Исторические судьбы крымских татар.
Шрифт:
Подобное положение ханов, несмотря на всю его сложность, прекрасно понимали их подданные, и это дополнительно подрывало ханские авторитет и власть. Более того, подобная ситуация эхом откликалась во всех без исключения сферах жизни крымчан, лишала их надежды на стабильность не только политическую, но и социально-экономическую. В результате естественный для любого народа путь к социально-экономическому прогрессу деформировался. Государственное развитие было по сути парализовано в течение всего "турецкого" периода еще по одной причине — психологической. Крымчане, в массе своей буквально "задерганные" постоянными турецкими вмешательствами, не могли даже наметить каких-либо конструктивных программ развития, не говоря уже о возможности выполнения самых скромных планов, как правило не соответствующих турецкой политике всяческого подавления личной инициативы и государственной самостоятельности своих крымских
Османы и проблема татарских набегов. Некоторые исследователи, касаясь проблемы крымских[194] набегов, утверждают, что мирные, торговые отношения между татарами и их северными соседями, славянами, с самого начала складывались как нельзя более перспективно и взаимовыгодно: "... истощив свои силы во внутренней борьбе, они (татары) жаждали только покоя и другого идеала, кроме мирной пастушеской жизни, не видели", но с приходом в Крым турок мирная "политика крымцев переменилась в отношении христиан и приняла противоположный прежней политике характер", причиной чему был "тот фанатизм, который привили татарам покорители Крымского юрта турки" (Эварницкий Д.И., 1892, I, 393). Да и первый поход на русские земли был совершен не в дотурецкое время, а лишь в правление сына Менгли-Гирея, Мухаммеда, преступившего заветы отца, поддерживавшего всю жизнь самые добрые отношения с царем (Ерофеев И., 1907, 85).
Вспомнив же вышеприведенные данные о том, что ханы весьма долго не воспринимали богатый опыт в работорговле вначале русских, а затем крымских генуэзцев, мы неизбежно придем к выводу, что и в этом промысле их стимулировали все те же турки, гаремам которых "понадобилась масса невольников обоего пола, особенно молодых девушек и мальчиков" (Эварницкий Д.И., там же).
Проблема крымской работорговли. Что же касается системы сбыта рабов, то она представляла собой длинную цепь, в которой крымский хан был лишь первым звеном, а последние терялись в других странах, часто весьма отдаленных, — рабов везли "в Константинополь, в Азию, в Европу, на Восток и на Запад" (РИО, 1844, 167).
Самыми крупными покупателями на кафинском и гёзлёвском базарах были кроме турок итальянцы, берберы и испанцы (Кулаковский Ю., 1914, 131). То есть в эту цепь входили куда более цивилизованные по сравнению с "хищным, варварским" Крымом державы, давно уже поднявшие свою экономику до высшего мирового уровня. Вспомним: "Между Фрисляндией и Шельдой лежит пиратская страна" — это строки о Голландии, самой передовой буржуазной державе Европы на протяжении ряда веков, стране с высокоразвитой техникой и сельским хозяйством, казалось бы не нуждавшейся,[195] как полу- (чуть ли не до-) феодальный Крым, в этом допотопном промысле, но не гнушавшейся работорговлей и в Новое время. Разница здесь была лишь в том, что голландские и североамериканские торговцы "черным деревом" промышляли в безвестных землях и перевозили в трюмах негров. Татары же продавали всем желающим уроженцев Восточной Европы — вот откуда их репутация "разбойников". Казаки, которые в XVIII в. участвовали в кровавых походах по Лифляндии карателей фельдмаршала Б.П. Шереметева, торговали мирными жителями этой провинции. Но, поставляя лифляндцев на те же рынки Кафы и Гёзлёва, они, естественно, такой репутации у наших авторов не заслуживали. Очевидно, не в последнюю очередь оттого, что умыкали каких-то "чухонцев". Татары же захватывали не только поляков и литву, но и украинцев, и русских, а это вещи разные. И негодование отечественных ученых на "разбойничьи набеги татарской орды, особенно (?!) на Московское государство" (Якобсон А.Л., 1973, 141) вполне понятно...
Работорговля как феномен всемирного распространения ныне прочно забыта, и вспоминают о ней лишь тогда, когда требуется оправдать праведный гнев "большого брата" на современных татар, выражающийся в очередных акциях, идущих вразрез с декларативным интернационализмом. Сейчас актуальны, повторяем, совсем иные виды торговли, являющиеся преступлением против человечества, — например, наркотиками. Но никому не приходит в голову обратить публицистический гнев на начальное звено цепи наркобизнеса. То, что основная вина лежит не на темных, забитых крестьянах "золотого треугольника", выращивающих мак, а на дельцах более цивилизованного мира, ясно любому школьнику. Аналогичная же ситуация, сложившаяся несколько веков назад в Причерноморье, настолько, очевидно, "запутанна", что разобраться в ней до сих пор не могут и самые компетентные специалисты-историки...
Войны Крыма. Войны, которые вели ханы в XV — XVIII вв. со своими соседями, обычно называют агрессивными — утверждение, с которым без серьезных оговорок согласиться невозможно. Во-первых, можно[196] ли называть агрессорами наемников, которым платили и которых направляли на своих врагов соперничавшие
Москва, Литва, Польша, Запорожье? Случаев же этих множество; были примеры и использования татар во внутринациональных конфликтах [69] — это что, тоже агрессия?
69
Такое "приглашение", направленное против Киева, сделал, например, в 1482 г. Менгли-Гирею царь Иван III, и весной хан напал на "мать городов русских", разрушил кремль и почти полностью увел в полон киевлян — единоверцев московского великого князя, чем тот был несказанно обрадован (Ящуржинский X., 1912, 159).
Во-вторых, до сих пор не проведено глубокое объективное научное исследование действительных причин всех войн, что вели в указанный период Крым и его соседи. Сделанные же доныне общие выводы по этому поводу грешат предвзятостью и непоследовательностью.
Весьма показательно в этом отношении исследование А.Б. Кузнецова (1979). Работа, основанная на старых трудах русских и советских ученых, которые, по признанию автора, касаются лишь "отдельных сторон" большой крымской темы, претендует на "обобщающее" значение, на выявление "основных аспектов политики Крымского ханства в Восточной Европе вообще и в отношении России в частности" (с. 62) и уже поэтому заслуживает внимательного изучения.
Выводы, к которым приходит А.Б. Кузнецов, весьма знаменательны. Один из них — о том, что в Бахчисарае уже в XV в. были выработаны по отношению к России некие конкретные "захватнические планы", апробированные Турцией (с. 63), что позднее возникли агрессивные коалиция Вильно — Крым, "ось" Казань — Бахчисарай и т. п. (с. 64 — 65), имевшие ту же перманентную программу. Есть вывод и о "широком плане турецко-крымской экспансии" за счет России (с. 66), и о том, что даже поход Мухаммед-Гирея в 1521 г. имел целью "создать плацдарм (?!) для нового удара по России с юго-запада" (с. 69). При этом автора не смущает полное отсутствие документальных подтверждений существования этих планов. Но это, как говорится, мелочь.
Очевидно, историк имеет право и на умозрительные выводы, точнее — гипотезы. Не будучи даже поддержаны источниками, они обычно основываются на анализе реальных действий исторических лиц и народов. Но политика Гиреев также не "соответствует" выкладкам нашего автора. Ханы неоднократно брали русские города (в том числе не только Киев, но и Москву), однако после этого неукоснительно остав[197]ляли эти территории, причем совершенно добровольно. И когда однажды хан обещал калмыкам "расплатиться" с ними русскими городами, то московский дьяк разочаровал азиатов: "Это дело нестаточное, потому что крымцы не только города, и малой деревни никогда у нас не брали" (т. е. не отбирали навсегда. — В.В.) (Соловьев С.М., VI, 579). И старый дьяк был прав, сумев, в отличие от современных ученых, отделить кратковременный набег от похода с целью захвата и аннексии чужой земли. Да, крымские набеги были удивительной "экспансией", она не имеет аналогов ни в догиреевской (вспомним 300-летнее монгольское иго), ни особенно в послегиреевской истории попыток завоевать Россию. Интересно, как бы владели несколько десятков тысяч кочевников огромной страной, если они и Крым-то не смогли уберечь от турецкой агрессии?
Наиболее, на наш взгляд, прав исследователь внешней политики ханства в XVII в. А.А. Новосельский, изучивший, в отличие от А.Б. Кузнецова, огромные документальные комплексы. Он пришел к недвусмысленному выводу: "Крымцы действовали совершенно самостоятельно и даже иногда вразрез с планами турецкого правительства" (1948, 422), т. е. не было общей программы агрессии. Об отсутствии какого-то постоянного собственного стратегического плана борьбы с Москвой говорит и их тактика — татарские набеги "были довольно слабыми, совершались небольшими силами и не проникали глубоко внутрь страны", "были делом частной инициативы отдельных вожаков", "отсюда полная распыленность и бессвязность действий татарских отрядов", чьи действия "не были рассчитаны на совершение крупных операций" (там же, 158) [70] .
70
Вообще нашим историкам давно пора провести черту между далеко не равнозначными понятиями "набег" и "экспансия"; отдельные авторы уже близки к этому. Так, например, говорят, что поход русских на Ливонию в 1550-х гг. "был лишь простым набегом, не преследовавшим цели изменения границ" (Флоря Б.Н., 1979, 76).[430]