История частной жизни. Том 3: От Ренессанса до эпохи Просвещения

Арьес Филипп

Почин был положен в эпоху Ренессанса, когда вокруг таких государей, как Медичи или Фарнезе, собирался узкий круг гуманистов, льстецов или просто друзей, выделявшийся из числа прочих придворных своей приближенностью к властителю. Людовик XIV превратил приглашения в Марли в инструмент управления знатью, толпившейся в версальских залах. Однако на протяжении XVII–XVIII веков в городах, особенно в крупных, растет количество публичных мест, что создает новую культурную ситуацию. Таверны, «кофейные» или «шоколадные дома» начинают использоваться как места для сборов за пределами семейного пространства. Чем шире распространяются эти вполне невинные практики, тем больше подозрения они вызывают у всех властей. Церковь держится настороженно и увеличивает количество конгрегаций кающихся, за которыми пристально следит [372] . Государство выказывает готовность поддержать такие начинания своим авторитетом, если они отдадут себя под его контроль. Именно так поступил кардинал де Ришельё с тем кружком знатоков словесности, который около 1629 года стал раз в неделю собираться у Конрара: он превратил его во Французскую академию (Наполеон будет не столь прямолинеен с Аркейским обществом, сложившимся вокруг Бертолле и Лапласа [373] ). В решении Ришельё можно видеть пересечение сразу двух традиций. С одной стороны, монархия всегда контролировала «ассамблеи» и «корпорации» посредством выдачи «патентных писем»,

что позволяло держать их под присмотром и использовать в собственных целях. Этой мечте об искусстве и словесности, призванных служить вящей славе короля, придаст законченную форму Кольбер [374] . С другой стороны, это традиция аристократического патронажа, воздействие которого можно наблюдать на примере Академии деи Линчеи, созданной в начале XVII века в Риме усилиями Федерико Чези: «При выборе ее членов родство и дипломатические соображения имели больший вес, чем чисто научные критерии» [375] . Муниципальные власти Прованса XVIII века следили за общими комнатами в тавернах с подозрительностью деревенских кумушек, наблюдавших за парнями и девушками, которые, пользуясь полумраком вечерних посиделок, норовят сесть друг к другу поближе.

372

Agulhon M. Penitents et francs–maсons de lancienne Provence. Paris: Fayard, 1968.

373

Agulhon M. Le Cercle dans la France bourgeoise, 1810–1848. Etude dune mutation de sociabiltti. Paris: Armand Colin, 1977. P. 19–20.

374

Roche D. Le siecle des Lumieres en province, Acadёmies et Acadёmiciens provinciaux, 1680–1789. Paris — La Haye: EHESS-Mouton, 1978. P. 18.

375

Gardair J.–M. I Lincei: I soggetti, i luoghi, le attivita // Quaderni storici. 1981. XVI (48), 3. P. 768.

Истинная модель свободных сообществ обнаруживается не в Италии, а в Англии, где первые клубы появляются в XV («Двор доброй компании») и в XVI веке («Фрайди–стрит» или основанный Уолтером Рэли «Бред–стрит», собиравшийся в таверне «Русалка»). В XVII–XVIII веках их число стремительно растет: так, Сэмюэль Пипс с друзьями отправлялся «в клуб» к Вуду на Пэлл–Мэлл. В эпоху Просвещения Франция перенимает этот британский обычай, но опыт Революции придает негативную окраску слову «клуб», поэтому после 1815 года чаще говорят о «кружках», чтобы подчеркнуть неполитический характер собраний. Довольно быстро они устанавливают свои простые правила: чисто мужской состав, решение о вступлении принимается всеми членами, в основном с оглядкой на социальное и культурное сходство. В отличие от светских салонов место сбора всегда находится за пределами семейного пространства, сначала в общественных местах (таверна или кафе), а с начала XIX века все чаще в принадлежащем этому собранию помещении, доступ к которому открыт только его членам. Цель подобных объединений — общение как таковое, хотя часто они приходят к определенной специализации — политическим дебатам, литературным дискуссиям или просто помогают проводить досуг наиболее состоятельной части общества. Будучи добровольным обществом, свободным от любого принуждения и не имея какой–либо внешней цели, клуб полностью независим от семьи, а потому представляет собой новую модель избирательной социабельности. Он не требует тайны, посвящения или программы, не упоминает о братстве и не предполагает никаких взаимных обязательств, помимо следования простым правилам поведения, которые распространяются на всех членов, не препятствуя и не способствуя установлению между ними привилегированных отношений. Общежительность освобождается от тех ограничений, которые налагала дружба и семья. Как напишет Бодлер, «английская жизнь — эта смерть сердца — есть клубное и кружковое существование» [376] .

376

«Фанфарло» (1847) (цит. no: Agulhon M. Le Cercle dans la France bourgeoise, 1810–1848. P. 52).

Мужское и женское

У новых форм социабельности есть черта, указывающая на источник их происхождения: это практически исключительно мужские сообщества. Строгое разделение по признаку пола показывает, что, в отличие от светских салонов, они не являются миниатюрными слепками общества. Это добровольный выбор изоляции и сегрегации, разрыв не только с семьей, но с привычным для повседневной жизни смешением полов и возрастов — мужчин и женщин, взрослых и детей. Последние не допускаются к подобным собраниям, поэтому для юношей членство в клубе, как и посещение таверны, становится знаком признания их самостоятельного статуса как индивидуумов, ответственных за собственные решения и способных распоряжаться своим кошельком. Женщины оказываются лишены даже ранее принадлежавшего им слова «кружок» («cercle»): именно так именовались собрания Дам вокруг Марии Медичи. По свидетельству Сен–Симона, Людовик XIII сожалел о «величавости кружков королевы–матери, среди которых он рос». Людовик XIV возобновляет их сначала вокруг дофины, потом герцогини Бургундской, и традиция продолжает существовать вплоть до «госпожи Бонапарт» [377] . Позднее дамы обзаведутся собственными масонскими ложами и клубами, которые всегда будут строго отделены от мужских аналогов. Систематический характер такого разделения, по–видимому, указывает на еще один аспект подобных ассоциаций.

377

См.: Agulhon M. Le Cercle dans la France bourgeoise, 1810–1848. P. 23.

Безусловно, можно встретить немало убедительных доводов в пользу половой сегрегации: защита добронравия (как мы видели, на это ссылались франкмасоны, в чьих рядах в эту эпоху было много холостяков и путешественников, оторванных от своих семей) [378] ; строгое разделение обязанностей и пространств, из–за которого женщины должны были проводить время у домашнего очага и им был запрещен доступ в «публичные» места, где собирались мужчины; малая степень реальной свободы, поскольку женщины были подчинены власти отца или мужа; недостаточная квалификация, не позволявшая им заниматься теми профессиями, где могли бы формироваться компаньонажи. Но все эти резоны не были особенно сильны в случае состоятельных классов, где женщины имели достаточно домашней прислуги и пользовались относительной свободой действий — а в XVIII веке и свободой нравов. К примеру, госпожа де Сен–Симон нередко получала приглашение в Марли, а ее желчный супруг — нет; при этом ему в голову не приходит негодовать, напротив. О принципиальном характере такого исключения женщин свидетельствует и тот факт, что оно становится объектом насмешек со стороны современников. Так, 18 апреля 1742 года президент де Манибан писал из Тулузы кардиналу Флери: «…8 числа сего месяца во время обеда, собравшего несколько дам и кавалеров зрелого возраста, был учрежден орден, который хотели сперва назвать орденом Вольной Дружбы, но потом окрестили орденом Доблестных Рыцарей… в качестве шутки… и чтобы противопоставить

его франкмасонам, чей секрет никому не ведом и которые не принимают к себе дам» [379] .

378

Gayot G. Op. cit. P. 69.

379

Там же. С. 123.

Иными словами, основная опасность виделась даже не в возникновении параллельных женских ассоциаций, сколь бы спорными они ни были, а в смешении полов. Мужчины предпочитали свой крут как в работе, так и в досугах, которые, вместе с политическими, научными и литературными дискуссиями и, конечно, с азартными играми, являлись главной целью подобных ассоциаций. Причем если работа продолжала требовать сегрегации, то развлечения, в принципе, могли бы способствовать уменьшению дистанции. Однако такая тенденция изначально была свойственна большинству молодежных сообществ — «королевствам», «аббатствам» или «корпорациям», которые появляются в ХII-ХIII веках. Сформированные за пределами Церкви (но отчасти по ее подобию), это, по–видимому, старейшие ассоциации такого рода (хотя в случае Англии и Испании полной уверенности нет) [380] . Во всем прочем они имеют малого общего с клубами, касается ли это возрастного ценза, добровольного характера присоединения, продолжительности принадлежности к группе или географии рекрутирования. Юношеские «аббатства» функционируют как «временные» и одновременно обязательные сообщества, охватывающие деревню или квартал. У них исключительно мужской состав, хотя к некоторым их занятиям могут подключаться девушки, но только при необходимости и всегда на второстепенных ролях.

380

Davis N.Z. Op. cit. P. 166–172.

За такого рода сообществами обычно признается четыре рода деятельности. Прежде всего надзор за нравами, особенно супружескими, орудием которого выступает шаривари, обычно устраиваемое неверным супругам обоего пола, женщинам, бьющим своих мужей (а позднее и в обратных случаях), а также вдовцам и вдовам, которые повторно вступают в брак с более молодыми и ранее холостыми партнерами. Далее, нечто среднее между полицейской и военной обязанностью. В XVIII веке молодежные корпорации Прованса смешиваются с муниципальной милицией, что придает фольклорный колорит этому весьма среднему с военной точки зрения ополчению, утратившему свое назначение после появления гораздо лучше вооруженных королевских войск [381] . Однако в XVII веке в Нивеле, когда через Брабант все время проходили то одни, то другие войска, молодежные «аббатства» и городская милиция, постоянно конфликтуя друг с другом и с властями, в день Св. Михаила дружно участвовали в общем параде на городской площади. И когда в октябре 1695 года пьяные чужаки сбиваются вместе и угрожают жителям оружием, то те «зовут юношество», которому удается арестовать двоих проходимцев [382] . Ничего удивительного, поскольку «молодежи» много — нередко практически столько же, сколько боеспособных семейных людей, она уже организована и достаточно дисциплинирована, привычна к потасовкам и всегда готова ввязаться в схватку.

381

Agulhon M. Op. cit. P. 947–950.

382

Rousseaux X. Criminalite et repression en milieu rural et urbain. Le cas du Brabant wallon au XVII siecle // Communication presentee a la reunion des 11 et 12 janvier 1985 du Groupe international de recherches sur rhistoire de la justice et de la criminality Paris, MSH. P. 13.

Из оставшихся функций одна — организация праздников — в XVIII столетии становится все более востребованной, поскольку их количество умножается и они приобретают все более светский характер. Другая — выражение политического несогласия через карнавальное осмеяние и «переворачивание» установленных практик — с XVI века оказывается под все более жестким надзором. В любом случае юношеские «аббатства» играют роль рупора и орудия всей общины [383] и обладают внешними признаками (если не реальной властью) общественных институций. Они не представляли бы прямого интереса для нашей темы, если бы не были организованной возрастной группой (скорее, чем возрастным классом в точном смысле слова), что заставляет подыскивать им другие назначения, важные для формирования и утверждения личности.

383

Davis N.Z. Op. cit. P. 171.

В первую очередь речь идет о переходе от детства ко взрослому состоянию, где первым этапом становится достижение половой зрелости, а вторым — «обзаведение», связанное с женитьбой или отъездом. Поскольку брак становится более поздним, что особенно заметно у мужчин, этот период растягивается, причем иногда на десятилетие: от пятнадцати до двадцати пяти лет. Юношеские корпорации регулируют эти классические инициационные этапы, когда подросток сперва изымается из своей исходной группы (семьи) и, после подготовки, реинтегрируется как полноценный член взрослого сообщества, состоящего из глав семей [384] . Промежуточный статус такой организации вполне очевиден самому «юношеству», находящемуся в состоянии вынужденного ожидания, и, прямо или косвенно, признается взрослыми.

384

Bemardi B. Sistemi delle classi di eta. Ordinamenti sociali e politici fondati sulleta Torino: Loescher, 1984. P. 20.

Образчиком тут служат распространенные воспитательные практики. Вплоть до 9–10 лет разнополые дети воспитываются вместе под присмотром женщин. Затем мальчики «из женских рук» переходят в мужские, и далее их образованием занимается отец или кто–то, кому была поручена эта обязанность. Девочки остаются, где были (или отправляются в другой специально выбранный дом), и постепенно обучаются ведению домашнего хозяйства. Этот период от 10 до 20–25 лет является временем максимального взаимного удаления полов.

Какие бы роли ни признавала за «аббатствами» община, социализация поведения их участников происходит в рамках двух категорий конфликтов. В первом случае это столкновение «сыновей», не имеющих доступа к власти, богатству и браку, и «отцов», которые своей волей определяют — причем в тех частях Франции, где распространено письменное право, целиком и полностью — их обзаведение хозяйством, материальное состояние и выбор партнера. Судя по толерантному отношению к юношеским корпорациям, такой способ коллективного существования молодежи представлялся старшему поколению предпочтительней уступок по перечисленным выше пунктам. Вторая категория конфликтов связана с соперничеством семей, и тут «юношество» обладает потенциальными возможностями посредничать между враждующими сторонами или отказаться участвовать в борьбе. Из литературных произведений мы в основном знаем, как это происходит на индивидуальном уровне, когда речь идет о возлюбленных или о паре друзей: такие попытки, как правило, приводят к катастрофе, как в случае Ромео и Джульетты, или к бегству, как это происходит с Жаком и Даниэлем в «Семье Тибо» Мартена дю Тара. Но не исключено, что до сих пор мы не замечали остававшегося в тени коллективного сопротивления.