий утренний поцелуй у нее на губах.
После месяца, проведенного в полном уединении, чета упоенных счастьем грешников однажды выглянула подивиться на людей и в тот же день повстречала мистера Мортона из Пуэр Холла, друга Остина Вентворта и дядю Ралфа. Мистер Мортон когда-то был в дружбе с баронетом, но уже много лет как отказался от всякого общения с ним, обнаружив, что тот до того своеволен, что сговориться с ним нет никакой возможности; именно по этой причине мистер Мортон был склонен снисходительно отнестись к совершенному Ричардом поступку и возложить всю вину
К этому времени баронет зашел так далеко в попытках примирить возродившуюся нежную отцовскую любовь с советами своего нового знакомца, что теперь он уже решил поступать с Ричардом по справедливости. В глазах светского общества это выглядело как великодушие, и даже леди Блендиш склонялась к такого же рода оценке, услыхав, что он назначил сыну вполне приличное содержание и отверг предложение миссис Дорайи оспаривать законность его брака, однако сам сэр Остин хорошо понимал, что, не лишая попавшего в такое положение юношу средств к существованию, он всего-навсего поступает по справедливости. И на этот раз свет обманул его, приукрасив его поступок. Ибо что такое быть справедливым по отношению к тому, кого мы любим? Он-то знал, что в его собственном поведении нет и тени великодушия, но поднявшийся в обществе по этому поводу шум в какой-то степени укрепил его в тщеславном убеждении, что, поступая со своим сыном по справедливости, он делает для него все, что только возможно, хотя бы потому, что, как правило, другие отцы так не поступают. Сердце свое он запер.
Поэтому Ричард нисколько не нуждался в этих деньгах. Куда более нужным было для него то, чего он так и не получил – одно-единственное слово от отца, и, хотя он молчал, боясь огорчить свою молодую жену, та чувствовала, как тягостна для него размолвка с человеком, перед которым он, оскорбивший его и не посчитавшийся с его волей, теперь был готов упасть на колени, человека, который значил для него больше, чем все на свете. Она ощущала это ночами, когда лежала с ним рядом и он что-то бормотал в полусне; из окружавшего их мрака проступало тогда обличье этого странного сурового судии. Нельзя, однако, сказать, чтобы все это влияло на аппетит нашей юной четы. Этого не приходится ожидать от Купидона, когда он уже воцарился и – в силе, тем более, если влюбленные к тому же вдыхают морской воздух. Поставленные в ряд рюмки для яиц опровергают даже мысль об этом. И все же их точил червь раскаяния. Судите же сами о том, как обрадовались они оба, когда в это чудесное утро, едва только они вышли из своего сада, чтобы направиться к морю, глазам их предстал Том Бейквел с портпледом на плечах, стремительно поднимавшийся к их дому, а на некотором расстоянии – следовавший за ним Адриен.
– Все хорошо! – вскричал Ричард, кинулся ему навстречу и не отпускал его руки до тех пор, пока они не поднялись к стоявшей наверху Люси, забрасывая его на ходу множеством вопросов.
– Люси! Это мой кузен Адриен. «Это настоящий ангел, не правда ли?» – казалось, говорили его глаза, а Люси без спора с ним соглашалась: «Ну, конечно же, ангел!»
Сей дородный ангел из плоти и крови церемонно ей поклонился и не без смака принялся играть роль благодетеля, которую они ему отвели.
– Кажется, мы с вами уже знакомы, – любезно заметил он и незамедлительно уведомил их о том, что он еще не завтракал; услыхав это, они поспешно повели его в дом, и Люси сбилась с ног, стараясь подать ему все сама.
– Милый мой Реди, – воскликнул Ричард, дергая его за руку, – до чего же я рад, что ты явился сюда! Могу тебе признаться, нам было ужасно не по себе.
– Шесть, семь, восемь, девять яиц, – заметил Адриен, оглядев накрытый стол.
– Почему же он ни слова не написал? Почему не ответил ни на одно мое письмо? Но
115
Бегума – обращение к знатной даме в Индии, соответствующее русскому «госпожа»; в европейском употреблении – индийская княгиня, знатная дама.
– Милый мой мальчик! – ответил Адриен, усаживаясь поудобней. – Дай мне возможность уравнять наши силы, прежде чем я приступлю к моему рассказу. Для человека неженатого хватит и половины этих яиц, ну а потом мы поговорим. Все они там живы – и здоровы, насколько я в силах вспомнить после той встряски, которую этим утром пришлось претерпеть моему пустому желудку. Я приехал сюда с первым пароходом, и море, да, море заставило меня полюбить матерь нашу землю и возжаждать ее плодов.
Ричард ерзал в нетерпении, сидя напротив своего невозмутимого кузена.
– Адриен! Что он говорил, когда узнал об этом? Я хочу в точности знать, какие он говорил слова.
– Об этом хорошо сказано одним мудрецом, сын мой: «Речь – это разменная монета молчания» [116] . Он сказал еще меньше, чем я говорю сейчас.
– Так вот как он все это принял! – вскричал Ричард и погрузился в раздумье.
Вскоре стол был накрыт заново, горничная принесла поднос с яйцами, а следом за ней вошла Люси и, сняв капор, уселась за стол, чтобы вести себя как умелая хозяйка и разливать чай.
116
Афоризм принадлежит Мередиту, который, возможно, так перефразировал пословицу «Слово – серебро, молчание – золото».
– Ну вот сейчас-то мы и начнем, – сказал Адриен, в веселой задумчивости разбивая яйцо; однако выражение его лица быстро сделалось страдальческим, и это встревожило хозяйку, тем более что гость старался не показать виду, что чем-то озабочен. Неужели же яйцо оказалось тухлым? Какой ужас! Люси следила за его движениями и, трепеща, ждала, что он скажет.
– Это яйцо варилось три и три четверти минуты, – заметил он, перестав наконец на него смотреть.
– Боже ты мой! – вскричала Люси. – Я ровно столько варила их сама. Ричард такие любит. А вы любите вкрутую, мистер Харли?
– Как раз наоборот, я люблю всмятку. Две с половиной минуты, или самое большее – две и три четверти. Яйцо никогда не должно слишком быстро твердеть… этого не должно быть никогда. Три минуты – это уже крайнее безрассудство.
– Если бы Ричард меня предупредил! Если бы я только знала, – горестно восклицала молодая хозяйка, кусая губы.
– Не следует думать, что он будет обращать внимание на такие мелочи, – сказал Адриен, заставляя себя улыбнуться.
– Черт побери! Но ведь у нас еще сколько угодно яиц в доме! – закричал Ричард и принялся яростно звонить.
– Ну конечно же! – обрадовалась Люси, выскакивая из-за стола. – Сейчас пойду и сварю несколько штук в точности так, как вы любите. Пожалуйста, позвольте мне это сделать, мистер Харли.
Адриен остановил ее движением руки.
– Нет, – сказал он, – я буду следовать вкусам Ричарда. И да пошлют мне небеса такое же хорошее пищеварение, как у него!
Люси печально взглянула на Ричарда, который разлегся на диване и взвалил все тяготы гостеприимства ей на плечи. История с варкой яиц была не очень-то обнадеживающим началом, однако ее горячего желания понравиться Адриену процедура эта нисколько не остудила, и молодая женщина искренне восхищалась его самоотречением. Она боялась, что, если в силу какой-нибудь несчастной случайности она разочарует этого славного вестника мира, то ей неминуемо грозит беда; и вот она сидит напротив него, и брови над ее улыбающимися голубыми глазами нахмурены; незаметно для него она изучала все повадки круглолицего эпикурейца, стараясь выведать нечто такое, что потом поможет ей снискать его милость.