Истинная жизнь Севастьяна Найта
Шрифт:
– Мое имя Зильбегрманн, – сказал он, протянув руку. Я пожал ее и в свою очередь назвал себя.
– Но это не английское! – воскликнул он, шлепнув себя по колену. – Это грусское! Гаврит пагрусски? Я знаю немногие дгругие слова… пождите… Да! Ку-коль-ка.
Он умолк на минуту. Я обдумывал идею, которую он мне подал. Не обратиться ли в частное сыскное агентство? Что, если человечек этот и сам мог бы мне помочь?
– Риба! – вскричал он. – Вот дгругое. Фиш, так? и… Да. Бграт, милий бграт [65] .
65
Ср.
– Мне пришло в голову, – сказал я, – что если бы я описал вам свое затруднительное положение, то может быть…
– Но это всё, – сказал он со вздохом. – Я говорю (он опять стал загибать пальцы) литовский, немецкий, английский, фгранцузский (и опять остался большой). Забыл пагрусски. Весь! Совсем!
– Не могли бы вы… – начал я.
– Все, что угодно, – сказал он, – кожаные поясы, кошельки, записьменные книжки, рекоммендации.
– Рекомендации, – сказал я. – Видите ли, я пытаюсь отыскать одного человека… русскую даму, которую я никогда не видел и имени которой не знаю. Знаю только, что она какое-то время жила в одной гостинице в Блауберге.
– А-а, хогрошее место, – сказал г. Зильберман, – очень хогрошее, – и опустил кончики губ с выражением важного одобрения. – Хогрошая вода, пгроменад, казино. Что вы хотите мне вам сделать?
– Ну, сначала, – сказал я, – я хотел бы знать, что в таких случаях можно сделать.
– Лучше вы оставьте ее, – быстро проговорил г. Зильберман.
Потом он подался головой вперед и его пушистые брови пришли в движение.
– Забудьте ее, – сказал он. – Бгросьте ее из вашей головы. Это без полезно, не без опасно.
Он смахнул что-то с моей штанины, кивнул и откинулся назад.
– Не в том дело, – сказал я. – Вопрос тут «как», а не «зачем».
– Каждый как имеет свой зачем, – сказал г. Зильберман. – Вы находите, находили ее фигугру, кагртину и теперь хотите находить ее саму сами? Это не есть любовь. Пфах! Повегрхность!
– Да нет же, – воскликнул я, – совсем не то. Я понятия не имею, как она выглядит. Но, видите ли, брат мой умер, и он ее любил, и я хочу, чтобы она мне о нем рассказала. Все это довольно просто.
– Печально! – сказал г. Зильберман и покачал головой.
– Я хочу написать о нем книгу, – продолжал я, – и мне интересна всякая подробность его жизни.
– Что в нем болело? – хрипло спросил г. Зильберман.
– Сердце, – ответил я.
– Сегрдце! Плохо. Очень много предупреждений, очень много… генегральных… генегральных…
– …репетиций смерти. Да, это так.
– Да. А сколько лет?
– Тридцать шесть. Он писал книги, под именем своей матери. Найт. Севастьян Найт.
– Запишите здесь, – сказал г. Зильберман, подав мне чрезвычайно изящную новую записную книжку, в которую вставлялся прелестный серебряный карандашик. С трыктрыкающим звуком он аккуратно вырвал страничку, положил ее в карман и отдал мне книжку.
– Вам нгравится, нет? – сказал он с искательной улыбкой. – Позвольте вам маленький презент.
– Это очень мило, но право… – сказал я.
– Ничего, ничего, – сказал он, махнув рукой. – Итак, что вы хотите?
– Я хочу, – ответил я, – иметь полный список всех, кто стоял в отеле «Бомонт» в июне 1929 года. Мне также желательно иметь некоторые сведения о том, кто они, по крайней мере женщины. Мне нужны их адреса. Мне нужно удостовериться, что под иностранным именем не скрывается русская. После этого я выберу наиболее вероятную
– …и попытайтесь их найти, – сказал г. Зильберман, кивая. – Хогрошо! Очень хогрошо! Я имел, имею всех отельегров вот здесь (он показал свою ладонь), и это будет легко. Ваш адрес, пожалуйста.
Он достал другую записную книжку, на этот раз очень потрепанную, из которой вываливались, как осенние листья, некоторые странички, исписанные вдоль и поперек. Я сказал еще, что буду безвыездно ждать его в Страсбурге.
– Пятница, – сказал он. – В шесть часов пунктуально.
После чего удивительный этот человечек откинулся назад, сложил руки на груди и закрыл глаза, словно конченое дело положило конец и нашему разговору. Его лысое чело исследовала муха, но он не пошевелился. Он дремал до самого Страсбурга. Там мы расстались.
– Но послушайте, – сказал я, когда мы пожали друг другу руки. – Вы должны назвать мне свой гонорар… То есть я готов заплатить, сколько вы найдете нужным… И может быть, требуется какой-то аванс…
– Вы мне пришлете свою книгу, – сказал он, поднимая свой толстенький палец. – И заплатите за возможные передегржки, – прибавил он вполголоса. – Ггразумеется!
Четырнадцатая глава
Так я получил список из сорока двух имен, среди которых Севастьяново (С. Найт, Дуб. – Парк. 36, Лондон, Ю. З.) казалось до странности милым и неведомо как сюда попавшим. Я был поражен (приятно) тем, что к именам были присовокуплены и все адреса: Зильберман скороговоркой пояснил, что люди в Блауберге часто умирают. Из сорока одного незнакомца целых тридцать семь были «вне вопроса», как он выразился. Правда, у трех из них (незамужних женщин) были русские имена, но одна была немка, а другая эльзаска: они часто останавливались в этой гостинице. Могли быть некоторые сомнения по поводу барышни, которую звали Вера Разин; однако Зильберман узнал наверное, что она француженка и к тому же танцовщица на содержании одного страсбургского банкира. Была еще чета пожилых поляков, но их мы отсеяли без дальних слов. Все прочие в этой группе «вне вопроса», т. е. тридцать одно лицо, состояли из двадцати взрослых мужчин, из коих только восемь были женаты или, во всяком случае, приехали с женами (Эмма, Хильдегард, Полина и т. д.), и Зильберман заверял меня, что все они были особы пожилые, почтенные и уж никак не русские.
Таким образом, оставалось четыре имени.
Мадемуазель Лидия Богемская, с парижским адресом. Провела в отеле девять дней в начале пребывания там Севастьяна, и управляющий ничего о ней больше не мог вспомнить.
Мадам де Речной. Уехала в Париж за день до отъезда туда же Севастьяна. Управляющий вспоминает, что это была светски-элегантная молодая женщина, очень щедро раздававшая чаевые. Мне это «де» указывало на известный разряд русских, любящих подчеркнуть свое высокородство, хотя ставить французскую particule перед русским именем, в сущности, не только глупо, но и незаконно. Могла быть искательницей приключений; могла быть женой какого-нибудь спесивца.
Елена Гринштейн. Имя еврейское, но, несмотря на окончание, не немецко-еврейское. Это «и» в «грин» вместо природного «у-умлаут» свидетельствовало о русских корнях. Она приехала за неделю до отъезда Севастьяна и прожила там еще три дня. Управляющий сказал, что она была довольно мила. Она и раньше однажды останавливалась там, а жила в Берлине.
Елена фон Граун. Вот доподлинно немецкая фамилья. Но управляющий хорошо помнит, что она несколько раз пела по-русски. Она обладала прекрасным контральто, по его словам, и безподобной внешностью. Она прожила там целый месяц и уехала в Париж на пять дней раньше Севастьяна.