Источник
Шрифт:
Времена стояли смутные и неопределенные, и только одно не подлежало сомнению: споров из-за религии не возникало. Тогда было принято считать, что миром правят три великодушных божества – буря, вода, солнце – и всех их представляет менгир, воздвигнутый на самом высоком месте в центре города. Конечно, тут были и другие камни, всего четыре, которые в торжественном строю стояли перед храмом, но все преклонялись именно перед патриархом. Эрозия округлила его верхушку и заставила чуть ли не полностью уйти в землю, накопившуюся за эти столетия. Поскольку он напоминал человеческий пенис, его считали отцом всех богов и называли Эль. Из земли он выдавался всего на несколько футов, хотя другие были внушительными
За этими главными богами следовали мириады других. Им не ставили памятники на высоких местах, но молящиеся ежедневно обращались к ним: к богам деревьев, рек, вади, созревающего зерна, но особенно – к богам окружающих мест, которые извечно пребывали здесь. Так, холм за Макором имел своего бога, гора, что высилась за ним, – своего. Называли их баалами, были маленькие баалы и баалы побольше, и перед каждым преклонялись по-своему, но одно особое божество все граждане Макора любили всем сердцем – это Астарта, соблазнительная полногрудая богиня плодородия. Именно она заставляла наливаться зерно, коров – телиться, женщин – рожать детей, а кур – нести яйца. В сельскохозяйственной общине улыбающаяся маленькая Астарта, конечно, была важнейшей из всех богов, ибо без нее круговращение жизни замерло бы.
В общем и целом баалы хорошо относились к Макору, и хотя город разрушали дважды, он снова возрождался к жизни, а под оком Астарты поля приносили новые урожаи. Но в нем почти не осталось семей, которые могли бы сказать: «Мы живем в Макоре вот уже много поколений». Большинство обитавших в нем горожан были пришельцами со стороны, но вот в большом, беспорядочно построенном из глинобитного кирпича доме, расположенном к западу от главных ворот и примыкавшем к крепостной стене, жил человек, предкам которого каким-то чудом удалось пережить и войну, и захват города. Когда храбрецов призывали к бою, мужчины этой отважной семьи, вооружившись копьями, взбирались на крепостные стены, но когда поражение становилось неизбежным, они первыми покидали их и прятались в каких-нибудь потаенных местечках, дожидаясь, пока не закончится резня и не потухнут пожары. И едва только в очередной раз воцарялся мир, они возвращались к своим раскидистым оливковым рощам и пшеничным полям.
Отпрыском этого находчивого клана был земледелец Урбаал, тридцати шести лет, по прямой линии потомок великого Ура, семья которого начала возделывать земли у Макора и который воздвиг на вершине холма монолит, прозванный позднее богом Элем. Урбаал был крепок, силен и коренаст, с большими зубами, которые блестели, когда он улыбался. Не в пример своим сверстникам, он сохранил волосы на голове и не имел склонности к полноте. На войне он был хорошим солдатом, а в мирные дни – преуспевающим земледельцем. Он был добр со своими женами, весело возился с детьми и хорошо относился к своим рабам. Он мог, если бы захотел, без труда стать царем или верховным жрецом, но Урбаал любил возиться с землей, заставляя ее плодоносить, и любил женщин. Однако сейчас его снедала тревога, и, торопливо следуя от своего дома на возвышенность, где перед храмом стояли менгиры, он морщил лоб и напряженно думал: «Хорошо ли сложится у меня год, зависит от того, правильно ли я сейчас поступаю».
Улица, на которой находился дом Урбаала, не вела прямиком от главных ворот к храму, ведь в те времена города не строили по плану. В действительности она петляла и виляла самым непредсказуемым образом, словно протоптанная наугад сельская тропа, да так, собственно, оно и было. Когда Урбаал шел по неровно вымощенной улице, горожане вежливо кланялись ему, но он не обращал на
Затем он пересек площадь и зашел в тесную лавчонку хетта. Тот торговал товарами из самых разных краев. Урбаал обратился к бородатому мужчине, который стоял у полки с тканями:
– В этом году я должен быть избран. Что мне для этого сделать?
– Почему бы не посоветоваться со жрецами? – уклонился от ответа хетт.
– От них я уже узнал все, что мог, – сообщил Урбаал, делая вид, что рассматривает большой глиняный кувшин из Тира.
– Я могу тебе сказать лишь одно: расти свои оливки, – ответил хетт, но, бросив взгляд на взволнованного мужчину, неторопливо добавил: – И купи себе лучшую Астарту, которую только сможешь найти.
Именно этого совета Урбаал и ждал. Отойдя от полки с глиняной посудой, он вплотную приблизился к хетту и спросил бородатого торговца:
– А это поможет?
– Помогло же Амалеку победить в прошлом году, – заверил его торговец.
– У меня уже есть три фигурки, – возразил Урбаал.
– Всего три? И их хватает? Неужто? – Лукавый купец погладил бороду и посмотрел на богатого земледельца.
– Я и сам сомневаюсь, – признался Урбаал.
Отвернувшись от хетта, он стал бродить по тесной лавчонке, бормоча себе под нос. Затем, словно ребенок, который хочет что-то вымолить, он схватил хетта за руку:
– Ты и в самом деле думаешь, что поможет?
Хетт промолчал, но потом из какого-то угла извлек маленькую глиняную фигурку богини. Она была высотой в шесть дюймов, обнаженной и женственной, с широкими бедрами; руками она поддерживала округлые груди. Ее полнота была соблазнительна, ее было приятно рассматривать и держать при себе. Купец нескрываемо гордился ею и собирался взять за нее хорошую цену.
Урбаал внимательно присмотрелся к статуэтке. Для него она не была ни куском умело обожженной глины, ни абстрактным теологическим символом. Это была настоящая богиня Астарта, которая оплодотворяла землю, женщин, оливковые деревья. Без ее помощи он был бессилен. Он может возносить молитву баалу вод и баалу солнца, и они пошлют ему вдоволь тепла и влаги, но если Астарта нахмурится, оливки не будут давать масла, а если она не одарит его улыбкой, ему не видать победы в этом году.
Астарту Урбаал обожал. Другие боялись ее непостоянства – за голодным годом следовало изобилие, – но он приспособился к ее изменчивому поведению. Он искренне преклонялся перед ней, и в ответ она дарила его благосклонностью, так же как и его отца. Если поля и ульи Урбаала приносили изобилие, пусть даже у остальных его не было, то лишь потому, что они с Астартой понимали друг друга.
– Та фигурка, что ты мне продал в прошлом году, сработала, – сообщил Урбаал, рассматривая новую богиню.
– Вот уже три года как твоя Тимна не может понести, – заметил хетт, – а с правильной статуей…
– Беру! – решился Урбаал. – Сколько?
– Семь мер ячменя, семь – пшеницы, – ответил хетт.
Урбаал понимал, что цена будет высока, но ему пришлось пуститься в подсчеты.
– Это больше четырнадцати мер серебра, – сказал он. – В прошлом году было всего восемь.
– Да, четырнадцать, – согласился торговец, – но это особая Астарта. Ее не делали руками, как других, что живут у тебя. Ее нашли у новой дороги в Акко, поэтому она столько и стоит.