Источник Шиюна
Шрифт:
— Ты разговаривал с ним самим?
— Да. — Последовало долгое молчание. Он чувствовал себя не в своей тарелке, сидя в кресле и глядя ей в глаза; никогда еще между ними не возникало такого напряжения.
— Тогда у тебя должны быть какие-то соображения.
— Он сказал, что делает все это из-за родства.
Моргейн ничего не ответила.
— Он сказал, — продолжал Вейни, — что если ты окажешься для меня потерянной, то тогда он может требовать от меня расторжения клятвы.
— Это было твое предложение? — спросила она, и когда негодование отразилось на его лице, ее взгляд сразу смягчился. —
— Ты слишком невежествен. И твоя невежественность — большая ценность для него.
— Но я не стал бы помогать ему бороться против тебя.
— Но ты беззащитен. Ты невежествен и беззащитен.
Кровь ударила ему в лицо от гнева. — Да, конечно же, — сказал он.
— Я могу исправить это, Вейни.
Стань тем, чем стала я, служи тому, чему служу я, выноси то, что выношу я… Жар разлился по его телу.
— Нет, — сказал он. — Нет.
— Вейни, ради себя самого, послушай меня.
Надежда была в ее глазах. Никогда она так настойчиво не просила его выслушать ее. Может быть, она надеялась на то, на что раньше не могла надеяться. Он вспомнил также то, о чем на время забыл, разницу между Моргейн и кайя Рохом: что Моргейн, имея право приказывать, всегда воздерживалась от этого.
— Лио, — зашептал он, — я буду пытаться сделать все, что ты прикажешь мне, но не все приказы я в состоянии выполнить.
— Все, кроме одного, — заключила она тоном, кольнувшим его в самое сердце.
— Лио, все, что угодно.
Она потупилась, и словно занавес опустился между ними, затем вновь подняла глаза. В них не было горечи, только глубокое сожаление.
— Не надо стараться выглядеть бравой передо мной, — сказал он, уязвленный. — Ты чуть не погибла в наводнении, пытаясь следовать дальше, не завершив своих дел здесь. Это на тебя очень похоже. Но делаешь ты это не ради меня, а ради себя самой.
Ее глаза опять опустились и снова поднялись.
— Да, — сказала она без следов стыда, — но теперь, Вейни, мои враги не оставят тебя в покое, и твое неведение не в силах спасти тебя от этого. Отныне, пока ты досягаем для них, ты никогда не будешь в безопасности.
— Я понимаю твои слова так: ты всегда была милосердна ко мне и никогда не обременяла меня своими кваджлинскими способностями, и ради этого мне следует делать для тебя больше, чем требует моя клятва. Неужели этого тебе мало? Ты можешь приказывать, ведь я всего лишь илин. Приказывай — и я сделаю все, о чем ты просишь.
В глубине ее глаз появилась жесткость; отрицание и утверждение пытались перевесить друг друга, и было заметно отчаяние. — О, Вейни, — сказала она мягко, — ты просишь меня о добродетели, которой, как ты знаешь, я не обладаю.
— Я жду твоих приказов, — сказал он.
Она нахмурилась и уставилась куда-то в сторону.
— Я пытался, — сказал он после долгого молчания, — достичь Абараиса и там дожидаться тебя. Если бы мне удалось использовать Роха, чтобы попасть туда, я бы ушел с ним и там постарался бы остановить его.
— Каким образом? — спросила Моргейн, рассмеявшись. Но затем опять повернулась к нему, и ее взгляд по-прежнему был умоляющим. — Если бы меня не стало, что ты смог
Он пожал плечами, пытаясь найти ответ на самую ужасную вещь, которую мог представить.
— Бросил бы Подменыш во Врата. Этого было бы достаточно?
— Если бы ты мог справиться с ним. Это убило бы тебя и разрушило бы только одни Врата. — Она взяла Подменыш и положила его поперек кресла. — Эта вещь создавалась для другой цели.
— Пусть лучше остается в ножнах, — сказал Вейни, когда Моргейн стала вынимать лезвие. Затем зашел ей за спину, поскольку не доверял этому проклятому клинку. Моргейн держала его, наполовину вынув и повернув плоской частью лезвия к Вейни, и кваджлинские руны на его поверхности светились мягким опаловым сиянием.
— Любой, кто сможет прочитать это, — сказала она, — сможет управлять Вратами, и я думаю, ты понимаешь, что из этого может получиться и почему нужно бояться, что Рох завладеет им. Для всех будет чрезвычайно опасно — если ты настигнешь его, имея этот меч с собой.
— Убери его, — попросил Вейни.
— Вейни, способен ли ты прочесть эти надписи на кваджлинском языке? Прочитать, понять их смысл и научиться пользоваться ими? Или я прошу у тебя слишком многого?
— Это очень важно для тебя?
— Да, — ответила она.
Он отвел глаза и кивком согласился.
— Забери Подменыш себе, если меня вдруг не станет. Знай, что этот меч научит тебя всему, и воспользуйся им только в том случае, если у тебя не будет другого выбора.
— Я сделаю это, — ответил он, и холод охватил его, как будто лед упал на его сердце. Именно так когда-нибудь и завершатся их совместные странствия, и он понял, что всегда знал это. Моргейн вложила меч с драконом-эфесом в ножны и, держа его на сгибе руки, кивнула в сторону огня, возле которого лежало вооружение и свернутый плащ.
— Это твое, — сказала она. — Слуги нашли это сегодня ночью. Оденься. Я больше не доверяю этому месту. Все прочие дела мы уладим потом. Мы еще поговорим об этом.
— Хорошо, — согласился Вейни, радуясь тому, что этот их разговор прекратился — она могла добиться от него и большего, и она добьется еще большего, отнимая его у самого себя по маленьким кусочкам. Возможно, она тоже знала это.
Он почувствовал какую-то легкость в ее поведении и был рад этому. Он поднялся и пошел к очагу. Моргейн подошла к нему и смотрела, как он развязывает плащ, в котором были его вещи. Его вооружение, знакомый шлем — — он был удивлен и рад, что все это сохранилось. Здесь была его кольчуга, очищенная от грязи и ржавчины, с обновленной кожей. Он получил эти вещи назад с огромным облегчением, поскольку это было все, чем он владел в этом мире, за исключением еще черной лошади и седла.
Выпал лук со стрелами с костяными наконечниками. Лук Роха. Болезненные мысли вдруг вернулись к нему. На мгновение он почувствовал, как много она знала из того, что здесь произошло.
— В следующий раз, — сказала она за его спиной, — найди способ использовать это.
Вейни поклонился до самого пола, коснувшись его лбом, благословляя сам себя. Он поколебался, затем полностью закончил ритуал и после этого подобрал лук и все, что ему принадлежало, и понес в другую комнату, где чувствовал себя в большем уединении и мог одеться и вздохнуть спокойно.