Исследование истории. Том II. Цивилизации во времени и пространстве
Шрифт:
Одним из результатов упадка примитивного обычая среди вернувшихся в примитивное варварское состояние народов является то, что власть, прежде осуществлявшаяся семейными кланами, теперь переходит к comicatus [493] — группе отдельных авантюристов, связанных личной преданностью своему вождю. Пока цивилизация сохраняла внутри своего универсального государства хоть какое-то подобие власти, такие варварские военачальники и их comitatus могли иногда с успехом служить в качестве буферных государств. Историю салических франков [494] , охранявших границу Римской империи на Нижнем Рейне с середины IV по середину V в. христианской эры, можно привести в качестве одного из множества примеров подобного положения дел. Однако судьбы государств-наследников, основанных варварскими завоевателями внутри бывших владений исчезнувших универсальных государств, показывают, что этот грубый продукт скудного политического гения варваров совершенно не соответствовал задаче по несению тягот и решению проблем, оказавшихся непосильными уже для правителей экуменической державы. Варварские государства-наследники слепо бросаются в дело в силу подорванного доверия обанкротившегося универсального государства, и эти мужланы у власти ускоряют пришествие своей неизбежной гибели, вызывая против себя восстание, вспыхивающее под давлением морального вызова против того, что роковым образом оказалось ошибочным внутри этих государств. Ибо политическая система, основанная единственно
493
Сопровождающие, свита (лат.).
494
Название франки впервые упоминается в 291 г. н. э. Оно служит для обозначения морских и прибрежных разбойников и связано прежде всего с местностью к востоку от Рейна. Поскольку франкские разбойничьи отряды селились в районе устья этой реки и совершали набеги вниз по течению, франки стали собирательным названием для варваров, живших к востоку от Нижнего Рейна. Начиная с последней трети IV в. франки и германцы стали одной группой людей. Утверждение о том, что франки делились на салических и рипуарских, не соответствуют действительности, поскольку о рипуарских франках можно говорить с VIII в., а название «салические франки» к тому времени уже исчезло.
Варвары, вторгающиеся in partibus civilium (в цивилизованную страну), фактически обрекают себя на моральный надлом как на неизбежное следствие своего вторжения. Однако они не уступят своей судьбе без духовной борьбы, которая оставляет свои следы в их литературных мифологических памятниках, обрядах и нормах поведения. Повсеместно встречающийся основной миф варваров повествует о победоносной борьбе героя с чудовищем за обладание сокровищем, которое было утаено от людей таинственным врагом. Это обычный мотив рассказов о борьбе Беовульфа с Гренделем [495] и его матерью, о борьбе Зигфрида [496] с драконом, о подвиге Персея [497] , обезглавившего Горгону и впоследствии освободившего Андромеду после уничтожения морского чудовища, угрожавшего ее поглотить. Тот же мотив вновь появляется в мифе о Ясоне, перехитрившем змея, охранявшего Золотое Руно [498] , и в мифе о Геракле, похитившем Кербера [499] . Этот миф представляется проекцией во внешний мир той психологической борьбы, которая происходила в душе варвара. Это была борьба за освобождение высшего духовного сокровища человека — его разумной воли — от той демонической силы, которая высвободилась в подсознательных глубинах его души в результате разрушительного опыта, вызванного внезапным переходом из обычной внешней «ничейной земли» в волшебный мир, открытый из-за разрушения границы. Миф может представлять собой перевод в область литературного повествования ритуального акта заклинания, в котором победивший в войне, но духовно встревоженный варвар пытается найти практическое средство от своей опустошительной душевной болезни.
495
Грендель — в англо-саксонском эпосе «Беовульф» (VIII в.) ужасное чудовище, обликом отдаленно напоминающее человека. В течение 12 лет подряд Грендель приходит по ночам во дворец короля датчан Хродгара, убивает его дружинников и пожирает их трупы. Он безнаказанно творит эти злодейства до той поры, пока к королю не прибывает герой Беовульф, который в схватке одерживает верх над Гренделем, а затем убивает в подводном жилище его еще более чудовищную мать.
496
Зигфрид (Сигурд) — герой германо-скандинавской мифологии и эпоса. Главный его подвиг — умерщвление дракона Фафнира, стерегущего чудесный клад, по наущению брата Фафнира — Регина.
497
Персей — сын Зевса и Данаи. Царь Полидект, пожелавший взять в жены Данаю, предложил Персею добыть голову Горгоны Медузы, взгляд которой превращал всех в камень. При поддержке Афины и Гермеса Персею удалось получить от нимф шлем, крылатые сандалии и суму. Персей обезглавил одну из Горгон — смертную Медузу, пользуясь зеркалом, чтобы избежать ее губительного взгляда. На обратном пути освободил от чудовища Андромеду. Чудовище он убил или обратил в камень при помощи головы Медузы.
498
Ясон — в греческой мифологии сын Эсона из Иолка. Брат Эсона Пелий, свергнув Эсона с престола, послал Ясона в Колхиду за золотым руном, чтобы погубить его. Ясон возглавил поход аргонавтов в Колхиду и выполнил поставленные царем Колхиды Ээтом задачи (распахать поле на огнедышащих быках, посеять драконовы зубы и побороть выросших из них мужей). Тайно похитил руно при помощи дочери царя Ээта Медеи и отправился с ней на родину.
499
Имеется в виду двенадцатый, самый тяжелый подвиг Геракла, когда он спустился в подземный мир, одолел адского трехголового пса Кербера (Цербера), охранявшего ворота подземного царства Аида, и привел его живым на поверхность земли.
В появлении особых норм поведения, соответствующих специфическим условиям героического века, мы можем увидеть дальнейшую попытку установить моральные ограничения для того демона опустошения, который высвободился в душах варварских хозяев и господ поверженной цивилизации с падением физических ограничений военной границы. Выдающимися примерами являются ахейские гомеровские Aid^os и Nemesis («стыд» и «негодование») и исторический омейядский Hilm («намеренное воздержание»).
«Основной особенностью Aid^os и Nemesis, как вообще относящихся к сфере чести, является то, что они начинают действовать, когда человек свободен — когда отсутствует принуждение. Если вы возьмете народ… освободившийся от всех прежних репрессий, и выберете из его числа сильного и неистового вождя, который никого не боится, то сначала вы подумаете, что такой человек свободен делать все, что ему придет в голову. А затем вы фактически обнаружите, что среди его беззакония неожиданно обнаружится некое возможное действие, которое почему-то заставит его чувствовать неудобство. Если он действительно его совершил, то он “раскаивается” в совершенном и его преследуют мысли об этом. Если не совершил, то тогда он “избегает” поступать таким образом. И это не потому, что кто-то заставляет его, и не потому, что следствием этого поступка будет какой-то особый результат, но просто потому, что он чувствует Aid^os…
Aid^os — это то, что вы испытываете от своего собственного поступка. Nemesis — это то, что вы испытываете от поступка другого. Или (что гораздо чаще) то, что, как вы воображаете, испытают от вашего поступка другие… Однако предполагаемого не видит никто. Поступок, как вам хорошо известно, остается — предметом, по поводу которого испытывают Nemesis. Только
500
Богов, демонов, Кер (богинь смерти) (греч.).
В постминойский героический век, как он изображен в гомеровском эпосе, к поступкам, которые могли вызвать чувства Aid^os и Nemesis, относились трусость, ложь, нарушение клятвы, отсутствие почтения к старшим, жестокость или вероломство по отношению к беспомощным.
«Не говоря уже о дурных поступках, совершенных ими, существуют определенные классы людей более albahi, способных испытывать Aid^os более, чем другие. Есть люди, в присутствии которых человек чувствует стыд, неловкость, трепет, более сильное, чем обычно, чувство того, как важно совершать хорошие поступки. Какого рода люди особенно склонны испытывать этот Aid^os? Конечно же, существуют короли, старейшины и мудрецы, князья и посланники: , и тому подобные. Все это люди, к которым вы естественным образом будете испытывать почтение и чье хорошее или плохое мнение будет важным в этом мире. Однако… вы обнаружите, что совсем не эти, а другие люди вызывают более глубокое чувство Aid^os… перед которыми вы еще более остро испытываете свое недостоинство и чье хорошее или плохое мнение в конечном счете необъяснимым образом перевешивает. Это лишенные земли, оскорбленные, беспомощные и среди них самые беспомощные — мертвецы»{122}.
В отличие от Aid^os и Nemesis, которые пронизывают все аспекты социальной жизни, Hilm является vertu des politiques (добродетелью политиков){123}. Это нечто более изощренное, чем Aid^os и Nemesis, и, следовательно, менее привлекательное. Hilm не является выражением покорности.
«Его цель состоит, скорее, в том, чтобы покорить противника — привести его в смущение, продемонстрировав его ничтожность по сравнению с собой, удивить его проявлением чувства собственного достоинства и своим невозмутимым отношением… В сущности, Hilm, подобно большинству арабских качеств, это добродетель бравады и хвастовства, в котором больше показного, чем реального содержания… Приобрести славу Hilm можно недорогой ценой, сделав изысканный жест или сказав высокопарное слово… что уместно прежде всего в анархической среде — такой, как арабское общество, где каждое насильственное действие вызывает жестокое возмездие… Hilm, практиковавшийся омеиядскими последователями Муавии, содействовал задаче политического образования арабов. Он подслащивал их ученикам горечь, вызванную необходимостью жертвовать своей анархической свободой в пустыне в пользу правителей, которые были достаточно снисходительны, чтобы в управлении своей империей надевать на свою железную руку мягкую перчатку»{124}.
Эти мастерские характеристики сущности Hilm, Aid^os и Nemesis показывают, как хорошо адаптированы эти нормы поведения к специфическим обстоятельствам героического века. И если, как мы уже намекали, героический век по сути своей представляет собой мимолетную фазу в истории, то несомненными признаками его наступлечия и ухода выступают явление и исчезновение его специфических идеалов. Как только Aid^os и Nemesis постепенно исчезают из виду, их исчезновение вызывает вопль отчаяния.
…Лишь одни жесточайшие, тяжкие беды Людям останутся в жизни. От зла избавленья не будет{125}.Гесиод терзается от своей иллюзорной убежденности в том, что уход этих мерцающих огней, поддерживавших детей «темного века», является предвестием начала вечной темноты. Он не подозревает о том, что это гашение ночных огней — предвестие возвращения дня. Истина заключается в том, что Aid^os и Nemesis вновь поднимаются на небо, как только незаметное появление новой нарождающейся цивилизации делает их пребывание на земле излишним, вызывая к жизни иные добродетели, в социальном плане более созидательные, хотя эстетически, возможно, и менее привлекательные. Железный век, в котором, как горько жалуется Гесиод, он был рожден, фактически был веком, в котором живая эллинская цивилизация возникала из руин умершей минойской цивилизации. А Аббасиды, которые не нуждались в Hilm, являвшемся arcanum imperii (государственной тайной) их предшественников из династии Омейядов, были государственными деятелями, которые одобрили омейядское усилие по извлечению выгоды из уничтожения сирийской военной границы Римской империи, чтобы вновь создать сирийское универсальное государство.
Демона, который овладевает душой варвара, как только варварская нога переступает павшую военную границу, действительно трудно изгнать, поскольку он ухищряется испортить сами добродетели, которыми его жертва была вооружена. Об Aid^os вполне можно было бы сказать те же слова, которые мадам Ролан [501] сказала о свободе: «Каких только преступлений не совершалось во имя тебя!» Массовые зверства являются отличительными чертами героического века — как в истории, так и в легендах. Для деморализованного варварского общества, в котором совершаются эти черные дела, их присутствие настолько привычно, а страх перед ними настолько приглушен, что барды, чьей задачей является увековечивать память о военачальниках, не колеблясь, взваливают на плечи своих героев и героинь грехи, в которых те неповинны, когда очернение их характеров начинает преобладать над их героизмом. Герои совершают свои ужасающие зверства не только по отношению к своим официальным врагам. Ужасы семейной вражды дома Атрея [502] превосходят ужасы разграбления Трои. «Дома», разделенные внутри себя подобным образом, вряд ли просуществуют долго.
501
Ролан Жанна Мари (1754-1793) — жена министра внутренних дел во французских жирондистских правительствах Жана Мари Ролана (1734-1793). В ее салоне в Париже собирались вожди жирондистов (М. Ж. Кондорсе, Ж. Петион и др.). Казнена якобинцами во время террора.
502
Атрей — в греческой мифологии микенский царь, сын Пелопса и Гипподамии, отец Агамемнона и Менелая (Атридов). Брат Атрея Фиест соблазнил его жену Аэропу. В отместку за это Атрей, притворившись готовым к примирению, позвал брата на пир и подал ему жаркое из мяса его собственных сыновей. Этот отвратительный поступок не остался безнаказанным — позднее Атрей был убит младшим сыном Фиеста — Эгисфом.