Истории от первого лица (Повести. Рассказы)
Шрифт:
— Он их, наверное, навертел на ветки.
— Как навертел? — спросил Юрка.
— Очень просто, нарезал бумагу длинными полосками и обернул ими ветки, может быть, даже прикрепил булавками, получилось совсем как папильотки.
— Что это такое — папильотки? — удивился Юрка. — Какое смешное слово!
Я подумала о том, как быстро, стремительно меняется время, многие новые слова врываются в наш обиходный язык, зато иные старые слова вдруг навсегда, прочно отмирают и уже кажутся незнакомыми, даже смешными для современного уха…
Я стала терпеливо пояснять Юрке:
— Папильотки — это такие
— По-моему, прямые волосы куда красивее, — сказал Юрка. — Я, например, терпеть не могу такие вот овечьи кудряшки у некоторых девчонок…
— Когда-то, в давние времена, кудри считались верхом моды, — сказала я.
— Значит, ты тоже навертывала волосы на эти самые папильотки? — удивился Юрка.
— Тоже, когда была молодая…
Я заметила удивленный взгляд, который Юрка бросил на меня. Должно быть, никак не может вообразить меня молодой.
— А может быть, куда проще было бы, если уж ты так хотела, навертеть волосы на бигуди? — спросил Юрка.
— Когда я была молодая, их еще и в помине не было, — ответила я. — Тогда у женщин в ходу были именно папильотки.
— Выходит, этот парень из сказки собезьянничал у женщин? — заметил Юрка и добавил: — Надо будет посоветовать маме накручивать волосы на папильотки вместо бигуди. Она иногда ложится спать с бигуди в волосах, и я всякий раз думаю, неужели ей удобно спать на таких вот железках?
— Теперь папильотки уже давно не в моде, — сказала я.
— Почему? — спросил Юрка. — Ведь с ними, как я понимаю, куда удобнее.
Я сказала:
— Мода — штука капризная и не всегда понятная. Так говорит обычно мой друг Сумской.
Но Юрка не согласился со мной.
— Мода всецело зависит от людей, как люди решат, так и будет…
Может быть, именно тогда он и решил попробовать накрутить эти самые папильотки на ветки дерева…
Я подпрыгнула, сорвала еще две бумажки. На одной было написано: «Хочу живого дельфина», на другой: «Хочу в Австралию или на Азорские острова, все равно».
Меня особенно умилило это «все равно».
«Какой же он, в сущности, ребенок», — с удовольствием подумала я. Ведь не секрет, что мы, взрослые, любим, чтобы наши дети подольше оставались детьми…
Я снова повесила бумажки на дерево, пусть, подумала я, он не знает, что я читала. Пусть сказка продолжается хотя бы еще немного…
Юрке четырнадцать лет. Примерно с трех до семи он жил у меня; когда время пришло учиться в школе, родители забрали его к себе.
Но ему недолго довелось прожить вместе с отцом и с матерью. Вскоре они разошлись, разменяли свою двухкомнатную малогабаритную квартиру, сын переехал в коммуналку, где ему в результате обмена выделили комнату, что-то около десяти метров, а невестка с Юркой получила маленькую однокомнатную квартиру в Сокольниках. И я, чтобы быть ближе к Юрке, сменяла Тушино на Красносельскую, потеряв при этом шесть метров: у меня была комната в девятнадцать метров, а теперь около тринадцати. Ну что ж, зато я могу часто видеться с Юркой, а в субботу он приходит ко мне с ночевкой и остается вплоть до воскресенья. Само собой, так будет продолжаться недолго, в конце концов с годами у него появятся другие интересы, и это вполне естественно, и все-таки
Я никогда ни во что не вмешивалась, тем более в отношения Игоря и невестки, не держала ни его, ни ее сторону, может быть, потому я не потеряла сына и сохранила пристойные отношения с невесткой.
Когда-то, тому уже скоро пятнадцать лет, Игорь захотел жениться на Миле. Она мне не очень понравилась, ну и что с того? Лишь бы ему была по душе.
Помню, Игорь впервые привел ее ко мне. Рыжеватая, очень худенькая, с острым треугольным личиком и неясно намеченными бровями, она протянула немного влажную руку, тихо произнесла:
— Мила…
Какая же она была несмелая, конфузливая! Как легко вспыхивали смущенным румянцем ее щеки, серенькие глаза, туманясь, скользили в сторону.
Сын говорил:
— Мила очень застенчива…
Должно быть, ему это нравилось, он считал ее застенчивость непременной прерогативой женственной слабости, столь отрадной мужскому сердцу.
Но постепенно Мила начала все больше набирать силы и смелости и спустя каких-нибудь два-три года стала совсем иной, уверенной в себе, снисходительно-небрежной, насмешливой.
Безусловно умная, откровенно некрасивая, она страстно желала казаться смазливой дурочкой, слабой, беспомощной, даже в чем-то нелепой, но привлекательной в глазах этих чертовых мужиков…
Увы! Чего нет, того нет и в помине не было. Мужчины говорили ей всякие громко звучащие слова вроде: «Ваш острый ум», «Ваши всеми признаваемые деловые качества», но бегали за девчонками, которые по уму ей и в подметки не годились. Зато обладали мордашкой, умели кокетничать и нравиться.
Но, несмотря ни на что, Мила ни капельки не чувствует себя обделенной или в чем-то униженной. Кроме того, она начисто лишена каких бы то ни было комплексов. Может быть, этому немало способствует то, что Мила заслуженно считается превосходным специалистом: она модельер современной одежды, работает в Доме моделей, где ее все уважают и с ее мнением считаются. Мой старинный друг Сумской сказал про нее однажды:
— Мила не промах, умеет чувствовать конъюнктуру и предвидеть перспективу.
— Что это значит? — спросила я. — Откуда такая железно-непререкаемая формулировка?
— Станешь старше — поймешь, — ответил он.
Мы с ним дружим, должно быть, лет сорок пять, а то и все полсотни. Некогда жили по соседству, ходили в одну и ту же школу, только в разные классы, я поступила в первый класс «А», а он в первый «Б»; вместе бегали на каток, на Петровку, 26, ездили в один и тот же пионерский лагерь, на Истру, неподалеку от Нового Иерусалима.
Одно время мне казалось, что я влюблена в него, но он как-то признался, что собирается жениться.
Так и сказал:
— Ты, как мой друг, должна знать об этом самой первой.
Я весело согласилась:
— А как же!
В скором времени он женился на балерине из театра имени Станиславского и Немировича-Данченко, этакой длинноногой рыжеволосой деве с загадочно мерцающими продолговатыми глазами, похожей на египтянку.
Я от души пожелала им счастья, я не сомневалась, что Сумской окажется превосходным мужем, правда, разумеется, я не могла себе представить, какой женой будет его избранница.