История частной жизни. Том 4: от Великой французской революции до I Мировой войны
Шрифт:
Другие родственники
Вокруг нуклеарной семьи, состоящей из родителей и детей, существует несколько кругов более или менее близкой родни, различающейся по типу семейных отношений, по формам проживания, миграции, социальной среды. Связи эти довольно крепки в XIX веке, в том числе в народной среде. Как пишут современные исследователи социологии городской жизни (например, Анри Куэн), именно в рабочих семьях по воскресеньям устраиваются большие семейные обеды.
Бабушки и дедушки
В городской среде совместное проживание нескольких поколений семьи встречается гораздо реже, чем в сельской местности, где, впрочем, это вызывает проблемы, когда старики не могут больше работать. В городах престарелые родители могут жить с детьми лишь временно–это можно объяснить теснотой жилья. Рабочие, описанные в монографии Фредерика Ле Пле («Рабочие двух миров»), как правило, имеют отношения со своими предками, в особенности по женской линии, доверяют им своих малолетних детей и заботятся о них
87
Узуфрукт — право пользоваться чужим имуществом и присваивать доходы от него, сохраняя целостность и ценность имущества.
88
Фердинанд Дрейфус (1849–1915) — французский юрист, историк и филантроп, сенатор от Сены и Уазы с 1909 по 1915 годы. Много занимался социальными проблемами.
В зависимости от того, живут они далеко или близко, бабушки и дедушки более или менее регулярно появляются в семьях своих детей. Как правило, им не надо воспитывать внуков и они могут отдать им всю свою нежность, быть «дедулей» и «бабулей». Они могут также заменить умерших, занятых или куда–то уехавших родителей. Оставшегося без матери Анри Бейля воспитывал его дед Ганьон; незаконнорожденного Ксавье–Эдуарда Лежена взяли к себе родители его матери; Аврора Дюпен (будущая Жорж Санд) воспитывалась бабушкой по отцовской линии, которая приютила и Ипполита Шатирона, внебрачного ребенка своего сына Мориса. Элизе Реклю до восьми лет жил у родителей своей матери, которые оказали на него огромное влияние.
Автобиографии почти всегда начинаются с воспоминаний о бабушках и дедушках, по поколению которых обычно проходит граница семейной памяти. Через их образы, почти такие же мифические, как образы аристократов, внуки впервые узнают, что такое смерть — вспомним о смерти бабушки рассказчика из романа Марселя Пруста «В поисках утраченного времени». Кстати, не стоит недооценивать роль бабушек и дедушек в передаче внукам опыта, знаний и традиций. В этом неспокойном веке рассказ об исторических событиях, о том, как эти события были пережиты предками, является как бы формой приватизации памяти, часто женской, потому что бабушки, рано выходящие замуж, как правило, дольше живут.
Кузины, кузены и тетушки
Дяди и тети, двоюродные братья и сестры — вот то облако, тот горизонт, которым, как правило, ограничивается семейное общение, переписка, связи. В народной среде семьи этих родственников служат канвой для трудовой миграции. В буржуазных кругах они формируют круг тех, кого принимают у себя в гостях и с кем встречаются на каникулах, в чьей компании приобретается новый опыт, в том числе сексуальный. По мнению Фурье, тетушки помогают племянникам делать их первые шаги в свете, а дядям нужно быть очень благоразумными и добродетельными, чтобы устоять перед соблазном «милого инцеста с племянницами». Кузина, с прошлого лета превратившаяся в женщину, вызывает восторг; при виде красавца кузена с манерами студента–вольнодумца замирает сердце: «карта Страны Грез», воспитание чувств; семьи достаточно для всего, она предвидит все (навеяно мыслями о романе Мишеля Бродо «Рождение страсти»). Если дело заходит слишком далеко, возможен риск, что этим отношениям будет положен конец, иногда в довольно жесткой форме.
Дяди и тети в случае необходимости выступают в роли опекунов. С учетом недееспособности овдовевшей матери их роль на семейном совете может быть весьма значительной, в особенности если речь идет о новом замужестве; с их точки зрения, в первую очередь должны быть соблюдены права осиротевших детей, вплоть до изоляции матери, согласно закону от 1838 года.
Привязанные к дому, часто одинокие, лишние, тетушки составляют весь детский мир, и именно их в первую очередь помнят племянники. Анри Бейль познал как жестокость своей тетки Серафи — «этого дьявола в юбке… которая была моим злым гением в продолжение всего детства» [89] , — так и нежность тетушки Элизабет. Жак Вентра вспоминает квартет своих теток: Розали и Мариу—с материнской стороны, и двух старых дев Мели и Аньес — с отцовской. Мели и Аньес жили бедно и вступили в небольшую
89
«Жизнь Анри Брюлара» (пер. Б.Г. Реизова).
90
Мари–Фортюне Лафарж (1816–1852) — женщина, осужденная за отравление мужа; доказательством, убедившим суд, впервые в истории стала токсикологическая экспертиза. Лафарж до конца жизни утверждала, что невиновна, и в год своей смерти была помилована Наполеоном III.
Что касается дяди, то он вносит свежий ветер. Он обладает престижем отца, но не имеет его недостатков. Он часто вступает в сговор с племянниками. Ксавье–Эдуард Лежен очарован проделками своего дяди–портного, который надевает редингот, чтобы отвести его к Венсенской заставе. Альбер Симонен восхищался своими дядями: Пьером, изобретателем и владельцем автомобиля задолго до 1914 года, и Фредериком, часовщиком и фонарщиком, самостоятельно построившим себе загородный домик. Поль Реклю боготворит своего дядю–географа Элизе и после смерти последнего издает его произведения. Конечно, дядя, заменяющий отца, может представлять и опасность, но людям нравится выдумывать истории со счастливым концом. Дядя в Америке — один из распространенных семейных мифов.
Соседи и слуги
За пределами родства существует третий ближний круг: в состоятельных слоях общества это слуги, в народной среде — соседи; и те и другие иллюстрируют пространственную дифференциацию сцен частной жизни. Есть еще один общий момент: в обоих случаях их присутствие означает некую опасность.
Соседи — это одновременно соратники и враги. В деревнях практически невозможно ускользнуть от посторонних взглядов. В Жеводане «вся деревня прекрасно осведомлена обо всем; в игру, которая заключается в том, чтобы проникнуть в чужие тайны, сохранив свои, играют все». По поступкам и внешнему виду можно судить очень о многом. Отдельные места просто созданы для подсматривания, например церковь, «место, где можно узнать все, что происходит в деревне». Следят за присутствием на мессе, за регулярностью причащения (если кто–то не приходит, то это рассматривается как грех), за продолжительностью исповеди девушек. Известно, что все постыдные события связаны с женщинами, — поэтому очень бдительно следят за их фигурами. Умиротворенные лица, расплывшиеся, а потом внезапно обретшие прежние формы талии — все это очень подозрительно. Предметом особого внимания являются вдовы. «Провинция не спускает глаз со вдов, — пишет Мориак. — Она строго следит за тем, сколь долго те не снимают траур. О степени горя она судит по длине траурной вуали. Горе той, что в знойный день приподняла вуаль, чтобы глотнуть свежего воздуха! Это было замечено, и теперь не оберешься разговоров типа: „Быстро же она утешилась!..“» [91] Сквозь полуоткрытые жалюзи постоянно кто–то наблюдает. Слова и намеки, которыми обмениваются во время стирки в прачечной, превращаются в навязчивый шум. Деревня — это самоуправляющийся организм, отказывающийся от вмешательств извне, поэтому внутренняя цензура в ней очень сильна. Соседи способны погубить репутацию.
91
Франсуа Мориак. Провинция (пер. Т. Чугуновой).
Соседи
А как обстоят дела в городской народной среде, больше ли свободы там? И да и нет. Да, поскольку сообщества складываются в городах временно, общих интересов у людей меньше, передвижения более интенсивны. Существует относительная солидарность, направленная против «них» — чужих, в частности полиции. Нет — из–за тесноты помещений: скрип кровати сообщает всем соседям о происходящем; через открытые летними вечерами окна доносится шум семейных скандалов и пререканий между соседями; во дворах–колодцах отличная слышимость; постоянно приходится сталкиваться на лестницах, около общего водопроводного крана, у вонючих сортиров, вечных предметов ссор между жильцами. Главный персонаж — консьержка (в домах, где проживает простой народ, это почти всегда женщина, постепенно вытеснившая швейцаров и портье). Ее недолюбливают — она занимает промежуточное положение между частным и публичным, хозяевами жилья и квартиросъемщиками, полиция всегда обращается к ней в случае каких–то происшествий и пытается сделать из нее осведомителя. Ее скрытая власть велика: она «фильтрует» жильцов, посетители и уличные музыканты входят во двор лишь с ее разрешения. Жилье, выходящее на улицу, было доступно не всем и гораздо лучше хранило тайну частной жизни.
«Большинство жильцов довольствуется крайне тесной жилплощадью», — отмечает Пьер Сансо («Чувствительная Франция», 1985). Улица, где все обо всем узнают, в большей степени, чем квартал, отделяет тайное от общеизвестного. Лавки со своими нормами вежливости и взаимными уступками — эпицентр новостей. Всегда есть кто–то, кто все видит, слышит, наблюдает; булочница, а еще скорее бакалейщик становятся «ухом или исповедником квартала или улицы» (Серто М. де. Изобретение повседневности). Квартал, более сложный организм, выводит в город, где секреты хранятся уже по–иному.