Истории от первого лица (Повести. Рассказы)
Шрифт:
Больше всех съела я — три эскимо и еще два кругляша с вафлями.
Витька с искренним удивлением поглядывал на меня:
— Смотри, Катерской, не объешься, часом!
Я обиделась:
— А тебе что, жалко?
Витька сказал уважительно:
— Знаешь, Катькин, когда ты умрешь, я уверен, твой желудок отдадут в Институт мозга, не иначе!
— Согласна, — ответила я, нисколько не притворяясь: в самом деле, не все ли равно, куда отдадут мой желудок после смерти?
Мы веселились в тот день так, как
— Как же так получилось? — недоумевал Витька. — У меня же было целых два рубля!
— И у меня рубль, — сказал Семен.
А мне оставалось только развести руками, я с самого начала была некредитоспособна.
— Не рассчитали, — сказал Витька. — Даже домой не на чем уехать. Вот к чему приводят излишние наслаждения жизнью: вино, женщины и азартные игры…
— Пошли пешком, — предложила я.
— А не устанешь? — спросил Семен.
— Ничего, — сказала я. — Погода хорошая, дойдем…
И мы отправились пешком из Сокольников на Мытную улицу.
Постепенно спустились сумерки. Матовая, ровная синева неба темнела, становясь густо-аквамариновой, сухой, как бы таившей в себе непролитую тяжесть дождя. Но дождя не было уже целых две недели, листья на деревьях стали жесткими и пожелтели, поблекли раньше времени.
Когда мы приблизились к площади трех вокзалов, вдруг потянуло сердитым ветром близкой грозы, но гроза обманула, пронеслась стороной, — должно быть, где-то далеко, может, в Измайлове или в Кунцеве, шел дождь, а здесь по-прежнему было жарко и тихо.
Вдали послышался гудок паровоза. Он звучал протяжно и почему-то тоскливо, словно паровозу не хотелось отправляться в путь.
— Когда я слышу гудки, меня всегда тянет уехать, — сказал Витька.
— Куда?
— Все равно куда. Просто хочется сесть в поезд и катить куда-нибудь, и чтобы колеса стучали, и за окном станции, станции, леса, опять станции…
Он замолчал, задумался.
— Мой отец уехал вчера в командировку, — сказал Семен.
— Далеко?
— Нет, недалеко. В Тулу.
— Надолго?
Это спросил Витька. Семен пожал плечами:
— Дня на три, на четыре…
— Тула — это близко, — сказал Витька. — Вот, например, в Хабаровск или во Владивосток уехать — дней десять проедешь, не меньше…
Семен произнес задумчиво:
— Он обычно ненадолго уезжает…
До сих пор не пойму, почему Семен заговорил о том, о чем ему наверняка трудно, почти невозможно было говорить. А может, молчать оказалось еще труднее? Или хотелось поделиться с нами? Или просто он понимал, что об этом все знают и мы тоже не можем не знать?..
Он сказал отрывисто, глядя себе под ноги:
— Она ведь ни о чем не догадывается…
Я хотела было спросить, о ком это он говорит, но Витькины пальцы
— Она его собирает в дорогу, рубашки кладет, носки, ничего не забыла, даже пирамидон: а вдруг у него голова заболит? Он смеется: «Я же не на Северный полюс еду», — а она…
— Да пусть верит, — сказал Витька. — Это именно то, что нужно!
Семен в упор посмотрел на Витьку, словно видел его впервые.
— А я все вижу, — тихо произнес Семен. — Он говорит, улыбается, глаза щурит, а я-то все знаю…
Лицо Семена покраснело, даже шишковатый лоб его покрылся неровными красными пятнами.
— Его посылают в командировку на день или на два, а он приурочит к концу недели, чтобы под выходной вернуться к той, и весь выходной с нею, и это уже все знают, все, кроме матери…
Губы Семена дрожали, он откашлялся, провел рукой по лицу, как бы умываясь, заговорил уже более спокойно:
— Я молчу. Я все время молчу. Не хочу, чтобы она знала…
— Пойдем быстрее, — сказал Витька, — а то мы к ночи не дойдем…
Мы прошли еще несколько шагов. Семен сказал:
— Никак не пойму — почему одного кого-то любят, верят ему, а другого, может, он в тысячу раз лучше, и в грош не ставят?
— Брось философию разводить, — сказал Витька. — Запутаешься.
Мы прибавили шагу. На улицах уже зажглись фонари, от прокаленных за день каменных стен несло сухим, устойчивым жаром.
Семен сказал:
— Все-таки это счастье, что она ничего не знает…
Я не выдержала:
— А ты уверен?
— Да.
— Счастье в незнании, — сказал Витька.
— Думаешь? — спросил Семен и сам же ответил: — Да, счастье в незнании.
Мы добрались до дома уже в двенадцатом часу. Я долго не могла заснуть в ту ночь.
6
…На том месте, где некогда стояли дровяные сараи, валялась груда досок. Я подошла ближе. Я увидела обшарпанную, обмытую дождями доску. И вдруг мне почудилось: я вижу почти стертый от времени зеленый след на доске. Да, так и есть. Может, это была часть нарисованной когда-то Витькой «Трубки мира»?
Странное чувство охватило меня. Это чувство мне довелось уже испытать прошлой осенью, когда я шла уральским жиденьким лесом и прямо перед собой увидела копну скошенного сена. И тогда показалось — кто-то позвал меня давно забытым, но хорошо знакомым голосом.
Я остановилась и сразу вспомнила: однажды Витька достал где-то сена и устлал им пол в нашем сарае.
Пряный, немного печальный запах медленно увядавшей травы жил в «Трубке мира» вплоть до самых морозов, и вот спустя годы в лесу я снова вдохнула его, и невольно увиделся мне тогда наш дом на Мытной, окна в батистовых занавесках, лопухи во дворе, пестрые зобастые голуби, сиротливо ютившиеся на крыше.