Истоки
Шрифт:
Они поднимали стаканы чая за свое здоровье и за погибель австрияков и Австрии. Завадил, открывая празднество, сказал слова приветствия, которые, видимо, выражали самые заветные мысли Сироток.
— Сегодня, дорогие друзья и Сиротки, — говорил Завадил, — в этот знаменательный день мы можем наконец громко сказать, кто что думает. Тут уж у нас за спиной не стоит ни враг, ни предатель, ни лицемер. И что я, товарищи, хочу еще сказать, так это, что свободу, известное дело, не завоюешь без кровавой борьбы против Австрии.
Речь Завадила, увлекаемого волнами одобрения и даже восторга слушателей,
— Дорогие братья и товарищи, — продолжал Завадил после своего избрания, — дело понятное, и нечего мне здесь больше толковать о нашем национальном долге… понятное дело, незачем голосовать, я только хочу сказать, что этот список, вот он у меня, пусть будет и нашим общим заявлением о готовности работать на оборону России. В этом смысле и надо действовать.
Ему захлопали:
— Да здравствует наш сборщик податей! Все понятно!!!
Но Завадил, который сегодня готов был говорить без конца и все еще никак не мог сказать всего, что хотел, поднял руку и повысил голос:
— И конечно, дорогие друзья, это и есть наше общее обязательство выступить за священные идеалы, за наши убеждения всюду, где мы будем нужны, по первому же зову национальной мобилизации, хотя бы и с оружием в руках! Пью за наш славный воскрешенный Табор и его Сирот!
— Наздар! [184]
184
Сокольское приветствие (Будь здрав!). «Сокол» — чешское спортивное и культурно-просветительное общество. Основано в 1868 году педагогом, создателем системы физического воспитания, М. Тыршем и коммерсантом И. Фюгнером. Целью сокольских организаций провозглашалась моральная и физическая подготовка народа для борьбы за национальную независимость. В конце XIX — начале XX века сокольские общества стали возникать в Польше, Хорватии, Словении, Сербии и России. В 1908 году они объединились в Сокольский союз. Осенью 1915 года деятельность сокольских организаций в Австро-Венгрии была запрещена.
Все снова зааплодировали и, отпив чай, принялись качать Завадила. И потом беспечно и гордо, до глубокой ночи пели песни. Ибо они сделали все, что можно было сделать в их положении.
Кучка чешских мятежников тесно сомкнулась вокруг Бауэра. Ибо успех опьяняет, от успеха может закружиться голова, но успех и сплачивает. То, чего они добились сейчас, освободившись от жалкого, отупляющего, низводящего всех до одного уровня, прозябания в обуховском коровнике, разделило оба лагеря четкой широкой линией фронта.
Бауэровские чехи давно приучились больше других следить за своей внешностью. Теперь они еще выше подняли головы, подчеркивая свою непричастность к этому несознательному и враждебному стаду пленных. Молча и резко провели они грань между собой
И когда однажды Бауэр небрежно заметил, что и он с самого начала поставил себе ближайшей целью устройство концертов в городе, — они пришли в восторг, хотя внешне того и не проявили. Без долгих слов они расценили это как один из важных этапов борьбы за освобождение чехов.
Освобождение чехов!
Уже сами эти слова звучали музыкой, и все, что было связано с ними, шло в ритме атакующего марша, мощным потоком вливаясь в море общего торжества, которое, они верили, однажды затопит улицы освобожденной Праги.
Опыт уже научил их верить бауэровским замыслам, и с этой минуты они горели нетерпением. С таким дирижером, как Бауэр, они не сомневались в своем триумфе, были уверены, что город они завоюют. Они ждали только дня и часа, когда это произойдет. И нетерпение это на какое-то время заслонило все остальное, заполнив собой всю их жизнь.
К победе они готовились со всем усердием.
Три раза в неделю, в почтовые дни, на Александровский двор приезжал Бауэр. Музыканты репетировали, а по воскресеньям устраивали в Таборе, в дополнение к возобновленным пропагандистским беседам, маленькие домашние пробные концерты.
На эти беседы вместе с Беранеком приходило еще несколько чехов, славных парней, которые, хоть и жили в коровнике, но безотказно работали осенью на винокурне. Сиротки скромно угощали их сладким чаем, а случалось, и чешским печеньем, которое Снопка пек порой к воскресным встречам. Гостям, конечно, не хотелось потом из тепла и чистоты «Табора» возвращаться в коровник. Сердца их пылали от горячих слов, а лица — от горячего чая. Возбужденные, они маршировали обратно; по морозу и снегу, распевая сокольские песни чуть не до самых ворот обуховского лагеря.
А в коровнике их встречала мрачная злоба бедствующих пленных. Поначалу, пока еще посетители Александровского двора были настроены общительно, доверчиво и миролюбиво, они объясняли эту колючую злобу завистью. И не заметили, как общие бедствия, осознав себя, поднимаются над завистью, в чувстве «справедливого гнева» и «святой ненависти».
Благоденствие прощалось одному Орбану, потому что он по-прежнему навещал своих товарищей и лечил заболевших. А главное, конечно, потому, что его искренняя страстность была на их стороне.
Нищета в конце концов придала особый смысл Орбановой страстности. Именно она раздувала их глухо тлеющую злобу и давала ей направление. Орбан сумел сплотить против Бауэра и его Сироток кружок пленных даже в среде людей, бессильно покорявшихся своей судьбе. Теперь в слове, означающем родину, они слышали ритмы родной крови, преданности и веры. Партия Орбана — это были непокоренные мученики обуховского коровника; и в жалком своем положении они кичились моралью своих господ, горя пламенными убеждениями или искренне исповедуя преданность великой, могучей и неделимой родине. Их представления окрыляли, возносили и ободряли их души.