Истории от первого лица (Повести. Рассказы)
Шрифт:
Так думал я в те немногие секунды, когда она замолчала. Потом она снова заговорила:
— Тая сказала, что ее Валентин верен себе, такой лопух, можешь себе представить, со дня на день собирался застраховать свою машину и так и не застраховал…
— И теперь не получит ни копейки, — сказал я.
— Конечно, нет. Он несколько лет копил деньги на машину. Тая говорит, что машины у него больше не будет. И не надо, говорит Тая, она очень довольна, что не будет машины, потому что еще немного, и Валентин был бы убит на месте…
—
— Да, еще бы, у Склифосовского. Тая считает, что ему придется пробыть там не меньше двух месяцев.
Я произнес не без ехидства:
— И она будет преданно ухаживать за ним, и забудет все его обиды, и снова между ними воцарится мир и благоденствие и все такое прочее?
Иринка не захотела принять моей иронии.
— Конечно, как же иначе, — сказала просто.
Всю следующую неделю Иринка являлась домой поздно. Я уже перестал ее ждать, я понимал, что служба помощи в разгаре, должно быть, приходится все время уговаривать, утешать Пикаскина, сулить ему златые горы и уверять, что все, все и еще раз все будет хорошо, прекрасно, упоительно…
Потом Иринка уехала в командировку в Краснодар. Я знал, что у нее будет командировка, и ждал, когда она уедет, мне предстояла операция глаукомы в правом глазу и не хотелось, чтобы операция была при ней. Я предчувствовал, что она тяжело воспримет эту операцию, и решил скрыть от нее.
Пусть она уедет, думал я, тогда можно будет со спокойной душой лечь в больницу, а когда она приедет, уже все будет позади, и таким образом Иринка избегнет всяческих волнений и тревог, связанных с моей злополучной глаукомой.
Я проводил ее на аэродром.
— Только не звони, пожалуйста, — попросил я Иринку. — Дома все равно никого не будет.
— Разве ты тоже куда-нибудь уезжаешь? — удивилась она.
— Захотелось на пароходе проехаться от Ленинграда до Кижей, — сказал я. — Всю жизнь мечтал увидеть тамошние места, Кижи, остров Валаам, церкви, построенные без единого гвоздя. Ты же, наверно, знаешь, их строили мастера, которые владели тайнами непревзойденного искусства, тайнами, оставшимися нераскрытыми. И вот теперь мне обещали достать билет на теплоход…
Я говорил без умолку и был очень веселый, но в душе боялся, как бы она не поняла все сразу и не разоблачила меня. И она бы, конечно, поняла бы все, как есть, и разоблачила бы меня, не обманувшись ни моим веселым видом, ни сияющими улыбками, но в этот самый момент к нам приблизился Пикаскин.
Он шел большими шагами, близоруко сощурив глаза, держа на весу чахлый букетик осенних астр.
Иринка замахала ему обеими руками.
— Вот хорошо, — сказал он. — А то я боялся, что опоздал…
— Как видишь, нет, — сказала Иринка.
Пикаскин мне показался немного постаревшим, очень усталым. Я подумал, что история с женой, как бы там ни было, сильно отразилась на нем.
— Приезжай, — сказал Пикаскин,
— Буду стараться поскорее, — ответила она. — Недели через две.
Он вытянул губы трубочкой, грустно свистнул:
— Как долго…
— Раньше не управлюсь…
— Приезжай скорее, — повторил он и добавил: — Прямо не знаю, как я тут без тебя буду…
Иринка не ответила, потому что объявили посадку на ее самолет, она торопливо чмокнула в щеку сперва меня, потом своего подопечного и побежала садиться в автобус.
— Поразительное существо, — сказал Пикаскин, глядя ей вслед. — Самоотверженность, доверчивость и доброта сочетаются с трезвой деловитостью…
Я пробормотал что-то невнятное. Мне не понравились эти слова. Какие-то чересчур рассудочные. И потом Пикаскин вообще был мне противопоказан, я заранее не принимал его и не хотел, чтобы Иринка была с ним…
Мы расстались. Я быстро зашагал из здания аэродрома, на мое счастье, у самого подъезда уже стоял готовый ехать рейсовый автобус до аэровокзала, я сел, и автобус тронулся с места, и я был доволен, что мне не пришлось ехать вместе с Пикаскиным, тогда надо было бы говорить с ним о чем-то, а говорить с ним мне никак не хотелось…
Уже на следующее утро я лег в Глазную больницу, что на углу улицы Горького, и спустя пять дней мне сделали операцию на правом глазу.
Я высчитал: повязку мне снимут через неделю, потом придется пробыть в больнице еще с неделю. Иринка, должно быть, уже вернется, меня не будет дома, и она подумает, что я еще кейфую себе на теплоходе, осматриваю достопримечательности Кижей, любуюсь церквами, построенными без единого гвоздя старинными мастерами, унесшими в могилу все тайны своего непревзойденного мастерства.
Нет, все-таки я плохо знал свою Иринку, хотя и прожил рядом с ней многие годы.
На третий день после операции она явилась в больницу. Я, разумеется, не видел ее, глаза мои были закрыты плотной повязкой, но внезапно я ощутил на своей руке ее руку.
Я не мог ошибиться, это была ее рука.
— Иринка, — сказал я, — девочка, неужто ты?
— Кто же еще? — ответила Иринка.
Нагнулась ко мне, поцеловала в щеку.
— Какой ты, дядя…
— Какой, девочка?
— Хотел меня обмануть…
Я засмеялся.
— А все-таки немного удалось, что, нет?
— Только немного, — сказала Иринка.
— Как ты догадалась, что я в больнице?
— Взяла и позвонила Агнессе Христофоровне…
Это была бессменная наша управдомша, и мысленно я посетовал, что не додумался договориться с нею раньше.
— Как Пикаскин? — спросил я.
— Еще не видела его, — ответила Иринка, и я знал, что она не лжет мне, что прямо с аэродрома, не заезжая домой, она рванула в Глазную больницу, и мне стало так тепло, так отрадно на душе…