Испытание. По зову сердца
Шрифт:
— Вы что, с ума сошли? Садитесь! И ни с места! — рыкнул на парней дед Гриша. — Зина, зачини-ка двери и никого не пущай!
— Эх, ребята, ребята, безрассудные вы люди, — качал головой Михаил Макарович, разряжая пистолет. — А что, если я возьму и накапаю на вас полиции, да еще приложу эту штуковину. Что тогда?
— Собственными руками задушим тебя и твою курву, — тряс кулаками коренастый парень.
— Если успеешь. А скорее всего — нет. — Михаил Макарович протянул револьвер деду Грише. — Забрось куда-нибудь от греха подальше. А лучше в прорубь. — И вновь обратился к злобно смотревшим
Коренастый парень ударил по его руке и, дыша неудержимой злобой, встал.
— С предателями? Никакого договора. Пошли, ребята!
— Нет, постой! — преградил им путь дед Гриша. — Позвольте, Петр Кузьмич, я с этим, их главарем, поговорю. А вы, — метнул он суровый взгляд на других, — марш отсюда! И об этом никому ни гу-гу! И всем своим мстителям тоже строго-настрого накажите язык держать за зубами. А ну! — показал он на дверь. За ними бросился и коренастый.
— Нет, — цепко схватил его дед Гриша, — ты пойдешь со мной, — и повел его в боковушку. Там, закрыв дверь на ключ, посадил парня перед собой и тихо, доверительно начал: — Ты знаешь, кто я такой?
— Продажная шкура, вот ты кто.
— Нет, Митя, ошибаешься. Я партизан. И работаю здесь по заданию самого генерала Сергея Ивановича Иовлева. И харчевня, и хозяева мне нужны, так как здесь через них я собираю нужные для наших партизан и нашей армии сведения. Понял?
— Ты? Не может быть!
— Вот честное слово коммуниста. А ты комсомолец?
— Комсомолец.
— Так вот что, дорогой мой боевой друг! Раз харчевню не трогают партизаны, значит, и вы ее не трогайте. Так разъясни и своим мстителям. Но о том, что я работаю на партизан, — молчок. Это военная тайна! Договорились?
Теперь Митя с облегченной душой крепко пожал старику руку.
* * *
Уже вечерело, когда в кухню вбежала Зина и, еле сдерживая ликование, еще у дверей почти, крикнула:
— Михаил Макарович! — но Михаил Макарович ладонью зажал ей рот. — Извините, Петр Кузьмич и Броня, — более тихо поправилась Лида, — от радости само вырвалось. Наши освободили Ростов-на-Дону, Ворошиловград, Краснодар...
— За такую весть спасибо. Но еще раз заруби себе на носу, — предупреждающе постучал пальцами Михаил Макарович по ее курносенькому носику, — что при радости и при горе мы не должны терять самообладания. Зарубила?
— Зарубила.
— А теперь рассчиталась? — Что значило: «передала донесение»?
— Рассчиталась. — Лида понизила голос до шепота. — Сергей Иванович просит кого-нибудь из вас приехать. Есть указание штаба фронта.
— Хорошо. Раздевайся и иди в первую половину. Там полно дорожников. А ты, Броня, — обратился Михаил Макарович к Вере, — к офицерам, а я в каморку — там майор Рудчук. Что-то он сегодня очень грустный.
— Господин начальник, время, — стучал по ручным часам Михаил Макарович, зайдя к Рудчуку.
— Знаю. —
— У меня нет, — развел руками корчмарь. — Может быть, Зина с базара принесла?..
— Сходи посмотри.
Через какие-нибудь минуты на столе появилась небольшая, так граммов на двести, бутылочка с мутной жидкостью.
— Ну и дрянь, — понюхал полицай. — Небось, им, — кивнул он в сторону немецкого гомона, доносившегося с первой половины, — такую бурду не даешь?
— Я им совсем ничего не даю, — слукавил Михаил Макарович. — Дай, так сами знаете, какой тут тарарам устроят.
— Брось врать-то. Садись-ка лучше и слушай.
Михаил Макарович покорно сел.
— Скажи, у тебя их настоящие марки есть?
— Настоящие? Нет. Оккупационные.
— Оккупационные? — скривил физиономию полицай. — Оккупационные я одним махом заработаю. Арестую поинтеллигентнее девку, выдам ее абверу за Веру Железнову, и десять тысяч в кармане.
— Десять тысяч? Так просто? — удивился Михаил Макарович.
— Не, друг. Я пошутил. Все это, к сожалению, не так просто. Кое-кто из нас за такую аферу головой поплатился. А я жить хочу. И хорошо жить. Без грязи и страха. Эх, сейчас бы так тыщонок пять рейхсмарок.
Михаил Макарович оглянулся, поплотнее прижал дверь и спросил:
— А зачем они вам?
— Раз нет, так и разговора нет.
Чувствуя, что начальник полиции знает что-то важное, Михаил Макарович пообещал попробовать сколько-нибудь раздобыть. Но для этого, мол, надо проехать либо в Дорогобуж, — Михаилу Макаровичу надо было посмотреть, чем на этом пути занимаются дорожные отряды и саперы, так как туда зачем-то повезли много колючей проволоки, — или в Холм-Жарковский, — на этой линии ему хотелось разузнать, куда собираются уходить дивизии 6-го армейского корпуса.
Полицай вытащил из бокового кармана бумагу и положил на стол:
— На, читай! — потом схватил ее и снова засунул в карман.
Михаил Макарович успел прочесть то немногое, что предписывалось сделать... «Все излишки продовольствия, теплую одежду и обувь и все ценное отобрать, сдать на склады. Потом по указанию начальника тыла группы войск немедленно отгрузить и отправить... Продовольствие населению оставлять по минимальной норме и не более как на два месяца».
— Понимаешь, в чем дело? — полицай смотрел на него посоловевшими глазами. Михаил Макарович непонимающе выпучил глаза. — Эх ты, остолоп! А еще коммерсант. Во! — полицай первоначально постучал себя по лбу, а потом по столу. — Скажи, зачем все подчистую берут и народ на голод бросают? Зачем?
— Во имя процветания и благополучия Великой Германии, я так понимаю, — не моргнув глазом, ответил Михаил Макарович.
— М-м, — словно от зубной боли, удивляясь тупости корчмаря, замычал полицай и протянул пустую бутылку. — Принеси-ка еще шкалик. Не жмись, не жмись. За то, что я тебе поведаю, полведра не пожалеешь. Иди, век за меня бога молить будешь. Ну, что стоишь?
— Да уже поздно, ваша честь. Да и вы уже, как бы вам сказать...
— Иди или я сам пойду. — И полицай вытолкнул Кудюмова за дверь.