Исторический роман
Шрифт:
Мы можем здесь оставить в стороне английских современников и последователей Скотта. В литературах английского языка у Скотта был только один достойный преемник, даже углубивший некоторые принципы его тематики и способа изображения: американец Фенимор Купер.
Главное содержание его бессмертного цикла романов "Кожаный чулок"- это гибель родового общества, одна из важнейших тем Вальтер Скотта. В соответствии с особыми условиями северо-американской истории, эта тема приобретает совершенно новый облик., Скотт изображает борьбу, длящуюся целые века, многообразные формы приспособления пережитков, родового строя к феодальной, а позднее, к нарождающейся капиталистической системе и медленное, постепенное умирание этой формации, терпящей длинный ряд неизбежных поражений. В Америке историческая противоположность формаций предстала в гораздо более резком и непосредственном виде: французская и английская
Сосредоточенность на этой проблеме, на физическом уничтожении и нравственном развращении, индейских племен, дает романам Купера широкую и далекую историческую перспективу, но в то же время однозначность и прямолинейность общественного противопоставления обедняет их художественный мир по сравнению с романами Вальтер Скотта. Это сказывается особенно сильно на образах англичан и французов, которые всегда схематичны, психологически плоски, изображены с однообразным и тяжеловесным юмором. Бальзак видел эти слабые стороны Купера, которого он; ценил как лучшего последователя Вальтер Скотта, и резко критиковал их. Мы думаем, что этот недостаток связан также с тем, что отдельные фигуры европейцев, появляющиеся в романах Купера, всегда более или менее изолированы от жизни и лишены того живого общественного воздействия друг на друга, какое мы видим, например, у феодалов или горожан Вальтер Скотта.
Художественный интерес Купера прикован к трагически гибнущей родовой общине краснокожих. С большим эпическим талантом он различает две стороны процесса- трагедию гибели и человечески-моральную деклассацию. Потрясающе-трагические черты сосредоточены в нескольких больших фигурах людей, еще уцелевших из племени делаваров; симптомы морального разложения индейцев широко и детально изображены в людях враждебных делаварам племен. Правда, это упрощает картину, но зато и придает ей величественность, иногда приближающуюся к величию античной эпопеи.
Но наибольшего успеха достигает Купер в своеобразном развитии скоттовского "заурядного героя". Главный персонаж его романов — неграмотный, скромный и глубоко порядочный англичанин, охотник Натаниель Бумпо, один из пионеров колонизации, который, однако, как простой человек из народа и пуритански настроенный англичанин, чувствует искреннее расположение к великодушно-простым и человечным индейцам и вступает в тесные отношения с племенем делаваров. По основе своей морали он остается европейцем, но органическая любовь к свободе и влечение к простой и человечной жизни сближают его с индейцами больше, чем с европейцами-колонизаторами, к которым он объективно принадлежит. Рядом с этим простым человеком, который только чувствует, но не может понять трагизм своего положения, Купер создает сильные трагические образы тех первых колонизаторов, которые покинули Англию, чтобы сберечь свою свободу, и сами уничтожают свою и чужую свободу деятельностью в Америке. Об этой исторической трагедии писал Максим Горький:
"Исследователь лесов и степей,"Нового Света", он проложил в них пути для людей, которые потом осудили его, как преступника за то, что он нарушил их корыстные законы, непонятные его чувству свободы. Он всю жизнь бессознательно, служил великому делу географического распространения материальной культуры в стране диких людей и — оказался неспособным жить в условиях этой культуры, тропинки для которой он впервые открыл". ("О Фениморе Купере", "Литгазета", № 71, 1936 г.)
Горький здесь прекрасно показывает, как может быть художественно изображена историческая, даже всемирно-историческая трагедия в судьбе заурядного человека из народа. На примере Купера видно, что наиболее сильное художественное выражение такая трагедия получает в том случае, если она развертывается в среде, где непосредственно общественно-экономические и связанные с ними моральные противоречия органически вырастают из повседневных, бытовых проблем. Трагедия, переживаемая (Пионером-колонизатором, сплетается у Купера с трагедией умирающего родового строя, и так возникает высоко трагический образ мучительных противоречий одного из важнейших этапов человеческого прогресса.
Такой подход к противоречиям прогресса характерен для послереволюционного периода. Мы приводили уже слова Пушкина о том, что изображение истории у Скотта создает новую эпоху, несмотря на то, что уже были и Шекспир, и Гете. Эту новую историческую ситуацию можно лучше всего изучить по произведениям самого Гете.
До конца своей жизни Гете был страстным защитником прогресса во всех областях. До конца своей жизни он внимательно и с большим пониманием следил за новыми литературными явлениями.
Мы не можем здесь анализировать все высказывания Гете о Вальтер Скотте, проследить за их эволюцией и внутренними противоречиями; достаточно показать, насколько они были противоречивы. Мы уже приводили восторженный, отзыв Гете о "Роб-Poe", можно было бы процитировать еще целый ряд ему подобных. Но, например, в беседе с канцлером фон Мюллер Гете однажды превознес Байрона над Скоттом и сказал: "Я прочел два романа Скотта и знаю теперь, чего он хочет и что может. Он всегда будет меня развлекать, но учиться мне у него нечему" [20] .
20
Разговор Гете с канцлером фон Мюллер в 1823 г.
Правда, разговор с Эккерманом, приведенный выше, относится к более поздним годам и на этом основании можно было бы предположить, что Гете лотом пересмотрел свое отношение к Скотту. Однако, в важнейших произведениях позднего Гете мы не находим ничего, что показывало бы влияние на него нового исторического подхода к людям и событиям. Общественный горизонт Гете все больше расширялся, его проникновение в трагическую диалектику современной буржуазной жизни становилось все глубже; но в исторической конкретизации места и времени действия, в разработке исторически-верной психологии персонажей он никогда не поднимался выше, чем в пору своего возмужания: историзм таких произведений, как "Эгмонт", представляет собой, с этой точки зрения, вершину] его творчества. Уже во, времена сотрудничества с Шиллером у Гете была сильная тенденция к изображению больших актуальных событий в их "чистой исторической сущности", т. е. так, чтобы извлеченная из них общественно-психологическая эссенция нашла себе конкретное художественное, выражение, не связанное, однако, с каким-либо конкретным историческим временем. Эта модифицированная просветительская традиция проявилась, например, и в "Рейнеке-Лисе" и "Побочной дочери". А большие общественно-исторические события в "Вильгельме Мейстере" (война и т. д.) преднамеренно выдержаны в еще более абстрактном плане, чем у Фильдинга или Смолета; здесь Гете больше следует французской, чем английской традиции. Правда, эта художественная тенденция сложилась у Гете еще до знакомства с Вальтер Скоттом; но она сохранилась и даже окрепла в поздний период его творчества ("Избирательное средство", вторая часть "Фауста"). Даже в своих суждениях о новых событиях Гете в сильной степени придерживается лессинговских традиций.
Итак, творчество Гете, в его существенных чертах, принадлежат к до-скоттовскому типу исторической конкретизации. Несмотря на это, как мы видели, Гете понял многие из причин" обусловивших возникновение исторического романа и его тематику, гораздо яснее, чем все его немецкие современники. Он понял значение непрерывности английской истории, которой гордилось современное поколение англичан, понял, какая это важная основа для исторического романа.
Этой реальной основы не было в некоторых крупных странах Европы, в том числе и в Германии и Италии.
В сороковых ходах об этом очень резко и решительно сказал Геббель, отвечая на критику одной из своих драм со стороны Вилли-бальда Алексиса:
"Это верно, что мы, немцы, никак не связаны с историей нашего народа… Но что этому причиной? — То, что история эта была безрезультатна, что мы не можем относиться к себе, как к продукту ее органического течения, по примеру англичан и французов; напротив, то, что мы вынуждены называть своей историей, это не история нашей жизни, а история болезни, до сих пор еще не дошедшей до кризиса". И говоря о неизбежности провала немецких поэтов, пишущих на тему о Гогенштауфенах, Геббель с грубой откровенностью заявляет, что короли этой династии имели к Германии "только такое отношение, как глиста к желудку" [21] . Если немецкий художник не в состоянии сделать предметом изображения именно эту кризисность, разорванность, трагичность истории своей страны, он будет выдвигать только случайные или же совершенно фальшивые темы.
21
Геббель, Дневник. 19. XII. 1843 г.