Исторический роман
Шрифт:
Позорное поведение большой части либеральной буржуазии и интеллигенции в Германии (вспомните хотя бы о трусости и моральном падении Гергардта Гауптмана), печальные примеры, доставляемые расслоением в лагере французских и испанских либералов, толкают наиболее дальновидных и проницательных писателей к критике либерализма с точки зрения революционного демократизма, с точки зрения решительной защиты и укрепления на-родного фронта.
Эта критика неизбежно должна быть в значительной мере самокритикой. Очень интересно прочитать, что говорит, например, Генрих Манн о прошлом периоде, и сравнить это его высказывание с цитированными выше словами:
"Либерализм и хотя бы ограниченный гуманизм делали, пока это было возможно, капиталистическую систему сносной хотя бы с грехом пополам. Они освещали ее настолько, что порывы
Генрих Манн очертил специфическую проблему современной революционной демократии; его слова-обращение к революционно-демократическому инстинкту всех слоев народа, бесправных, подавленных культурно и материально, жестоко эксплоатируемых. И особенно важно подчеркнуть, что это возрождение революционно-демократического духа происходите условиях решающего столкновения между социализмом и капитализмом. Хосе Диас с полным правом говорил о демократии нового типа, осуществление которой является задачей испанского народного фронта. За эту новую демократию борется народный фронт и в других странах. Надо хорошо понять и твердо помнить, что настоящим пробным камнем, на котором испытывается подлинность и честность современных демократических убеждений, является отношение писателя или мыслителя к пролетарской борьбе за социализм.
3
Taм же.
И это верно не только для современного демократизма. Якобинцы еще могли быть революционными демократами, оставляя в стороне вопрос о раскрепощении пролетариата; после восстания Бабе-фа, после восстания лионских и силезских ткачей, чартистского движения и т. д. это стало невозможно. Сложный и трудный путь развития европейской революционной демократии в XIX веке был в большой мере предопределен именно этим фактом.
Как ни слабы революционные традиции немецкой демократии, политическая — и еще больше литературная — история Германии в XIX веке свидетельствует о том, как остро стояли вопросы социализма перед каждым из крупных представителей передовой мысли. Георг Бюхнер, Генрих Гейне, Иоганн Якоби, преодолевая множество сомнений и предрассудков, пришли к признанию социализма величайшей задачей эпохи. Тещ же путем идут и лучшие писатели-антифашисты, присоединившиеся к немецкому народному фронту, и отзвук тех же традиций слышится в их творчестве.
Но, конечно, это не исключительная особенность немецкой история. Подумайте о баррикадных героях-бланкистах или о жизненной пути таких писателей, как Золя или Анатоль Франс, — везде вы увидите тот же вопрос и то же направление (при всем наличии конкретного содержания) попыток его разрешить., С вязь между революционной демократией и социализмом еще яснее в русском общественном движении 1840–1880 годов. Достаточно вспомнить о Белинском и Герцене, о Чернышевском, Добролюбове и Щедрине, чтобы в этом убедиться.
Определенное отношение к социализму вырабатывается не столько теоретически, сколько напряженной и живой борьбой, возникающей вокруг задач, которые ставит сама жизнь. Социалистическая действительность Советского Союза, действительность испанской и китайской народной войны, мрачная действительность гитлеровской Германии и действительность нарастающей антифашистской борьбы немецкого рабочего класса — вот факторы, укрепляющие демократизм лучших немецких писателей, учащие их революционным традициям и заставляющие видеть в определенном свете все жизненные вопросы. Среди этих проблем центральное место занимает социалистическое решение вопроса об удовлетворении материальных и культурных требований масс, и пример Советского Союза играет здесь для революционизирующейся западной, демократии огромную роль как практическое разрешение того, что стоит как основной вопрос перед всем остальным миром.
Усвоение марксизма колоссально облегчает каждому честному мыслителю правильное решение социального вопроса. Но для большинства антифашистских борцов за революционный демократизм марксистские взгляды обычно являются, в лучшем случае, результатом долгого развития. Начало — это честное стремление последовательно и непредвзято разрешить насущнейшие вопросы современной народной жизни. Знаменательно, что всякий интеллигент, серьезно подходящий к задачам народного фронта, к освобождению своего
Процесс подлинной большевизации западноевропейских компартий достиг настоящих успехов только к тому времени, когда они признали колоссальное значение современного возрождения революционного демократизма в лице народного фронта. Кто изучал различие между большевиками и предвоенной "левой" социал-демократией, тот знает, что именно здесь было одно из решающих расхождений: большевики в своей теория и практике действительно "сняли" революционно-демократические традиции ("сняли" — в смысле сохранения и подъема на высшую ступень), — а в оппозиционно-левом социал-демократическом движении эти традиции были частью утеряны, а частью выродились в вульгарный демократизм.
Напомнив о том, что сжатость неизбежно влечет за собой известное упрощение, мы изложили бы вкратце историю немецкой антифашистской писательской эмиграции следующим образом. Из Германии бежали интеллигенты, имеющие более или менее демократические взгляды; невероятные, неслыханные события последних четырех лет дали им энергичный толчок к развитию в революционно-демократическом направлении. Со времени подготовки к революции 1848 года, когда, под руководством Маркса, в Германии началась первая серьезная кристаллизация революционной демократии, немецкая история впервые видит такое движение; нет сомнений поэтому, что этот поворот в мировоззрении немецкой эмиграции отражает переворот, назревающий в исторических судьбах немецкого народа.
Путь к революционизированию, само собой разумеется, не ровен и не прям. Большие внешние и внутренние трудности, с которыми связано развитие революции, отпугивают от нее некоторых интеллигентов, в частности — писателей; у этих интеллигентов либеральные воззрения, подвергаются своеобразному метафизическому окостенению и окружаются ложным сиянием искусственного и надутого идеализма. Самый показательный пример — колебания в сторону революционной демократии и позорное отступление Андре Жида. Это — один из крайних случаев, прямой переход в лагерь реакции. Но и последние исторические произведения Стефана Цвейга обнаруживают, как упрямо этот писатель держится за либеральные предрассудки, характерные для большинства западной гуманистической интеллигенции догитлеровских времен.
В своей книге об Эразме Роттердамском Стефан Цвейг противопоставляет гуманизм — революции: "Гуманизм по своей природе никогда не революционен…" Таким псевдофилософским утверждением Цвейг хочет закрепить навеки бледный, лицемерный гуманизм немецкой либеральной буржуазии. Неужели Стефан Цвейг не знает, что великие подлинно-гуманистические традиции, в противоположность его мнению, были всегда революционны? Во Французской революции 1789 года лучшая часть европейской интеллигенции долгие годы видела воплощение гуманистических идеалов, "прекрасную утреннюю зарю", о которой говорил с глубоким волнением и с энтузиазмом даже старый, усталый и разочарованный Гегель. Лишь с тех пор как немецкая буржуазия подчинилась бисмарковскому бонапартизму, в университетах и гимназиях принялись за разработку и пропаганду того бессодержательного, формалистического "классицизма" и "гуманизма", скрытой основой которого был страх перед народом. Конечно, из этого "гуманизма" вытравлялся малейший революционный оттенок, нарушающий цельность этой программы либерально-реакционного благочиния.