Истории от первого лица (Повести. Рассказы)
Шрифт:
«Может быть, это вовсе не она произнесла те слова, которые, должно быть, никогда не забудутся, не уйдут из моей памяти? Может быть, мне это послышалось, почудилось, показалось?..»
С тех пор прошло дней пять, а сегодня я сидел у Лошади в лоджии, ел крыжовник и лениво следил глазами за голубями, пролетавшими мимо лоджии.
Однако одна и та же мысль неотступно жила во мне, в ушах все время звучал мамин голос:
«Его отец не ты…»
Выходит, мой отец вовсе не отец мне. А чей же я сын? Кто мой настоящий отец?
Я
— Ты своего отца видишь когда-нибудь?
Голос мой, я сам почувствовал, звучал равнодушно, как если бы я спросил о чем-то, не имеющем для меня решительно никакого значения.
Но как же вдруг сильно и больно забилось сердце…
— Очень редко, — так же равнодушно ответила Лошадь.
— Не скучаешь по нем?
— Вот еще. — Она засмеялась. — Он же не твой старик, который звонит тебе каждый день, то приходит, чтобы поглядеть на тебя, я моему до лампочки вместе с Мурзилкой, и он мне тоже до той же самой лампочки…
— Врешь, — сказал я, потому что не верил ей. Не мог и не хотел верить.
— Даю слово, — произнесла Лошадь высокомерно. Я посмотрел на ее лицо, хорошо и ярко освещенное солнцем, на вздрагивающие нервные ноздри, на глаза, чересчур открыто глядевшие на меня, и еще раз уверился, что она врет. Но ни спорить с нею, ни доказывать и убеждать не хотелось. К чему?
Мне казалось, я безошибочно прочитал ее мысли. Она обижена на отца за мать, за то, что тот ушел от них, за то, что редко приходит, а на самом деле она любит его и он наверняка ей не безразличен…
— Да, — сказал я, — мой старик мировой, на все сто.
— Значит, тебе больше повезло, чем мне, — сказала Лошадь.
Она кинула в рот крупную ягоду, похожую на виноградину «шашла».
— Мне твой бабкин нравится, по-моему, ничего старушка.
— Еще как ничего! — сказал я. — Главное — все понимает.
Я помолчал немного и сказал:
— Правда, на редкость наивна, просто до смешного, сплошной девятнадцатый век.
— Ну да, — удивилась Лошадь. — Неужели? Чем же?
— Верит всему, что бы ни услышала от меня.
— Выходит, верит тебе?
— Да, именно мне.
— Чем же это так уж плохо? — спросила Лошадь.
— Да нет, не плохо, — сказал я. — Немножко смешно.
— А мне нравится, — сказала Лошадь. — Я бы, например, хотела бы, чтобы мама верила мне.
— А она что, не верит?
— Не всегда.
— А бабкин верит мне, по-моему, всегда. Ей ужасно охота видеть во мне маленького дурачка, она, наверное, и представить себе не может, что я в общем-то уже взрослый мужик!
Лошадь повела на меня своими большими темно-карими глазами.
— Они любят нас видеть маленькими, по их, нам не надо расти, а надо навсегда оставаться малышами.
— Это верно, — сказал я. — Я это уже давно знаю, а потому иногда подыгрываю…
— Как подыгрываешь? — удивилась Лошадь.
— Придуриваюсь малость, будто я в самом деле маленький…
— Смотри, не выграйся.
— Со мной такого не случится, — заверил я Лошадь. — Но поглядела бы ты, как я играю! Сам Смоктуновский позавидовал бы!
— Ну уж ты скажешь! — усомнилась Лошадь.
— Честное слово, — сказал я. — Как-то я ночевал у бабкина, и, помню, вечером, когда стемнело, я нацепил на дерево, которое росло во дворе, бумажки с желаниями.
— Какие бумажки? Что за желания? — удивилась Лошадь.
— Это такие особые папильотки…
— Папильотки? — Лошадь засмеялась. — Что это такое?
— Тогда надо рассказывать все с самого начала.
— Ну и расскажи, у нас же есть время.
— Времени у нас не так уж много, — оспорил я Лошадь, но все-таки стал последовательно, не пропуская ничего, рассказывать, как все было. Как мы с бабкиным видели по телеку «Баварские сказки» и как там один парень вешал на ветви дерева бумажки с желаниями, а по ночам гномы выполняли его желания, так что утром этот парень был ублаготворен на все сто.
Лошадь произнесла мечтательно:
— Хорошо бы заиметь таких вот гномов!
— Что бы ты хотела такое придумать? — спросил я.
— Уж чего-нибудь да придумала бы, не беспокойся!
— Я и не беспокоюсь, я знаю, ты себя в обиду не дашь!
— А кто даст? — спросила Лошадь, и я не мог не признать хотя бы мысленно ее правоту.
— А что же ты написал на бумажках? — спросила она.
— Я долго думал, чего бы мне хотелось, и все никак не мог придумать. Нет у меня особо страстных желаний.
— У меня, пожалуй, тоже нет, — подумав, сказала Лошадь. — Когда я была маленькой, я хотела, чтобы у меня была кукла, которая сама ходила бы гулять, вот так вот шла бы со мною рядом и шагала в ногу. А теперь даже и не знаю, чего бы мне особенно хотелось…
Она оборвала себя, словно бы решая, сказать или нет. Потом сказала:
— Хорошо, если бы мы все вместе стали жить, так, как все люди…
«Вот оно, — подумал я, — прорвало наконец…»
Ведь Лошадь не раз уверяла меня, что отец, который ушел от них, ей до лампочки, что ей решительно все равно, есть он или нет. А я не верил ей, и правильно, что не верил. Потому что я знал, это все не так, далеко не так. И тут я спросил сам себя о том, о чем старался не думать и не спрашивать…
Да, что правда, то правда, я тоже хотел бы, чтобы мы жили все вместе, одной семьей, так, как все остальные люди…
— Но ты же знаешь, что у меня то же самое, что и у тебя, — сказал я. — У нас тоже не так, как у всех остальных людей…
— И что же? — спросила Лошадь.
Я ответил как можно более беспечно, почти весело:
— Ну и ничего. Жить можно…
Она пристально посмотрела на меня.
«Не верит, — подумал я. — Сейчас спросит что-нибудь такое ехидное…»
Но она спросила меня совсем о другом: