Источник

Миченер Джеймс А.

Может, со временем дочери Ура и удалось бы сократить дистанцию между ними, поскольку она была терпелива, а собака любопытна, но как-то, работая на поле и не думая о собаке, а лишь зная, что та смотрит на нее, девушка услышала радостный вопль человека, одержавшего победу, и пронзительный собачий визг. Стремительно взбежав на скалу, она увидела своего зверя – ее гордость, дикую лесную собаку – с пробитой копьем грудью. Она лежала неподвижно, и в ее открытых карих глазах застыло грустное изумление, а на краю скалы стоял высокий юноша и радостно восклицал:

– Я убил дикую собаку!

Испытывая невыразимую боль от этой потери, девушка кинулась на него и, осыпая ударами, прогнала со скалы.

Холм

Пока Веред Бар-Эль была в Чикаго, Куллинейн все свободное время уделял наброскам предварительного отчета о результатах первого года раскопок. Однако в ходе работы над отчетом Куллинейн обнаружил, что его описания процессов зарождения первобытного общества слишком расплывчатые и неопределенные, поскольку приходилось объяснять едва ли не каждое слово. Так, простейшая фраза требовала объяснения, а также предупреждения, что в 9000 году до нашей эры описываемые факты и события означали отнюдь не то, что сейчас. Например, пытаясь объяснить, как одевалась воображаемая семья, Куллинейн написал о главе семьи: «Он носил

шкуры». Но как только эти три слова появились на бумаге, археолог осознал, что если хочет быть правильно понят, то каждому слову надо дать специальное объяснение.

«Он» – местоимение, употреблявшееся, чтобы выделить человека из среды ему подобных, – конкретное человеческое существо, уникальная личность со своим предназначением в жизни, которая по своей воле дифференцируется от всех прочих. Но эта концепция появилась значительно позже, и стоило Куллинейну употребить местоимение в этом контексте, как оно повлекло за собой массу философских проблем. С самого начала скопление мужчин и женщин обитало в пещере, и хотя, конечно же, мужчины и женщины отличались друг от друга, между этими двумя категориями не было больших индивидуальных различий. Рождавшийся ребенок не обладал никакими особенностями. Лет в четырнадцать или пятнадцать он наращивал достаточно мышц и набирался сил. К тридцати он уже был стариком. Как только он терял первый зуб, он уже чувствовал дыхание смерти, ибо недалек был тот день, когда он не сможет силой добывать себе пропитание или клыками отрывать мясо с костей. Если ему удавалось дожить до сорока лет, то он был среброголовым мудрецом, который существовал лишь потому, что какая-нибудь мягкосердечная женщина давала ему поесть. Он жил и умирал, имея перед собой смутную и неразличимую цель своего существования, и почти миллион лет в Израиле погребения не оставляли по себе никакого следа. Появление определения «он», относящегося к отдельному человеку, скорее всего, родилось из необходимости установления некоего общественного устройства, нуждавшегося в более четких дефинициях отдельных категорий. Мужчины начали брать на себя определенные работы или выбирать для обитания отдельные места в общей пещере. Местоимение «он» использовалось в складывающихся отношениях, со временем оно стало служить для опознавания в начатках общественного устройства. В результате «он» обрел смысл личного пространства, которое принадлежало человеку и перемещалось вместе с ним. У человека уже были определенные функции и манера поведения, которая отличала его от других. Куда важнее, как предположил Куллинейн, что примерно двадцать тысяч лет назад у этих людей стали с болью и страхами появляться индивидуальные особенности мышления и на общих собраниях в пещере «он» отстаивал результаты своих размышлений. Затем появилось дополнительное качество местоимения «он»: его носитель находился в определенных отношениях с силами природы, которые окружают его. Он знает свое место в этом мире, у него уже развилось сильное чувство собственника, хотя в полной мере оно должно будет проявиться значительно позже – через 10–12 тысяч лет, по прикидкам Куллинейна. Еще до этого человек осознал, что вокруг него существует скопление различных сил и что он бессилен как-то воздействовать на них. Между человеком и стихией существовало нечто вроде вооруженного перемирия, с животными же он вел открытую войну. Насколько Куллинейн знал, собаки, от которых в огромной мере зависели начатки пастушеской жизни, в других частях мира были приручены не раньше чем за 12 тысяч лет до нашей эры, а на Макоре лишь к 7000 году до нашей эры. Хотя коровы и козы, за которыми присматривали собаки и от которых в большой мере зависело развитие цивилизации, появились значительно позже. «Сомнительно, – подумал Куллинейн, – что человек так поздно осознал возможность влиять на свое будущее». Это отнюдь не оскорбление, а конкретное признание, что свои первые два миллиона лет первобытный человек жил в неведении, не понимая, в чем его отличие от физического мира, от духовного мира или от мира иных живых существ. «Так что, когда я употребляю слово „он“, говоря о конкретном человеке, живущем в конкретном доме у конкретного источника, я говорю об интеллектуальной революции такого размаха, что у меня просто нет слов для ее описания», – признался Куллинейн. Он отложил перо в сторону и пробормотал:

– Как бы я хотел увидеть глаза человека, который первым бросил зерно в пашню. Первого, кто приручил дикого пса. Или устроил своей дочери настоящую свадьбу. Или понял, что где-то высоко над ним есть Бог.

«Носил» – слово, использованное Куллинейном, включало в себя целый ряд социальных понятий и было конечным результатом многих решений морального характера. Сколько в них проистекало от желания спастись от холода или от убежденности, что, накинув шкуру животного, человек унаследует его силу, а сколько от необходимости скрыть свои половые особенности, как гласит Книга Бытия? Когда часть людей стали что-то носить, оказывали ли они какое-то давление на других, чтобы заставить их делать то же самое? В какой момент женщины заметили, что они будут больше походить на женщин, если наденут какие-то украшения, дабы отличаться от мужчин? Последнее было самым важным, и обыкновенным людям стоило бы задуматься над этим, потому что бусы, найденные в Израиле, датировались временем более 40 000 лет до нашей эры, и есть свидетельства, что специально приготовленные благовония были обычным делом еще до изобретения письменности. Бизнесмену из Чикаго, что возражает против расходов жены на драгоценности, стоило бы посетить доисторическую пещеру, подумал Куллинейн. Здесь бы этот бизнесмен понял, что его жена всего лишь следует древней великой традиции. Женщине нужны украшения так же, как мужчине нужна еда. «Тем не менее остается большой и все еще так и не объясненной загадкой, – пришла ему в голову мысль, – почему современные мужчины, которые, разглядывая птиц и животных, видят, что именно мужские особи обладают самой яркой раскраской, пришли к выводу, что среди людей этот фундаментальный закон не должен иметь места». Археолог предположил, что тут скрывается одно из существеннейших различий между животными и людьми: последние стараются украшать своих самок. Куллинейн предпочел не вдаваться в размышления по поводу утилитарности, рациональности и табуирования, связанных с концепцией «носить». Когда будет вскрыта и исчерпывающе исследована достаточная площадь раскопок, другие ученые смогут определить, как развивалась эта концепция. Сам он этого еще не знал, но каждым словом подчеркивал важность точной исторической датировки событий, происходивших за сто тысяч лет до того, как человек научился говорить. Точнее, он продолжал размышлять, какая сила ввела этот категорический императив «носить одежду» с его социальными последствиями. Он смутно припомнил, что в бытность свою офицером в одном из самых жарких и влажных мест Соломоновых островов он как-то обратил внимание на то, что там все мужчины и женщины носили некое подобие одежды, «и, конечно же, не потому, что хотели согреться».

Последним словом в

предложении было «шкуры», вызывавшее у читателя представление о начатках технологии. На каком этапе развития человечества удалось сделать открытие, что со звериных шкур можно соскоблить остатки плоти, высушить шкуры на солнце, смазать их жиром и соком чернильных орешков, а потом подогнать к человеческой фигуре грубо выделанную кожу? Куллинейну пришло в голову, что это предложение скрывает в себе столько проблем, что лишь такой гениальный механик, как Томас Эдисон, мог бы понять, с чего следует начинать. Наверное, потребовалось не менее пятидесяти тысяч лет, пока человек шаг за шагом не обрел достаточно опыта для столь сложного процесса. Куллинейн повторил про себя: пятьдесят тысяч лет. Это был непредставимо большой отрезок времени, в десять раз длиннее, чем письменная история человечества, но он был лишь отрывком из того периода, когда человек решал проблему кожи. Но Куллинейн точно знал, что за 400 веков до нашей эры люди, обитавшие в пещерах Кармеля, обзавелись кремневыми скребками с зазубренными краями, чтобы скоблить шкуры, и, скорее всего, они додумались и до процесса дубления. Но превращение шкуры в кожу повлекло за собой и другие удивительные технические проблемы. Вполне возможно, предположил Куллинейн, что в 9000 году до нашей эры обитатели Макора носили кожаные одеяния, облегавшие тело. Сшитые, если угодно. В таком случае откуда у них были иголки? Нитки? И важнее всего: как появился сам замысел? Вот что было решающим моментом – когда кто-то из общины догадался предложить: «Давайте сошьем наши шкуры», то тогда уже, конечно, существовал способ их соединять. Но кто первым предложил сшивать их? Ему пришло в голову, что, скорее всего, женщина, наблюдавшая, как птицы строят гнездо, таская стебли растений и острым клювом укладывая их на место. «Стоило только понять смысл процесса, все остальное было сравнительно просто – скажем, не прошло и пятидесяти тысяч лет», – пробормотал Куллинейн. Муж женщины отколол кусок кремня, который можно было использовать как шило. Или охотник нашел острый рог оленя, или же острый осколок человеческой голени послужил иглой. Во всяком случае, через какой-то труднопредставимый отрезок времени человек путем проб и ошибок создал эту технологию, и если сегодня кто-нибудь захотел бы научиться выделывать кожу, то ему пришлось бы смириться с годами стараний, с неумелыми руками, с непониманием, что делать дальше, как освоить простейшие процессы.

«Он носил шкуры». «Какая требуется бесконечная глубина понимания, – написал Куллинейн в своем отчете, – чтобы оценить это простое предложение, в котором так много сконцентрировано». Первое слово включает в себя философскую систему, второе – общественные отношения, а третье относится к технике. Куллинейн пришел к выводу, что, задумавшись над каждым из них, читатель может сделать фундаментальные выводы. В философии: речь, осознание себя как личности, идея Бога. Общественное устройство: приручение животных и выращивание питательных злаков, общепринятые групповые нормы поведения, концепция общины. Технология: огонь, кремневые орудия, принцип рычага. Археолог посмотрел на четыре куска кремня, каждый из которых представлял для него произведение искусства, и задумался о том, как одиннадцать тысяч лет назад рука человека смогла создать это простое, удобное и изящное орудие. В мыслях Куллинейн вернулся к той точке, где все начиналось: «Как просуществовать те сотни веков, пока человек не научится так продуманно обрабатывать кремень?» А затем возник самый важный вопрос: «Как вообще ему пришла в голову мысль о серпе?»

Когда юный охотник сбежал со скалы, разъяренная девушка кинулась за ним, продолжая колотить парня кулачками, и, окажись у нее под рукой камень, она бы пустила его в ход, но отец и брат успели перехватить и успокоить ее. Полная отчаяния, девушка вырвалась из их рук, кинулась к лежащему псу и обняла голову мертвой собаки, которая искала ее дружбы. Оно было мертво, это удивительное дикое создание, и девушка чувствовала, что никогда больше не встретит такое существо. За грядущую тысячу лет другие девушки на Макоре, наделенные такой же, как у нее, чувствительностью, найдут других собак, готовых на риск сделать осторожный шаг из леса к дому, но тогда уже ее не будет в живых. Колотя кулаками по камням, она продолжала рыдать, потому что понимала: у нее похитили что-то бесконечно важное.

Охотника изумило поведение девушки. Сам он жил к северу от источника и любил бродить в глубоком вади и по лесистым холмам. Как доказала точность его броска, он был умелым охотником и в семнадцать лет стал крепким молодым человеком с мускулистыми ногами, способными к долгому преследованию добычи. Глядя на юношу, стоящего на краю скалы и в растерянности пытающегося понять, что же он такого сделал и почему вызвал такое горе, Ур вспомнил свою молодость и сказал:

– Побудь с нами.

Юноша спустился со скалы, где горевала девушка.

Позже молодой охотник выяснил, что, убив собаку, он сломал наконечник копья, и спросил Ура, не найдется ли у него заостренного кремня, чтобы примотать его к древку. Ур показал на сына и снисходительно бросил:

– С кремнем работает он.

Охотник показал мальчику, что ему надо, и тот, кивнув, принялся за работу над кремневым желваком, который нашел вмурованным в белый камень. По сути, колоть кремень было несложно, а поскольку до открытия искусства плавки металла было еще далеко, мастер должен был уметь видеть внутреннюю структуру кремня, в противном случае у него ничего не получится. Так что сын Ура аккуратно сбивал беловатую известняковую корку, пока не увидел коричневатое внутреннее ядро камня. Мальчик терпеливо обрабатывал широкую сторону камня, пока не образовалась плоская поверхность, которая дала ему возможность оценить внутреннюю структуру камня и понять, как лучше приняться за него. Присмотревшись к нему в течение нескольких минут, мальчик положил кремень узким концом на деревяшку, придерживая его пальцами левой руки, чтобы чувствовать кромку и направление внутренних волокон. Зажав в правой руке камень поменьше, сын Ура стал оббивать кремень легкими ударами. Большой кусок кремня отлетел именно там, где мальчик и намечал, обнажив чистую блестящую плоскость, сужающуюся к концу. Ловко развернув камень, мальчик сделал скол и на другой стороне. Какое-то время он откалывал один кусочек за другим, пока наконец в его руках не оказался длинный узкий наконечник, достаточно острый, чтобы пробить любую шкуру. Охотник, который наблюдал за работой, оценил ее, но тут мальчик сделал то, чего не знали в тех местах, откуда охотник был родом. Он положил плашмя законченный наконечник и зазубренной кремневой пилкой сделал два глубоких прореза по краям наконечника – теперь он будет прочно держаться в древке.

– Он лучше всех работает по кремню! – восхищенно сказал охотник.

– Да вот сам не охотник, – ответил Ур.

– Можешь ли ты сделать еще два или три наконечника?

– В этом вади не так уж много кремня, – объяснил мальчик.

– Тебе нужен кремень? – вскричал охотник.

Так было положено начало крепкой дружбе между Уром и молодым путником, который рассказал семье о белой скале, вздымающейся из Ревущего моря в двух днях пути к западу отсюда, а кремня там столько, что за несколько часов его можно набрать на всю жизнь.