Исторический роман
Шрифт:
В течение последних 70–80 лет, предшествующих мировой войне и социалистической революции в России, исторические романы занимали более или менее незначительное место в творчестве даже тех выдающихся авторов, которые дали высокие образцы этого жанра. Все же надо, хотя бы кратко, сказать о литературе того времени.
Прежде всего укажем на позднего Гюго и его "1793 год" — быть может, первый исторический роман, в котором дух гуманистического протеста вновь пытался овладеть прошлым и найти другой художественный путь, чем исторический роман уже разобранных нами старших и младших современников Виктора Гюго.
Этот роман отличается во многих отношениях и от других произведений самого Гюго. Нельзя сказать, чтобы его автор порывал с прежними романтическими традициями, — нет, "1793
В "1793 годе" эта тенденция еще усиливается. В то время, когда считалось особенно модным клеветать на французскую буржуазную революцию либо "научно" (Тэн), либо беллетристически (Гонкуры), Гюго ее воспевает, пусть в романтически-монументальной манере; уже этот факт показывает, что он шел против общего течения. Гюго оправдывает революционные методы действия не только 1793, но и 1789 года. И в этом (несмотря на все колебания Гюго, верно и остро вскрытые критикой Лафарга) видно оживление революционно-демократических тенденций, предвещающих новую борьбу за демократию в будущем. Это определяет характер всего романа. Гюго стремится в нем изобразить подлинные трагические конфликты, выраставшие на почве Французской революции. Правда, он зачастую сбивается на риторику, и эта риторичность — не просто пережиток романтического периода: она отчетливо выражает ограниченность гуманистической концепции Гюго, метафизическую отвлеченность его гуманизма. Отвлеченней всего в романе именно те коллизии, которые приводят героев к трагической гибели: действительные исторические и человеческие противоречия, переживаемые аристократом и священником, ставшими на сторону революции, Гюго превращает в надуманную "трагедию долга", т. е. вносит в освещение истории чрезмерный субъективизм.
Историческим романам Анатоля Франса в литературе империалистического периода принадлежит особое место. У Франса тоже есть известный субъективистический произвол в обращении с историей; но и в этом Франс бесконечно далек от тенденций Флобера или Мейера. Воинствующий гуманистический скептицизм получает в исторических образах Франса более ясное и более художественное выражение, чем в произведениях большинства его выдающихся преемников. Тяготение современной оппозиционно-демократической литературы к идеям Просвещения тоже впервые проявилось у Франса, а в общественных и идеологических условиях империализма это был самый верный путь для тех, кто, не выходя из рамок буржуазного мировоззрения, обосновывал прочные критические позиции против современных реакционных тенденций. (По тому же пути позднее пошли Генрих Манн и Лион Фейхтвангер.)
Мы еще возвратимся к вопросу о трудностях и противоречиях, в которые попадает писатель, стремящийся разрешить современные проблемы, руководясь просветительскими идеями. Здесь же укажем только, что Франс в гораздо меньшей степени, чем его преемники, принимает Просвещение как законченное) мировоззрение (ср., например, борьбу Разума против Неразумия у Фейхтвангера). Просвещение для Франса — это не завершенная философия, а, скорее, живой образ или скептически негативная исходная позиция, помогающая ему не только противостоять империалистической реакции, но и выйти из тесных рамок проблематики, связанной с ограниченной буржуазной демократией. Этот оппозиционный дух создал исторически правдивый и гуманистически светлый образ — незабываемую фигуру аббата Жерома Куаньяра. Из этого же духа рождается и скептицизм Франса по отношению ко всевозможным средневековым и современным историческим легендам. Но и здесь Франс выше своих преемников. Бернард Шоу, борясь против лживых исторических легенд, намеренно модернизует историю; критика Франса исполнена несравненно большим историческим чувством. Принцип человечности у Франса также не так абстрактен, как у большинства современных писателей, возрождающих просветительство. Вместе с философией Просвещения
Это было, таким образом, начало новой полосы в развитии исторического романа. Мы не имеем здесь возможности описать ее более или менее полно, проследить ее шаг за шагом. Для нас в данном случае важнее сосредоточиться на историческом романе боевого антифашистского гуманизма. В нем первое место принадлежит литературе, создаваемой немецкими писателями-эмигрантами; здесь сконцентрированы все существенно новые тенденции; поэтому анализ и критика этой немецкой антифашистской литературы в такой же степени будет анализом и критикой всего современного западноевропейского исторического романа, как разбор творчества Вальтер Скотта или Флобера показывал типичные черты исторического романа их времени.
Чем больше был цинизм, с которым империалистическое варварство обнажало свое вырождение в фашизм, тем открытей, ясней и воинственней выступала против него гуманистическая оппозиция. В борьбе против фашизма демократический гуманизм приобретает все более политический, социальный характер, и позиции, с которых его представители критикуют современное буржуазное общество, становятся все более высокими. Правда, этот рост вызывает также и размежевание внутри демократической оппозиции; острота борьбы пугает слабохарактерных людей и даже побуждаем их иногда переметнуться в лагерь врагов человеческого прогресса. Но эти ренегаты имеют ничтожное значение. Что они могут значить для движения, определившего идеологическое и художественное развитие таких значительных индивидуальностей, как Ромэн Роллан, Томас и Генрих Манн?
Захват гитлеровскими бандами власти в Германии вызвал поворот в гуманистических представлениях всех выдающихся писателей и особенно писателей немецких стран. Факт огромного исторического значения — образование народного фронта-был началом нового (как в идейном, так и художественном смысле) периода немецкой литературы. У лучших представителей гуманистической оппозиции мы видим возросшую ясность общественного мышления, широту и глубину исторического понимания явлений современности, а также тех путей, которые привели общество к его нынешнему состоянию.
Было бы сектантской узостью, если бы мы стали оценивать это повышение общественно-идейного уровня немецкой литературы главным образом на основании того, насколько полно и сознательно ее значительные представители примыкают к марксизму. Общественно-воспитательное влияние народного фронта заключается, прежде всего, в том, что он ускоряет и облегчает органическое развитие тех прогрессивных элементов, которые уже существовали в мировоззрении писателей. Речь идет о том, что под влиянием, с одной стороны, победы социализма в Советском Союзе, успеха народного фронта во Франции, революционно-освободительной войны испанского и китайского народов и под влиянием, с другой стороны, катастрофической деградации Германии, порабощенной фашизмом, у писателя, который на протяжении всей своей жизни был в более или менее решительной оппозиции по отношению к господствующим на его родине реакционным силам, пробуждается дух подлинного революционного демократизма.
Этот процесс имеет особенно большое значение для немецкой культуры — и как раз для нее особенно сложен и труден: из всех цивилизованных стран Германия обладает наименьшей революционно-демократической традицией. В одной из своих последних статей Генрих Манн высказал эту мысль так:
"Революция придет. Немцы еще не совершили ни одной и при этом слове живой образ перед ними не возникает. Даже для рабочих, которые борются храбро и умно, последние этапы борьбы, как мне кажется, еще неясны" [2] .
2
Heinrich M an п. Der Weg des deutschen Arbeiters (.Internationale Literatur" № Hig1936).