Испытание Ричарда Феверела
Шрифт:
– Попробовать все, что приготовлено, и высказать свое мнение.
– Предоставим это им, – сказала леди Джудит Ричарду, – у нас с вами такого равновесия сил и такой гармонии никогда не будет.
Можно было подумать, что Ричард готов отказаться от всего на свете ради этого прелестного личика, ради своей богини.
На следующий день Люси снова пришлось притвориться трусихой, и сердце ее разрывалось при виде того, на какую муку она обрекает его своей нерешительностью и нежеланием ехать с ним вместе к его отцу. Муж был с ней ласков и терпелив; он уселся с ней рядом, для того чтобы воззвать к ее благоразумию, и употребил все убедительные доводы, какие только мог отыскать.
– Если мы поедем к нему с тобой и он увидит нас вместе; если он убедится, что ему нечего за тебя
– А разве мистер Харли его не знает? – спросила Люси.
– Адриен? Что ты! Адриен знает только одну сторону человечества, Люси; и далеко не лучшую.
Люси склонялась к более высокому мнению о том, кого она победила.
– Так это он тебя так напугал, Люси?
– Нет, нет, Ричард; нет, что ты! – вскричала она и поглядела на него еще нежнее, оттого что не сказала ему в эту минуту всей правды.
– Отца моего он вовсе не знает, – сказал Ричард. Однако Люси держалась других взглядов касательно мудрого юноши и втайне осталась при своем мнении. Она никак не могла представить себе баронета существом, наделенным человеческими свойствами, – великодушным, снисходительным, исполненным страстной любви; словом, таким, каким его пытался изобразить Ричард и каким продолжал считать его и теперь, когда Адриен явился к нему со своей миссией, сквозь которую проглядывало истинное лицо его отца. Для нее сэр Остин продолжал оставаться вышедшим из мрака страшилищем.
«Почему ты так непримирима к нему?» – несколько раз восклицал Ричард. Она же в душе была уверена, что Адриен прав.
– Так вот, знай, без тебя я к нему не поеду, – отрезал Ричард, и тогда Люси попросила его подождать еще хоть немного.
Теперь Купидон уже начинал ворчать, и у него были на то свои основания. Адриен решительно отказывался пускаться в обратный путь, пока водная стихия окончательно не угомонится и море не станет гладким, как стекло. Юго-западный ветер, однако, хвастливо насмехался над подобными сравнениями; дни стояли чудесные; Ричарда неоднократно приглашали проехаться по морю; однако Люси всякий раз просила его оставить ее дома в обществе Адриена, полагая, что, как хозяйка, она не должна его покидать. Спорить с Адриеном не имело ни малейшего смысла. Стоило Ричарду только намекнуть на то, что его кузен не дает Люси с ним поехать, как мудрый юноша непременно замечал: «Это весьма уместная интерлюдия к твоему до крайности пылкому поведению, мой милый мальчик».
Ричард спросил жену, о чем это она с ним столько времени говорит.
– Обо всем на свете, – ответила Люси, – не об одной только кулинарии. Он такой занятный, хотя он, надо сказать, высмеивает «Котомку пилигрима», чего, на мой взгляд, ему не следовало бы делать. И потом, знаешь что, милый… только не сочти это излишней самонадеянностью с моей стороны. По-моему, я начинаю ему немного нравиться.
Ричарда это смиренное признание рассмешило.
– Да найдется ли хоть кто-нибудь, кому бы ты не понравилась, кто бы не восхитился тобою? Не пленила ты разве уже лорда Маунтфокона, и мистера Мортона, и леди Джудит?
– Да, но он же принадлежит к твоей семье, Ричард.
– И те все тоже присоединятся к ним, если только она не струсит.
– Не может быть! – вздыхает она, и он журит ее. Победа над эпикурейцем, как и вообще всякая победа молодой жены над кем-то, кроме собственного мужа, может дорого ей обойтись. В эти тревожные для него дни Ричард оставался часто наедине с леди Джудит. Он советовался с нею касательно того, что он именовал «трусостью Люси».
– Мне кажется, она не права, – сказала леди Джудит, – но надо уметь ублажать прихоти молодых жен.
– Так, значит, вы советуете мне ехать одному? – спросил он, нахмурив брови.
– А что же вам еще остается делать? Помиритесь с ним сами, и как можно скорее. Вы же не можете повезти ее с собою как пленницу, не правда ли?
Не очень-то это приятно молодому супругу,
– Чего я боюсь, – сказал он, – так это того, что отец мой, помирившись со мной, не захочет ее признать. Тогда ведь всякий раз, поехав к нему, мне придется оставлять ее одну и наоборот. Какое это омерзительное существование: кататься из угла в угол, как биллиардный шар. Нет, такого бесчестья мне просто не вынести. И ведь я знаю, знаю! Она может не допустить, чтобы это случилось, ей нужно только одно – набраться храбрости и не бояться этой встречи. А вы, вы, леди Джудит, вы бы не струсили?
– Куда мой старый муж мне прикажет, туда я и еду, – холодно ответила леди Джудит. – Не такая уж это большая заслуга. Прошу вас, не ставьте меня в пример. Поверьте, все женщины от природы трусливы.
– Но я люблю женщин, которые не трусят.
– Милая малютка, ваша жена, ведь вообще-то ехать не отказалась?
– Да, но каких это все стоит слез! Можно ли терпеть слезы?
Люси пришлось проливать их. Не привыкший, чтобы его желанию перечили, и стремительный, когда он так ясно видел, что должен делать, юный супруг наговорил резкостей, она же, готовая умереть за него медленной смертью, понимала, что взялась играть роль для того только, чтобы он был счастлив, и что ради него она скрывает именно то, что одно достойно его уважения; несчастной мученице пришлось проявить слабость.
Поддержку она находила в Адриене. Мудрый юноша был всем очень доволен. Ему нравился чистый воздух, которым он дышал на острове, нравилось, что его баловали.
«Какая милая женщина! Милейшая женщина!» – бормотал он, разговаривая с собою, и слова эти услышал Том Бейквел; и его покровительственный вид, когда он гулял с Люси или сидел с нею рядом, откинув голову назад, и когда лицо его озарялось улыбкой, которая, по-видимому, всегда была втайне связана с ублаготворенностью его чрева, – все это подтверждало, что сердце его она в какой-то степени уже завоевала. Мудрые юноши, привыкшие платить за свою любовь, отнюдь не склонны отказываться, когда представляется удобный случай приобрести чье-то расположение, ничем за него не платя. Он нередко брал ее руку, словно для того, чтобы рассмотреть ее линии, и тихо ее поглаживал. Расточая ей комплименты, Адриен то и дело переходил на анакреонтический лад [122] . «Это еще хуже, чем лорд Маунтфокон», – говорила тогда Люси.
122
В комплиментах Адриена звучали вольные любовные мотивы, подобные тем, которыми проникнуты стихотворения древнегреческого поэта Анакреона (ок. 570 – ок. 478 до н. э.).
– Согласитесь, что английский язык у меня все же лучше того, на котором изъясняется их светлость, – промолвил Адриен.
– Он очень добр, – ответила Люси.
– Ко всем, кроме своего родного языка. Можно подумать, что он видит в нем соперника своему достоинству.
Может быть, Адриен с его флегматическими чувствами чуял в нем соперника.
«Нам здесь хорошо, и вокруг нас прекрасное общество, – писал он леди Блендиш. – Должен признаться, что нашему гурону либо просто очень везет, либо он обладает необыкновенно развитым инстинктом. Он вслепую сумел найти себе достойную подругу жизни. Она не оробеет перед лордом и ублаготворит аппетиты эпикурейца. Помимо поваренной книги, она еще читает и комментирует «Котомку пилигрима». Разумеется, больше всего ее занимает глава, посвященная любви. Определение женщины как существа, «привлеченного уважением и преображенного любовью», она находит прекрасным и повторяет его, поднимая свои прелестные глазки. Равно как и молитву влюбленного: «Даруй мне чистоту, которая была бы достойна ее доброты, и надели ее терпением, чтобы пробудить эту доброту во мне». Как очаровательно она лепечет эти слова. Можете не сомневаться в том, что я эту молитву твержу. Я прошу ее читать мне избранные места из этой книги. У нее неплохой голос.