Истоки человеческого общения
Шрифт:
Главное, что шимпанзе (и, возможно, другим человекообразным обезьянам) просто в силу самой их ориентированной на конкуренцию натуры, чрезвычайно сложно поделиться пищей после того, как они поймают мартышку. Как поимка мартышки вообще может стать совместной целью, если все знают, что в конце концов, когда ее поймают, будет драка из-за дележки? Действительно, когда стая шимпанзе ловит и убивает мартышку, как правило, все участники охоты получают мясо — больше, чем опоздавшие шимпанзе, не участвовавшие в охоте (Boesch, Boesch-Achermann 2000). Однако недавнее исследование Гилби (Gilby 2006) выявило фундаментальные индивидуалистические механизмы этого процесса «дележки». В первую очередь, Гилби заметил, что шимпанзе, получившие после убийства мартышки мясо, часто пытаются избегать других членов стаи, незаметно скрывшись с места охоты или забравшись на конец ветки, чтобы другие шимпанзе не могли к ним подобраться, или же отгоняют попрошаек (также см. Goodall 1986; Wrangham 1975). Тем не менее, обладатели мяса, как правило, окружены попрошайками, которые могут тянуть мясо к себе или закрывать рот добытчика своей рукой. Как правило, им позволяется забрать него немного мяса, однако Гилби количественно зафиксировал прямую связь между назойливостью попрошайничества и результатом: чем больше попрошайка требует и пристает, тем больше пиши он получает. Логика такова, что, если добытчик по-настоящему начнет активно бороться с пристающей к нему обезьяной за мясо, то с наибольшей
Такой взгляд на групповую охоту шимпанзе был также подтвержден недавним экспериментальным исследованием. Мелис, Хэйр и Томаселло (Melis, Hare, Tomasello 2006а) показывали двум шимпанзе пищу, которую те не могли достать. Получить пищу можно было, только если оба шимпанзе одновременно тянули каждый за одну из Доступных им двух веревок, прикрепленных к платформе, на которой находилась еда. Было обнаружено два исключительно важных явления. Во-первых, если пища была разделена на две порции, по одной порции напротив каждого участника эксперимента, то умеренно часто обезьяны тянули за веревку одновременно. Однако если была всего одна порция пищи, находившаяся посередине платформы, что в перспективе усложняло процесс ее дележки, уровень согласованности действий практически сходил на нет. Во-вторых, в ходе предварительных исследований Мелис и коллеги обнаружили отдельные пары, в которых обезьяны были особенно терпимы друг к другу и относительно мирно кормились вместе. Такие пары тянули веревку сообща гораздо чаще, чем менее терпимые пары. Эти данные особенно ярко демонстрируют, что шимпанзе только тогда могут организовывать согласованную деятельность, когда знают, что, скорее всего, по достижении цели не будет драки из-за еды.
Возможно, здесь будет уместно упомянуть, что, хотя шимпанзе и помогают иногда людям и друг другу (Warneken, Chen, Tomasello 2006; Warneken et al. 2007), они не делают этого в тех случаях, когда у них есть возможность добыть пищу самостоятельно — даже если помощь не потребовала бы от них никаких усилий (Silk et al. 2005; Jensen et al. 2006). Тогда возможно, что шимпанзе могут участвовать в совместной деятельности там, где это не связано с пищей. Довольно трудно предположить, какой бы это мог быть вид деятельности, потому что сотрудничество полезно только в тех случаях, когда трудно добиться успеха в одиночку. Кажется, наиболее вероятным примером такого взаимодействия могут быть союзы и объединения, возникающие во время драки между членами стаи, но на самом деле в подавляющем большинстве случаев все происходит совсем иначе. Драка начинается между двумя особями, и уже после этого в нее включаются пытающиеся им помочь друзья (обзор см. у Tomasello, Call 1997). Поэтому наиболее адекватной интерпретацией такой деятельности будет не сотрудничество, а помощь, поскольку нет никаких доказательств того, что обезьяны, дерущиеся на одной стороне, сформировали совместную цель (хотя каждая из них по отдельности может пытаться достичь «одной и той же» цели) и скоординировали свои планы и роли, чтобы этой цели достичь.
Таким образом, не создается впечатления, что коллективная охота шимпанзе может создавать контекст, особенно способствующий возникновению кооперативной коммуникации, потому что охота не является истинной совместной деятельностью в соответствии с ранее данным нами узким определением, предполагающим наличие совместных целей и скоординированных планов и ролей (однако см. обоснование точки зрения, что охота все-таки является истинным сотрудничеством у Boesch 2005). Действительно, если бы один шимпанзе помог другому исполнить его «роль» в охоте, предупредив его, что мартышка двинулась в его сторону, то такой коммуникант на самом деле уменьшил бы свою итоговую порцию мяса, поскольку обезьяна, получившая полезную информацию, весьма вероятно, использовала бы се, чтобы добыть как можно больше мяса сама. Возможно, также важен тот факт, что в естественных условиях у бонобо нет групповой охоты, что заставляет предположить, что варианты групповой охоты, существующие у людей и у шимпанзе, могли развиться независимо друг от друга, опираясь на различные психологические процессы. Если бы групповая охота у людей и у рода Pan была гомологичной, если бы общий для всех трех видов предок практиковал групповую охоту, то она должна была бы быть также и у бонобо.
5.1.2. Виды совместной деятельности у людей
По сравнению с другими приматами, люди принимают участие в чрезвычайно разнообразных видах совместной деятельности. При этом они широко привлекают к своей деятельности представителей других видов и часто действуют под эгидой социальных норм в контексте символов и формальных общественных институтов. В различных культурных группах люди сотрудничают при выполнении разного рода действий: во время охоты, рыбалки, строительства домов, музицирования, ухода за детьми, и так далее, и тому подобное, что свидетельствует о гибкости задействованных в этом процессе когнитивных навыков. Таким образом, в то время как большинство приматов живут в стаях и участвуют в групповых видах деятельности, люди живут в культурных группах, построенных на ожидании, что все будут сообща участвовать в самых разных видах деятельности, где необходимы совместные цели и разделение труда, причем каждый из участников внесет свой вклад, а по завершении деятельности все разделят заслуженную награду. Люди даже создают культурные обычаи и социальные институты, существование которых обеспечивается не чем иным, как коллективным соглашением всех членов группы о том, что так и должно быть, и этот процесс даже может регулироваться при помощи социальных норм, обладающих реальной карательной силой. Можно упомянуть в качестве примера, что, в то время как приматы лишь до некоторой степени понимают родственные связи, люди принимают на себя такие всем известные роли, как «супруг» и «родитель», а социум и законы заставляют носителей этих ролей действовать определенным образом — или же на них будут наложены санкции.
В частности, в случае с охотой, большое количество исследований было проведено на материале различных сообществ охотников и собирателей. Изучалось, как в таких сообществах происходит поиск определенных видов дичи и/или растений, которые в одиночку было бы не так-то просто добыть (например, крупная дичь, некоторые виды рыб, подземные растения и так далее, обзор см. у Hill, Hurtado 1996). Как правило, в ходе подобной деятельности небольшая группа людей ставит совместную цель поймать определенное животное или выкопать определенное растение. Затем члены группы заранее определяют, какие у них будут роли и как их надо будет скоординировать — или же эти роли уже исходно всем известны благодаря предыдущей истории совместного выполнения данного действия.
У людей очень сильно выражена такая склонность к честному распределению плодов совместного труда; у членов практически всех культурных групп есть глубоко усвоенные нормы того, как надо делиться и что такое «честно» (обзор см. у Fehr, Fischbacher 2003). Например, в ходе одного исследования люди из двух сообществ — индустриального и охотников-собирателей — играли в игру под названием «Ультиматум» со специально заданными в эксперименте условиями (см. Henrich et al. 2005); при этом испытуемые всегда участвовали анонимно и только в одном раунде игры. Вкратце, эта игра выглядит примерно так. Испытуемому дают относительно крупную сумму денег (в некоторых исследованиях сравнимую с его месячной зарплатой). После этого ему говорят, что он может предложить часть этих денег другому, неизвестному ему участнику из той же самой группы, и что тот человек может либо принять предложение, и тогда каждый из них получит свою часть, либо отвергнуть его, и тогда никто ничего не получит. Как правило, испытуемые предлагают другому человеку примерно половину всей суммы. Они делают это не только потому, что хотят быть в некотором смысле честными, но и поскольку, помимо этого, они справедливо предполагают, что если предложение будет «нечестным» (как правило, до 30–40 процентов), то другой человек его отвергнет. Конкретные результаты варьируют в зависимости от культуры, но у членов любых групп хотя бы в некоторой степени присутствует обязательство делиться с другими людьми важными вещами (в некоторых культурах люди даже предлагают существенно больше, чем половину суммы, и, тем не менее, эти предложения часто отвергаются — вероятно, потому что они могут обязать получателя в будущем отплатить тем же). Если людям говорят, что они играют против компьютера, они не делятся вовсе и не отвергают нечестные предложения, но скорее пытаются максимизировать свою собственную выгоду.
Что касается протекания социальной координации в рамках совместной деятельности, все мыслители, начиная с Шеллинга (Schelling 1960) и Льюиса (Lewis 1969), заметили по этому поводу, что у людей согласование действий, направленных на сотрудничество, очень часто особенно сильно зависит от рекурсивно понимаемых совместных знаний. Так, если, находясь где-нибудь на улице, мы с вами потеряем друг друга в толпе, то, скорее всего, мы в итоге снова сможем встретиться, потому что мы оба сможем вычислить наиболее вероятное место встречи; например, каждый из нас может решить, что другой пойдет к машине. Чтобы преуспеть в этом, мне надо подумать о том, куда вы, скорее всего, пойдете, но вы тоже думаете о том, куда я, скорее всего, пойду, поэтому после этого мне надо подумать о том, куда, как вы думаете, я пойду, и так далее, до бесконечности. Другими словами, если мы хотим достичь нашей общей цели и найти друг друга, нам обоим нужно знать, что то, что думает другой человек, зависит от того, что думаем мы. С точки зрения нашего подхода важно, что всякий раз, когда мы ставим перед собой совместную цель, она требует своеобразного согласования, подразумевающего подобную взаимную координацию в умственном плане, поскольку я захочу участвовать в совместной деятельности, только если вы тоже будете в ней участвовать, а вы думаете то же самое про меня. Следовательно, мы оба должны оценить предрасположенность друг друга к действию, которая зависит от того, как другой оценит нашу предрасположенность, и так далее. Существует много других разновидностей социальных взаимодействий, в том числе взаимодействия, которые носят характер соревнования; в них также вовлечены определенные формы «считывания мыслей» или «считывания намерений», но они не обладают рекурсивной структурой, характерной для такой координации в чистом виде.
Как уже отмечалось выше, маленькие дети начинают включаться в совместную деятельность с окружающими, согласовывать с ними свои Цели и строить совместные планы примерно в то же время, когда их общение с взрослыми приобретает характер сотрудничества, то есть вскоре после того, как ребенку исполняется один год. В исследовании Варнекена и Томаселло (Warneken, Tomasello 2007) было показано, что Уже в возрасте 14-ти месяцев дети оказываются способны к формированию совместных целей (также см. Ross, Lollis 1987), а в эксперименте Карпентер с коллегами (Carpenter, Tomasello, Striano 2005) дел и в возрасте всего 12-ти месяцев, участвуя в простой совместной деятельности, иногда менялись ролями со взрослым. Грэфеихайн, Бене, Карпентер и Томаселло (Graefenhein, Behne, Carpenter, Tomasello, submitted) обнаружили, что дети немного постарше (в возрасте примерно трех лет) воспринимали даже нормативную сторону процесса. Так, эти дети гораздо сильнее реагировали на то, что взрослый прекращает взаимодействовать с ними, если они начинали совместную деятельность с ясно обозначенными взаимными обязательствами («Пойдем, поиграем в ту игру, хорошо?»), в отличие от тех случаев, когда игра начиналась из-за того, что взрослый без приглашения присоединялся к ребенку. Во всех этих исследованиях младенцы и маленькие дети пытались регулировать процесс сотрудничества при помощи общения.
А что же с кооперативной коммуникацией? Если, как я пытаюсь доказать, кооперативная коммуникация человека «создана» для того, чтобы функционировать в рамках взаимовыгодной совместной деятельности и, конечно же, облегчать ее протекание, тогда что она вообще собой представляет? Каковы ее конструктивные особенности? Одна из особенностей, несомненно, могла бы заключаться в том, что такая коммуникация получает преимущество, поскольку люди уже работаю! сообща над достижением своих общих целей в пространстве совместных знаний и при участии совместного внимания. Безусловно, так оно и есть. Другая особенность могла бы заключаться в том, что такая коммуникация часто возникает в тех случаях, когда нужно помочь другому, сообщив ему что-то интересное или полезное для него (поскольку такое поведение принесет пользу и мне самому). Так оно и происходит. И, разумеется, если принимать в расчет совместное внимание и общий контекст, возникший в ходе сотрудничества, то можно предположить, что участники деятельности на самом деле будут ожидать помощи со стороны других, и что другие тоже будут ожидать помощи от них самих. Конечно, они так и поступают. Напротив, человекообразные обезьяны в ходе целенаправленной коммуникации выражают в основном только требования, направленные на достижение своих индивидуальных целей; окружающие при этом рассматриваются в качестве социальных орудий. Это хорошо соответствует тем глубоко индивидуалистическим мотивам, которые руководят ими в таких коллективных деятельностях, как охота. Естественно, это не значит, что современные люди не могут использовать свои навыки кооперативной коммуникации для достижения индивидуалистических, эгоистических и основанных па стремлении к личной выгоде целей. Они могут это делать, и они это делают. Однако даже для того, чтобы солгать другому человеку, необходимо сотрудничать с ним, поскольку ложь должна выглядеть убедительно, а человек должен вам доверять (иначе обман не сработает). Поэтому мы видим, что даже в данном случае кооперация очень важна. Интересно и важно, что, хотя обезьяны умеют прятаться от других (Melis, Call, Tomasello 2006), все-таки нет никаких экспериментальных доказательств того, что они умеют активно их обманывать — может быть, повторюсь, как раз из-за того, что для успешной лжи необходима кооперативная коммуникация.