Истоки
Шрифт:
— Что? Да ты, может, такого и не видывал.
— Это я-то не видывал? Да я, брат, в Германии работал на каких бар… И видал — жрут, брат, такое… чего я… и в рот-то не взял бы!
Райныш сам засмеялся своим словам.
— Ладно — а сейчас?
— Ну, — опять засмеялся Райныш. — Погоди: раз, два, три… мы… тоже хотим…
Гофбауэр быстро шлепнул его по заднице:
— Мяса!
— Кости!
— Иди ты к черту!
Пустой желудок и впрямь жесточайшим образом давал о себе знать — до боли. В печи потрескивал огонь, облизывая
Райныш взорвался:
— Проклятье! Проклятье! До чего жрать охота!
— Ничего, зато когда-нибудь, на родине, вкуснее покажутся сосисочки с хреном!
Райныш заметался по тесной бане. Собака тоже вскочила и, играя, путалась в ногах.
— Пошла прочь! — оскалился на нее Райныш. — Ты-то жрала… а я нет.
Гофбауэр сидел верхом на лавке и горько улыбался. Когда он заговорил, улыбка эта окрасилась горечью и презрением.
— А я тебе советом помогу. Вот ты в школе учился и мог бы знать, что не хлебом единым жив человек и не мясом, а еще и словом божьим.
— Это верно! И в школе нас не тому учили. Даже в школе не говорили нам правды.
— Чего захотел — правды! А сказал нам ее… Карл Маркс. Потому господа его и не любят.
Райныш быстро ходил по тесной бане, как зверь в клетке, и вдруг споткнулся о собаку, вертевшую перед ним хвостом.
— Гляди — настоящая барыня. На твоих харчах отъелась, а ты высох. Теперь и костей твоих жрать не стала бы. Потому и сбежала, курва, к офицерам.
Он постоял немного, потом кивнул на собаку:
— Как думаешь, сколько голодных она насытит?
Гофбауэр встревожился:
— Ты о чем?
— О чем слышишь.
Райныш ухмыльнулся. Медленно прошелся он от стены к стене, поднял полено и со всего размаху кинул его в огонь. Из печи вылетели горящие угольки, сухое полено сразу же с треском вспыхнуло.
— А помнишь, какая она была?
Гофбауэр тихо улыбнулся, вспомнив первую встречу с Барыней. Он подтащил собаку за лохматый загривок, приласкал.
Вдруг Райныш решительно глянул ему в глаза.
— Подержи-ка ее!
— Рехнулся, что ли!
Гофбауэр вспыхнул и тоже встал.
— Держи, говорю! Нас объедала — теперь мы ею наедимся.
Гофбауэр все еще держал суку за мохнатую шерсть, тянул к себе, словно собираясь ее защищать. Собака, играя, легонько хватала его зубами за руку.
— Она прибежала попрощаться с тобой. Как ты можешь?
— Я тебе покажу как! Держи ее!
Гофбауэр отпустил собаку.
— Держи! — закричал Райныш, замахнувшись тяжелым поленом.
Гофбауэр с невольным испугом оглянулся на окно. Оно все было затянуто седым льдистым инеем. За слоем, инея — плотно закрытые ставни. Гофбауэр слышал, как колотится его сердце.
Одной рукой он обнял Барыню за шею. Собака, нерешительно уклонявшаяся от Райяыша, благодарно и преданно заглянула Гофбауэру в глаза.
— Нет, оставь ее! — внезапно и решительно сказал Гофбауэр.
— Держи как следует! И не
Руки у него задрожали от бешенства.
— Хватай ее! Хватай, говорю, — не то руки перебью!
Гофбауэр машинально прижал мягкое и теплое тело к земле. Собака легла охотно, задрала ноги и, крутя головой, мягко покусывала Гофбауэра за руки. Вдруг она дернулась и изо всех сил стала вырываться. Гофбауэр прижал ее покрепче — она лизнула ему руку.
— Проклятая! — в отчаянии выдохнул Гофбауэр и выпустил ее.
Собака в приливе благодарности радостно прыгнула ему на грудь. Гофбауэр откинулся назад и вдруг, отвернувшись, в ярости слепо пнул ее ногой.
— Позор, солдат! — захохотал за его спиной Райныш.
— Если б это был…
— Двуногий трусливый пес… вроде тебя, так, что ли?
И Райныш изо всех сил метнул тяжелое полено в темный угол, куда спряталась Барыня: тьма взорвалась жалобным воем. Тесное помещение, казалось, рухнет под напором исступленного звериного вопля — и Райныш кинулся к двери.
Гофбауэр, вскочивший в испуге, тоже метнулся к двери, и там оба столкнулись. Один и тот же страх отбросил их назад, Гофбауэр обеими руками зажал собаке пасть, измазавшись ее слюной.
Но Райныш молча взял новое полено и, отпихнув Гофбауэра, саданул по темной массе на полу. Теперь он бил уже сосредоточенно, стараясь попасть по голове, но потом ярость и страсть овладели им снова, и он бил, не помня себя, пока собака не затихла окончательно.
— Баба! — сказал он тогда Гофбауэру, тяжело дыша, и отбросил окровавленное полено.
Он смотрел на друга с презрением, однако руки у него тряслись.
Весь потный, он опустился на лавку, нечаянно сбросив шайку, и она с грохотом покатилась по дощатому полу. Гофбауэр испуганно подхватил ее. Оба прислушались, повернув лица к дверям и окну, а потом громко расхохотались и сели рядом на лавку.
— Я нынче за кусок мяса родного брата убью, — сказал Райныш и опять засмеялся, свирепости в его тоне не слышалось. — Герой! Ты что глаза вытаращил? Собачьего гуляша не пробовал? Даю тебе сегодня прощальный банкет. Сдирай шкуру! — приказал он Гофбауэру.
Пока тот отыскивал в куче своего тряпья карманный нож, Райныш поспешно оделся и осторожно вышел из бани. Вернулся он с солью, свежим хлебом и с плиткой черного прессованного чая. Он потратил на это все оставшиеся деньги.
В предвкушении горячего мясного блюда друзья расшалились. Балагуря, они отыскивали шайку, в которой сидела Елена Павловна.
— Это будет вместо пряностей!
Налили в шайку воду, поставили на горячие угли и стали в соленой воде варить собачье мясо. Печь обдавала их непереносимым жаром, пот лил с них ручьем, и в конце концов им пришло в голову раздеться донага. Они даже пару поддали, — вода в кадке еще оставалась, — и вымылись. Потом этой использованной водой тщательно вымыли окровавленный пол. Шкуру и все остальное сожгли в печи.