Истории от первого лица (Повести. Рассказы)
Шрифт:
Как хорошо, что Юрка не курит! Я знаю, он не обманывает меня, он бы признался, если бы курил. Но нет, не курит и не курил ни разу…
Он виделся мне в этот миг как живой, словно бы находился здесь, рядом, возле нас, знакомая до последней родинки — длинная, всегда загорелая шея, сильные мальчишеские руки, крупный рот, складочка между бровей, выгоревшая от солнца прядь надо лбом…
Казалось, он вплотную приблизился в этот миг ко мне, говорил что-то, хмурился я снова улыбался…
Рука об руку с Юркой я шла по дороге, ведущей
Я провожала его на каток, кутала ему горло шарфом и знала, что, выйдя на улицу, он мгновенно сдернет шарф и быстро забудет все мои советы и наставления.
Он оказался превосходным баскетболистом — я ходила в спортзал тайно от Юрки поглядеть на него; и рыскала по всей Москве, искала ему подарок ко дню рождения; и навещала его, когда он болел, ставила ему горчичники на его сильную загорелую спину со знакомой, похожей на изюминку, темно-коричневой родинкой между лопатками; и кипятила ему молоко, а он незаметно выливал молоко в цветочный горшок.
Я спросила Игоря:
— Ты что, стал меньше любить своего сына?
— Меньше? — переспросил он.
— Ну да, меньше, после слов, которые сказала Мила?
— Я хочу знать правду, — ответил он.
— Правда одна, — сказала я. — Одна-единственная, справедливая и неделимая.
— Именно?
— Юрка был и остался твоим сыном, — сказала я. — Понял? Был и остался.
Он взял мою ладонь, прижал к своим губам, я кожей ощутила сухой, неровный жар век, шероховатость щек.
— Мама, — сказал Игорь, — что же мне делать? Скажи, что?
— Перестань! — строго заметила я. — Что это такое? Вдруг раскис, как желе, сам же учил Юрку никогда, ни при каких обстоятельствах не пищать! — Он опустил мою руку. Я повторила: — Юрка был и остался твоим сыном.
Он медленно покачал головой.
— Если бы это было так на самом деле…
— Это так, и только так и не иначе! — Я чувствовала, что голос мой звучит непререкаемо убежденно и строго. — Только так, и все! И хватит об этом. Слышишь?
— Слышу, — ответил Игорь. — Слышу, бабкин.
Он улыбнулся и вдруг, разом, в один миг стал казаться моложе. Много моложе.
— Конечно, бабкин, — сказала я. — Кто же я еще? Разумеется, бабкин, и никто другой…
ВНУК
Лошадь сказала:
— Даже странно подумать, что наше время когда-нибудь будут называть средними веками.
— Ты в этом уверена? — спросил я.
— Пожалуй, — ответила она, — почти на все сто, ну на девяносто. Пройдет очень много-много лет, и, может быть, придумают какое-то новое летосчисление и напишут черным по белому: «В средние века в Москве была Олимпиада, и со всего мира в Москву съехались тысячи спортсменов», и еще напишут, что именно в средние
— Как думаешь, где будут жить люди тогда, на Земле или же где-то в космосе? — спросил я.
— Кто где захочет…
— Если бы я жил в то время, я бы непременно поселился бы на Марсе, — сказал я.
— И я тоже. Я прочитала недавно «Аэлиту» Алексея Толстого.
— Интересно?
— Ничего.
— Дай почитать.
— Со временем. Сейчас Мурзилка читает, — сказала Лошадь.
Мурзилка — ее младшая сестра, по-моему, ей еще куда как рано читать про Марс. Впрочем, дети растут теперь очень быстро, мой бабкин считает, что вдвое быстрее, чем раньше.
Мы сидели с Лошадью в лоджии, было начало сентября, еще по-летнему тепло, даже душно, и только виноградная лоза из ящика, недавно зеленая, сочная, стала золотистой и редкой, как оно и полагается осенью, и деревья, растущие внизу, возле дома, были все в желтых, по-осеннему ломких листьях.
Лошадь поставила передо мной миску с крыжовником.
— Ешь, последний, — сказала она. — Вчера Мурзилка была у деда на даче и собрала остатки.
Крыжовник был очень сладкий, с тонкой кожицей.
— Вкуснотища! — сказал я.
— Еще бы, — ответила Лошадь. — У деда на даче крыжовник всяких сортов, а этот самый лучший, только я забыла название.
— Неважно, — сказал я. — Дело не в названии, важно то, что он вкусный и последний…
— Да, что есть, то есть, — согласилась Лошадь. — Больше уже не будет до будущего года. А ты знаешь, что Пушкин больше всего любил крыжовенное варенье?
— Разве? — спросил я. — А ты откуда знаешь? Он что, сам тебе признался, что любит именно такое вот варенье?
Лошадь пожала плечами.
— А ты что, не можешь себе представить, что я об этом просто-напросто прочитала в книге?
— Почему же не могу? — ответил я. — Могу.
Солнце светило прямо в глаза. Я отвернулся.
— Не отворачивайся, — сказала Лошадь. — Погляди напоследок на солнышко, скоро уже начнутся дожди и холода.
— А ты откуда знаешь? Тоже прочитала где-нибудь? — съязвил я.
— Как же, в «Вечерке» прогноз погоды на сентябрь.
Я засмеялся:
— Неужели ты веришь всем этим предсказаниям? Ведь прогнозы погоды предназначаются для самых доверчивых остолопов.
— Ну, знаешь, — сказала Лошадь, — это уже удар ниже пояса.
— Вот уж нет, — запротестовал я. — Просто я говорю прямо и безыскусно то, о чем думаю, а так поступают далеко не все, можешь не сомневаться…
Я поймал себя на том, что все время говорю безостановочно, о чем угодно, лишь бы не молчать. Я ужасно не хотел молчать, потому что тогда пришлось бы думать о том, о чем не хотелось думать.
Я ни за что не стал бы делиться с Лошадью. Разумеется, мы друзья, нас связывает многое, мы ведь когда-то в один день поступили в первый класс, и сидели за одной партой, и вместе готовили уроки дома.