Истоки человеческого общения
Шрифт:
В истории размышлений по этому вопросу нет недостатка в гипотезах, потому что всем классическим теоретикам, занимающимся происхождением жестов, приходилось что-нибудь сказать по этому поводу. Можно, например, предположить, что голосовая модальность стала ведущей, потому что благодаря ей: становится возможным общение на более дальних расстояниях; становится возможным общение в глухом лесу; освобождаются руки, поэтому становится возможным одновременно общаться и делать что-то руками; становится возможным воспринимать сообщения на слух, а глазами при этом искать хищников и другую важную информацию; и так далее, и так далее. Все это действительно могло сыграть свою роль. Мы просто хотели бы предложить здесь еще одну дополнительную возможность, что, в соответствии с той точкой зрения, которую мы описывали в этой главе, общение в голосовой модальности в большей степени, чем в жестовой, является публичным. Когда в главе 2 мы обсуждали общение приматов, то отметили, что вокализации приматов не предназначены для кого-то в особенности, их слышат все, кто находится поблизости, а жесты направлены на конкретных реципиентов. Учитывая весь период, когда жесты использовались для того, чтобы направить коммуникативное действие на кого-то определенного, переход к голосовой модальности
Наконец, более конкретная формулировка нашей гипотезы Ь том, как произошел такой переход, предполагает, что самые первые условные обозначения в голосовой модальности были эмоциональным сопровождением или дополнительными звуковыми эффектами к каким-нибудь уже осмысленным жестам, основанным на реальных действиях — или, по крайней мере, к уже осмысленным совместным действиям. Таким образом, по крайней мере, с точки зрения реципиента, сообщение, которое он получал, было как минимум в некоторой степени избыточным, поскольку коммуникант пытался передать его и при помощи жестов, и при помощи вокализаций. Когда люди научились контролировать свои вокализации лучше, они также могли начать использовать некоторые голосовые имитации (например, изображать звуки, которые издает леопард), хотя подобно изобразительным жестам, они могли возникнуть только после появления грайсовского коммуникативного намерения. Однако на определенном этапе в определенных ситуациях вокализации стали эффективными сами по себе — возможно, из-за необходимости передавать сообщения на более дальние расстояния, или для того, чтобы передать сообщение нескольким реципиентам сразу, и так далее.
В качестве одного примера можно привести особенно интересный класс слов, который встречается во всех языках. Это так называемые указательные местоимения, которые даже в наши дни очень часто сопровождаются указательными жестами. В английском языке (в переводе на русский) это такие слова, как «этот» и «тот», или «здесь» и «там». Особую природу этих слов можно понять (как впервые заметил Витгенштейн; Wittgenstein 1953), если задуматься, как их могут выучить дети. В случае существительных и глаголов мы можем, находясь внутри рамки совместного внимания, указывать на что-то и называть это ребенку, и он выучит название. Но как мы можем использовать указательный жест, чтобы научить ребенка словам «этот» и «тот», «здесь» и «там»? На самом деле, никак не можем. Как можно указать на «то» или «там»? Проблема заключается в том, что, когда мы указываем на что-то, пытаясь научить ребенка использовать эти специальные слова, указание становится как частью самого обучающего действия (чтобы направить внимание на соответствующий объект-референт), так и значением этого действия — исключительная ситуация, которая, что удивительно, по-видимому, совершенно не смущает детей. Они, должно быть, как-то понимают эту избыточность. В любом случае указательные местоимения, несомненно, являются особенными, потому что они есть во всех известных языках. В их состав почти всегда входит пространственный компонент, указывающий расстояние от говорящего (как, например, в противопоставлении «этот» и «тот»); они очень часто сопровождаются указательными жестами; и во всех случаях они кажутся первичными, потому что не происходят от других типов слов (Diessel 2006). И поэтому указательные местоимения могут быть примитивными коммуникативными актами в голосовой модальности — младенцы начинают использовать их на очень ранних стадиях развития — очень вероятно, по той причине, что они являются избыточными по отношению к указательным жестам[18].
Конечно, референт коммуникативного действия, осуществляемого в виде изобразительного жеста, является гораздо более конкретным, чем в случае с указательным жестом. Так, в отсутствие контекста, если я укажу на пробегающего мимо кролика, референтом моего жеста может быть что угодно. Если же я изображу или бег, или самого кролика, то, хотя значение моего жеста все равно будет очень трудно определить в отсутствие у нас с реципиентом совместных знаний, круг явлений, к которым мог отсылать этот жест, немного сузится. С помощью указательного жеста я могу обозначить кролика, который на данный момент не виден, только при очень специфических обстоятельствах; но, основываясь на том же намерении, я запросто могу изобразить кролика с помощью пантомимы. Как было отмечено в главе 3, изобразительные жесты, как правило, используются в двух основных случаях: (1) чтобы обозначить действие и (2) чтобы обозначить объект, который ассоциируется с изображенным действием (или, что случается реже, объект может быть изображен при помощи статической позы). Тогда мы можем постулировать, что элементы языка, которые можно соотнести с изобразительными жестами — это слова, у которых есть конкретный референт, такие, как глаголы (изначально служащие для обозначения действий) и существительные (изначально служащие для обозначения предметов). Практически все согласны с тем, что глаголы и существительные являются базовыми типами полнозначных слов в языке, поскольку эти два класса слов, судя по всему, являются универсальными, и при этом можно показать, что большинство остальных типов слов, встречающихся в различных конкретных языках, исторически восходят к существительным и глаголам (или еще указательным местоимениям; Heine, Kuteva 2002). Таким образом, наша гипотеза заключается в том, что изначально люди использовали некоторые вокализации в соответствии со смыслом своих действий, когда они изображали какое-нибудь действие или предмет. Эти вокализации стали условными, когда другие выучили их путем социального научения и конвенционализации, и после этого изображать что-либо стало не обязательно; к тому же, у вокализаций есть несколько преимуществ, перечисленных выше: например, они освобождают руки, делают возможным общение на больших расстояниях, делают сообщения публичными, и так далее.
Что касается нашей квазиэволюционной истории, то мы могли бы вернуться
Эти две цепочки соответствия просто отражают, что при помощи основанных на реальных действиях жестов люди могут естественным образом направить куда-то внимание окружающих только двумя способами: мы можем направлять зрительное внимание других в пространстве (как это обозначено в верхнем ряду) или мы можем сделать что-то, чтобы вызвать в их воображении отсутствующие объекты и события (как в нижнем ряду). Языковые конвенции просто предоставляют нам более специфические способы для того же самого, в меньшей степени зависящие от конкретной ситуации и в большей степени — от того, есть ли у нас с вами общая история социального научения.
Здесь мы совсем не хотим задаваться вопросом, когда именно в ходе эволюции человека возникли определенные явления; скорее, мы предпочитаем остановиться на простом упорядочивании событий. Однако один дополнительный факт, касающийся способностей человека в акустико-артикуляционной области, особенно важен. В недавних генетических исследованиях было открыто, что у современных людей один из ключевых генов, ответственных за артикуляцию человеческой речи (ген FOXP2) закрепился в человеческой популяции не более 150 000 лет назад (Enard et al. 2002). Трудно представить себе Другую функцию, помимо членораздельной речи, используемой в современных языках, для обеспечения которой понадобился бы такой тончайший двигательный контроль, ставший возможным благодаря этому гену. И, таким образом, можно определить, что тот этап человеческой эволюции, на котором хорошая артикуляция, предположительно облегчившая использование языка в голосовой модальности, получила преимущество в естественном отборе, начался совсем недавно, примерно 150 000 лет назад. Нас не сильно интересует конкретная хронология всего этого процесса. На данный момент для нас просто важно, что эти генетические данные обеспечивают дополнительное доказательство того, что голосовая модальность стала ведущей для человеческого общения только на очень поздних этапах эволюции.
5.3.3. Выводы
Главная мысль этого раздела достаточно проста: резкий переход к конвенциональной коммуникации был бы невозможен. Когда мы приезжаем в другую страну, язык которой очень сильно отличается от нашего собственного, мы можем очень многого добиться при помощи «естественных» коммуникативных действий, а именно, указательного жеста и пантомимы. Особенно они могут быть полезны в случае, когда мы находимся в ситуации совместной деятельности, например, вместе перевозим что-либо, или когда наша деятельность является хорошо регламентированной, и у нас есть совместные знания, как, например, это происходит при общении в магазине или на железнодорожной станции. Однако мы практически не передаем никакой информации при помощи голоса, разве что выражаем некоторые эмоциональные реакции на происходящее, и, как правило, мы практически никогда не выдумываем новые коммуникативные конвенции. Теоретически, у нас с нашими иностранными друзьями могут возникнуть новые произвольные коммуникативные конвенции, и даже в голосовой модальности, но только в том случае, если этому предшествовал какой-то переходный период, когда эти произвольно выбранные средства коммуникации использовались совместно с другими средствами, более осмысленными по своей природе, и были избыточны по отношению к ним. Или, если бы прошло достаточно времени, произвольные коммуникативные конвенции могли бы, вероятно, возникнуть у людей, говорящих на разных языках, имплицитно, посредством ряда преобразований: сначала жест использовался бы его создателями в связи с его естественным значением, а те, кто выучил этот жест позднее, стали бы использовать его, не понимая, на чем он основан (как правило, из-за отсутствия совместных знаний). На самом деле, не существует никаких других возможностей возникновения коммуникативных конвенций; помимо этих двух, и в обоих случаях предполагается существование переходного этапа, включающего естественную коммуникацию.
Итак, наш главный итог заключается в том, что мы можем описать эволюционную последовательность, в которой мы переходим от (1) совместных действий к (2) основанной на действиях «естественной» кооперативной коммуникации, которая сначала протекает в контексте совместной деятельности, а затем и вне ее, и, наконец, к (3) конвенциональной коммуникации, причем последний переход, возможно, происходит за счет того, что некоторые формы естественной коммуникации, появившиеся на двух предыдущих этапах, начали становиться конвенциональными (и поэтому отчасти произвольно выбираемыми) и также обеспечили фундамент для построения голосовых конвенций, выбираемых совершенно произвольно.
5.4. Заключение
Если рассматривать описываемую здесь проблему с самых общих позиций, можно охарактеризовать большинство видов социального поведения животных как кооперацию, поскольку можно даже сказать, что стадные животные сотрудничают друг с другом, раз они держатся вместе и тем самым отбивают у хищников желание на них нападать. Однако сотрудничество, протекающее среди людей, является уникальным по своим характеристикам, которые наиболее ярко проявляются в существовании разных социальных институтов, от брака до денег и правительств. Они существуют потому и только потому, что в человеческих сообществах есть коллективные обычаи и убеждения (Searle 1995). Когнитивным фундаментом этих особых типов совместной деятельности являются различные навыки и мотивы разделения намерений (shared intentionality) (Tomasello, Rakoczy 2003). Таким образом, наше предположение заключается в том, что кооперативная структура человеческой коммуникации является не случайным или отдельным свойством человеческого вида, а скорее еще одним проявлением крайне выраженного у людей стремления к сотрудничеству. Но пока еще далеко не ясно, каким образом это так сложилось.