Испытание временем
Шрифт:
«Экая новость! — мысленно иронизирует Шимшон, разглядывая свои немытые руки. — Кто этого не знает? Потру рука об руку, и на ладонях выступит земля, — вот и доказательство…»
Старик опускает бровь, глубоко вздыхает и говорит:
— Торопливость к добру не приводит…
Почему не приводит? Шимшон мог бы доказать обратное…
— Ваш билет, реб Дувид, выиграл пятьдесят рублей… В добрый час…
Портной с нежностью взглянул на Иойля, благосклонно улыбнулся сыну и недобрым взглядом окинул Рухл.
— Я тысячу раз просил тебя: не распускай язык,
Она виновата пред ним, пред Иойлем, пред всем миром… О милости не может быть и речи, он поделом презирает ее.
Шимшон смотрит в лицо отца и видит злую усмешку; она притаилась в его зрачках. Гнев ударяет Шимшону в голову, и волна решимости заливает сердце. Ничего!.. Его матери недолго ждать! Дайте ему выбиться в люди!.. Избавление не за горами… Он, Шимшон, явится к ней, напомаженный, с закрученными кверху усами и с золотой цепью поперек живота. На нем будут желтые ботинки и множество колец на пальцах… Она заплачет от счастья и залюбуется им… Он приведет ее к величественному замку на лесистом холме и пройдет с ней по спущенному мосту. Рыцари и пажи окружат ее. Фрейдл-портниха сошьет ей атласное платье. Кухарка Бася, непременная повариха на богатых свадьбах, переедет в замок. У них будут горы медового пряника, каждый день пирожки с горохом и за обедом вишневый компот…
Дувид грустно улыбается Иойлю:
— Разве я не понимаю, что значит лотерея для бедняка… Счастье надо хватать за фалды… Разориться, но иметь всегда маленькую надежду. Растолкуйте это ей… Из-за нее ведь я бедняк из бедняков, нищий из нищих…
Какое может быть снисхождение к человеку, который разоряет семью? Она пользуется его добротой, чтобы держать семейство в нищете…
Пред Дувидом яснеет горизонт, и в ярком свете встает его собственная обреченность. Жертва видит себя загубленной и обездоленной, скорбь оттесняет гнев, и возмущения точно не бывало… Хорошо бы теперь забиться в угол и всплакнуть… Сладко, сладко поплакать…
Пока он говорит, Рухл стоит бледная, с плотно сжатыми губами, как бы опасаясь дыханьем развеять его фантазию… Глаза ее скошены, на лице жестокая улыбка, окаменелый упрек.
— Что вы молчите, реб Иойль, разве я неправ?
Портной изнемогает; ни в мыслях, ни в чувствах у него нет больше гнева. Если помощь не придет, он заплачет…
Очарованный внезапным вниманием, Иойль напускает на себя важность и возвышает голос:
— Что тут говорить!.. Женщины остаются женщинами!.. Они созданы из нашего ребра и немножечко похожи на нас… Пора привыкнуть.
Рухл делает шаг к Дувиду и с той же неумолимой улыбкой говорит:
— Зачем ты меня оскорбляешь на людях? К чему это тебе? Иойль может в самом деле подумать, что я виновата… Ты всегда говорил: «Эта лотерея — один обман. Раввины обворовывают народ, и Иойль им помогает…»
Портной страдальчески склоняет голову набок и опускает глаза. Коллектор выкладывает выигрыш и уходит, а
Молчание длится недолго. Портной склоняется над работой и как бы про себя говорит:
— Надо разогреть утюг…
Никто не скажет, что речь его обращена именно к жене. Кто знает, не имел ли он в виду прохожих на улице?
Рухл искоса смотрит на мужа, с лица ее не сошла еще жестокая улыбка. Она не возлагает надежд на прохожих — утюг разводить придется ей…
— Какой утюг — железный или чугунный?
Кто станет утверждать, что вопрос относился именно к мужу? Разве она упоминала его имя? Или, может быть, взглянула на него? Нужен он ей!..
— Куда делось гладильное полотно? Оно только что было здесь.
Жалоба как будто обращена в пространство, но в голосе звучат новые нотки: мягкие и податливые — нежный отзвук примирения… Они как бы говорят: «Покончим с этим, Рухл, побранились — и довольно…»
— Боже мой, человек этот ничего не видит… Под самым носом его лежит полотно… Вот слепец!..
Мир стучится в двери Дувида. До спокойного берега — один шаг.
— Работаешь день и ночь, рук не чувствуешь, приходит заказчик, какой-нибудь вшивый богач, и душу из тебя выматывает… Никакого сочувствия…
Заказчик — нейтральная почва, их общий друг и враг, на нем можно сорвать обиду, излить взаимную горечь, — одним словом, отпраздновать мир. Бедняк, конечно, другое дело, он — свой человек…
Это первая уступка. Рухл склоняется к мысли, что хороших заказчиков нет. И богатый и бедный одинаково норовят извести портного переделками и присвоить себе его заработок…
— Я еще раз хочу испытать судьбу, как ты думаешь?
Рухл понимает, в чем дело, и молчит.
Судьба Дувида не страшится испытаний, она выходит из них нетронутой и неизменной, как чистопробное золото из-под искуса кислот.
— Пятьдесят рублей — не большие деньги, но если суждено разбогатеть, и рубля достаточно… Надо ловить свое счастье…
Конечно, надо, — Рухл этого не отрицает… Они немало гонялись за своей фортуной. В местечке им казалось, что счастье ждет их в городе. Они ездили и возвращались, колесили по Украине, Крыму. И всякий раз Дувид клялся, что он на верном пути.
— Что ты думаешь делать с деньгами?
Рухл не обманывается, у него хватит фантазии пустить рубли по ветру. Первым делом он бросится покупать… Впрочем, лучше послушать его самого.
— Я куплю на все деньги сукно, лодзинский костюмный товар. На вывеске я припишу: «Принимаю заказы из собственного материала»… Здесь, за столом, мы пристроим полки со стеклянной витриной и разложим сукно… Заказчик любит, чтоб его оглушили шумом и блеском. Я разверну ему кусок материи, другой, третий, десятый, — пусть знает, с кем имеет дело… На товаре лишний гривенник, на работе рублевку, одно к одному, — у нас подберется капитал… Новую партию сукна получим в кредит, подсунем, где надо, вексель, колесо завертится, а там, где вертится, уже хорошо.