Истина всегда одна
Шрифт:
— В любом случае оружие к нормальному бою привести надо, — настаивал замполит. — Хотя бы пулеметы. Сами понимаете, товарищ майор…
— Да все я понимаю, меня никто не понимает. Забудь, сказал, о стрельбах. Я в управление фронта, Рощин, остаешься за меня…
Злой и красный ротный выскочил из канцелярии и быстрым шагом пошел к полуторке.
Ваня поправил ремень СВТ на плече и еще раз вздохнул. Что такое непристрелянное оружие он почувствовал на своей шкуре в третью свою попытку выжить. Тогда с десяти метров он пять
«Ты хоть пристрелянная? — вежливо поинтересовался он у своей винтовки. — Молчишь? Очень хочется надеяться, что пристрелянная…»
— Видел, красноармеец Куприн? — на крыльцо вышел взводный Рощин.
— Так точно, товарищ старший лейтенант, — быстро отозвался Ваня. — Все видел.
— И что скажешь? — хмыкнул старлей, доставая папиросу из портсигара. — Ты же тоже считаешь несправедливым, что тебя отправили в штрафную роту. Не бойся, говори честно.
«Иди ты нахрен…» — мысленно послал его Иван, но ответил совсем другое.
— Честно? Ну что же, товарищ старший лейтенант. Лично мне плевать где воевать, в штрафниках или еще где. И воюю я не за награды и не за звания. Но у каждого своя правда… — тихо сказал Ваня. — Но сейчас до нашей правды никому дела нет. Наша правда победить не поможет. И если я вам сейчас сломаю кадык со злости, стране это тоже не поможет. Мне это тоже ничем не поможет. Так что лучше я сломаю кадык какому-нибудь немцу.
Тут Ваня сам охренел от того, что наговорил и приготовился к пуле в лоб.
Но Рощин не стал хвататься за пистолет, вместо этого он странно усмехнулся и с хорошо заметным одобрением в голосе бросил:
— Хороший ты парень, Куприн. Но сильно колючий. Береги себя…
Только ротный убыл, штрафников выстроили, и Уланов закатил воспитательную работу на добрых полтора часа. Говорил он толково, грамотно расписал ситуацию от начала до конца, но вряд ли личный состав проникся именно его словами. Личный состав уже без политрука на примере несчастного бывшего старшего сержанта понял, что миндальничать никто с ними не будет. А если точнее, они и до этого понимали, что находятся не в детском саду, но теперь в этом окончательно убедились.
Без разговоров среди штрафников по поводу случившегося не обошлось. Мнения разделились на два лагеря, одни обвиняли Велигуру, а другие обвиняли врачей допустивших контуженного в боевую часть. Командиров и трибунал очень предусмотрительно не обвинял никто.
Якут Петр Петров сказал очень коротко:
— Дулака.
Правда кто «дулака» не уточнил, но Ваня понял, что оба.
Аллахвердиев стал полностью на сторону взводного:
— Зачем командыр пилевать? Если я старика дома плюну, меня жопа на глаз натянут…
— Глаз на жопу, — глубокомысленно
— Слуший, какая разница? — удивился Мамед. — Все равно плохо будит!
Иван ничего не говорил и ни с кем случившееся не обсуждал. Во-первых, ему было плевать, а во-вторых, он догадывался, что у отцов-командиров среди личного состава есть свои глаза и уши.
Потом вернулся ротный из управления фронта, и рота начала ускоренно готовится к маршу. Всем сразу стало ясно, что с формированием покончено и для личного состава опять начинается война.
Но до конца дня случилось еще одно происшествие, а точнее даже несколько.
Сначала красноармеец Сидоров, ничем не примечательный тихий парень, из отделения Ивана потерял сознание.
Просто взял на ходу и упал, закатил глаза и пустил слюну.
Выглядело все это очень ненатурально, актерским талантом красноармеец явно не обладал.
— Никак солнце башку прижарило? — удивился комод Демьяненко и осторожно хлопнул бойца по щеке.
— Вах? — удивился Мамед и тоже добавил, уже сильнее, но, с другой стороны.
Сидоров открывать глаза не пожелал и отреагировал страдальческим мычанием.
Ваня сразу понял в чем дело и уже было собрался пнуть товарища под ребра, но вместо этого присел рядом и тихо начал говорить.
— Вот смотри, Васек. Сейчас вызовут военфельдшера, он сразу поймет, что ты симулируешь, доложит командованию и что?
У Василия встревоженно дернулась бровь.
— Шлепнут на месте, — охотно подсказал комод. — За симуляцию. А нас вжарят за то, что вовремя не доложили командиру о симулянте.
— Я не симулирую, правда… — Сидоров быстро открыл глаза и приподнялся на локте. — Просто голова что-то закружилась. Но вы же не скажете никому?
Ваня пожал плечами и отошел, а комод вместо ответа просто пнул Василия, намекая что надо вставать.
На этом инцидент исчерпался, но Ваня очень хорошо запомнил дикую злобу в глазах Сидорова. Злобу на все вокруг и на товарищей, словно они были виноваты в том, что его отправили в штрафную роту.
А через полчаса еще один штрафник, уже из другого отделения, уронил себе на ногу ящик с гранатами. Специально или не специально, этот момент остался неясным, но нога сломалась как спичка.
В данном случае никто никого не пинал, бойца просто увезли на телеге в санбат, а почувствовавший неладное уполномоченный Особого отдела, лейтенант НКВД Огурцов, очень доверительно сообщил личному составу, что лично пристрелит того, кто еще удумает заняться членовредительством. И его вольных, и невольных помощников тоже.
Все сразу прониклись, на этом происшествия с болячками и переломами закончились.
Перед отбоем штрафникам выдали оружие и полностью экипировали: все получили портупеи, подсумки, каски, саперные лопатки и даже сухпаек с табачным довольствием. Но патронов никому так и не дали.