Истоки контркультуры

Рошак Теодор

Сохранившееся в некоторых традициях, дошедших до наших дней, искусство шамана говорит само за себя как огромное человеческое достижение. Но если мы начнем искать творческий импульс, в незапамятные времена объединивший все эти умения и искусства, мы поймем самое важное, чему учит нас шаман: изначальное значение магии. Магия – это не список ловких фокусов, это одна из форм познания, способ обращения к миру. Те, кому доводилось ощутить безотчетно прекрасное при виде подлинного таланта, возможно, несут в себе слабую давнюю искру древнего шаманского мировосприятия и смогли мельком увидеть альтернативную реальность.

Магия, как шаман ее практикует, это умение общаться с силами природы как с разумными сущностями, имеющими свои намерения и обладающими собственной волей, которые требуют уговоров, споров, проклятий. Камлая, пророчествуя или произнося заклятия,

шаман обращается к стихии как к человеку, подбирая отношения на слух, напряженно следя за ее настроением, гневом и расположением духа, но всегда уважая ее достоинство. Для шамана мир населен могущественными невидимыми сущностями; у них есть свои цели, которые, как у любого человека, могут быть абсолютно непостижимыми. Шаман находится в близких отношениях со стихиями, с которыми общается; он старается выведать их обычаи и действовать по ним, а не вопреки. Он говорит о них как о чем-то одушевленном, не как о безликом «оно».

Вот, например, как эскимосский шаман Сивоангнаг обращается с заклинанием погоды к невидимым стихиям ветра и волн:

Приди, говорит он, Ты Оттуда, приди, говорит он,Ты Оттуда.Приди, говорит он, Ты Оттуда, приди, говорит он,Ты Оттуда.Твой Сивоангнаг велит тебе прийти,Говорит тебе войти в него.Приди, говорит он, Ты Оттуда [236] .

Что это, как не витиеватое приглашение старому уважаемому другу? Или вот как индианка племени винту (Калифорния) описывает контраст между отношением шаманской культуры и культуры белого человека к природе.

236

Отчет о канадской арктической экспедиции. 1913–1918. Том 14. Песни эскимосов (Оттава, 1925). С. 486. – Примеч. авт.

«Белые никогда не заботятся о земле, олене или медведе. Когда мы, индейцы, убиваем ради мяса, мы его съедаем. Когда мы копаем коренья, мы делаем в земле маленькие дырочки… Желуди и кедровые орехи мы стряхиваем. Мы не рубим деревья, мы берем только мертвую древесину. А белые пашут землю, выкорчевывают деревья, убивают все живое. Дерево говорит: “Не надо, мне больно. Не причиняй мне боль”, но они срубают его и распиливают. Дух земли их ненавидит… Индейцы никогда ничему не вредили, а белые все уничтожают. Они взрывают скалы и разбрасывают осколки по земле. Скалы говорят: “Не надо! Нам больно”, но белые не обращают внимания. Когда индейцы используют камни, они забирают маленькие, круглые, для очага… Как может дух земли любить белых? Везде, где коснется белый человек, природе больно» [237] .

237

Ли. Свобода и культура. С. 163. – Примеч. авт.

«Дерево говорит»? «Камень говорит»? Трудно точнее выразить разницу между научным и магическим мировоззрением. Индианку учили слышать голоса растений и камней; нас учили «не обращать внимания». Суть магии кроется как раз в сознании, что человек и нечеловеческое могут общаться друг с другом на приемлемых условиях – не так, чтобы «здесь внутри» бесстрастно наблюдал за «там снаружи», а чтобы человек лично вел дела с силами природы, которые, как мы уже знаем, буйно и даже угрожающе живые. Шаман входит в область этих сил мягко, чувственной стороной, и так как он приходит с уважением, его принимают и позволяют бороться и договариваться. Но так стихии относятся не ко всем пришельцам. В отличие от научного эксперимента, который по своей природе безлик и должен получаться у любого, кто его проводит, магические взаимоотношения по силам лишь тем, кого выбирают сами стихии. Шаман обычно узнает о своем призвании, когда в него входит неведомая, недоступная пониманию сила. Он не готовится к своей должности, как в каком-нибудь офисе; здесь совершенствование начинается, когда призвание возводит шамана в статус жреца своего народа. Как пророков Израиля, культивировавших эту древнюю традицию, сверхъестественные

силы призывают шамана к служению внезапно. Пророк Амос, решительно возражавший против того, чтобы официально становиться храмовым жрецом, объяснял:

«Я не пророк и не сын пророка; я был пастух и собирал сикоморы. Но Господь взял меня от овец, и сказал мне Господь: иди, пророчествуй к народу Моему Израилю» (Амос 7:14–15).

И Амос пророчествовал с красноречием, необъяснимым в человеке столь низкого происхождения.

Получается, общение со сверхъестественными силами – это не трюк, которому может научиться любой; а особая тайна для избранных и поэтому глубоко личная по своему характеру. По этой причине шаман обычно держится в стороне от своего племени – не на положении институциональной власти, а как уникальный талант. Уважение, каким он пользуется, сродни уважению, какое многие из нас питают к одаренной личности, к человеку искусства или музыки, чье необъяснимое воздействие кроется не в каком-то его офисе, а в его собственном несомненном таланте.

Чтобы развить свои умения, шаман живет в строжайшей дисциплине и одиночестве. Он постится, молится, медитирует; он живет изолированно, чтобы не пропустить одному ему видимые знаки, которые подают ему сущности. А главное, он становится адептом культивации специфического восприятия, при котором тайная сторона его личности освобождается от поверхностного сознания и отправляется блуждать среди скрытых сил вселенной. Есть много способов, с помощью которых шаманы отправляются в свои парапсихические приключения: они могут употреблять наркотические вещества, вызывать головокружение или удушье, голодать, вдыхать дым, слушать гипнотический барабанный ритм, исполнять вводящий в транс танец и даже надолго задерживать дыхание. В этом «трансовом» репертуаре можно сразу выделить практики многих мистических культов мира: оракулов, дервишей, йогов, сивилл, пророков, друидов – все наследие мистагогов, к которому сейчас тяготеют битники и хиппи нашей контркультуры.

С помощью таких приемов шаман культивирует связь с неинтеллектуальными ресурсами личности с тем же тщанием, как ученый учится объективному сознанию, полярно противоположному сознанию шамана. Таким образом шаман получает способность рассеивать чувства в природе, растворяться в окружающей вселенной. Он становится частью великого симбиоза природы, позволяя ее потокам и нюансам протекать сквозь него. Он может оказаться более способным учеником природы, чем любой ученый. Он может расслышать в ветре чуму или дождь. Он может почувствовать, куда двинутся дикие стада или как пройдет новый сев.

Таким образом, шаман знает, что существует не только та реальность, которую мы видим открытыми глазами. Кроме глаз плоти, есть глаза пламени, которые прожигают обыденность мира и видят скрытые за ней чудеса и ужасы. В сверхсознании шамана ничто не является мертвым или неразумным; все на земле наполнено священным значением. «Дикарь, – пишет Мартин Бубер, – это наивный пансакраменталист [238] . Для него все вокруг наполнено священной субстанцией. Каждый предмет и каждое действие всякую секунду готовы засиять для него божественным светом» [239] .

238

Обожествляющий все.

239

Мартин Бубер. Хасидизм (Нью-Йорк. Философикал лайбрари. 1948). С. 133. – Примеч. авт.

Такое мировосприятие, отраженное в песнях первобытных племен, появлялось в поэзии, которую наше общество сразу окрестило романтической или визионерской, словно это всего лишь один из равноценных стилей, а не единственный, оставшийся верным изначальному поэтическому импульсу. В результате получилось интересное символическое варево, где смешались самые разные явления. Например, у аборигенов северной Австралии сезон муссонов, когда воздух густеет от грома и молний, открывает сезон ухаживаний в племени. Изогнутые, переплетающиеся молнии в небе олицетворяют спаривающихся змей; в свою очередь, змеиная страсть создает подходящую атмосферу для занятия любовью с сопутствующими церемониями. Магическое восприятие мира объединило людей, животных и метеорологию в опьяненной чувственностью любовной песне племени: