История частной жизни. Том 5. От I Мировой войны до конца XX века
Шрифт:
Обращение к Израилю привносит нечто политическое, что ломает границы публичного и частного. Снова собираются общины, появляются активисты, принадлежность которых к иудаизму выражается в политической форме и может сопровождаться традиционными практиками. Сионизм как по-литическое/общественное движение собирает во Франции 1975 года около 45 ооо сторонников, из которых принимают участие в регулярных действиях менее 40%. Конечно, геноцид развеял иллюзию о тотальной ассимиляции. Однако редкие переезды в Израиль и продолжительный латентный период, который им предшествует, свидетельствуют о прочной связи французских евреев с Францией. Изучая алию* в Страсбурге, * Алия — репатриация евреев в Израиль.
Люсьен Лазар отметил, что причины этих отъездов часто заключаются в воспоминаниях о гонениях: те, кто уезжает, не являются
Прибытие сефардов и «возврат» к иудаизму Прибытие евреев из Африки положило конец социально-экономическому партикуляризму. Многие из них стали чиновниками и руководителями среднего звена, чаще всего преподавателями первой и второй ступеней; их прибытие совпало с переходом еврейского населения на работу по найму, что говорит о горизонтальной социальной мобильности.
В то же время иудаизм никогда так не стремился обособиться. То обстоятельство, что еврейский мир устоял несмотря ни на что, вызывает у его представителей чувство гордости, которое они без ложного стыда признают. Об этом свидетельствует изменение в употреблении термина «израэлит», который теперь используется не для навешивания ярлыков на осторожных евреев, но чтобы отметить разницу между израильтянами и евреями Диаспоры. Категорическое запрещение любого публичного проявления антисемитизма вплоть до войны в Ливане—наследие памяти о геноциде—вдохновляло частный иудаизм. Но это не являлось решающим фактором. Претензии иудаизма возникают из воспоминаний об истреблении и в связи с прибытием сефардов. Эти два феномена соединяются и придают выражению частного иудаизма большее значение.
Некоторое время назад историки отметили появление в публичной сфере вопроса о геноциде. Речь идет о его вступлении в права. Говорить стоит в первую очередь о «деприватизации», а не о возрождении этого вопроса. Воспоминания об истреблении долгое время были спрятаны в дальних уголках памяти тех, кто остался в живых. В первые послевоенные годы некоторые до такой степени не желали вспоминать о своем еврействе, что избегали любых публичных его проявлений, например традиционных свадеб в синагоге. Из 2500 случаев смены фамилии, имевшей место в течение полутора столетий, 2150 приходятся на 1946-1958 годы (в одном лишь 1950 году—280). Однако большинство выживших не смогло ни о чем забыть, им необходимо было свидетельствовать о случившемся, и это привело их в еврейскую общину, хотя до войны они от нее отдалялись. Для интернированных и депортированных воспоминания были столь мучительны и вездесущи, что они не могли о них говорить. В этом заключался трагический парадокс: свидетельствовать было необходимо, но в то же время невозможно. С течением времени обвиняющий факт существования лагерей смерти, возможного вследствие отсутствия коллективной памяти, вызвал новую «работу» памяти. Потревоженные в своей болезненной интимности, свидетельства геноцида понемногу вышли в публичную сферу.
Надо сказать, что прибытие евреев из Северной Африки обновило оторванный от корней иудаизм. Сефардская эмиграция, ставшая следствием движения за независимость, повлекла за собой удвоение еврейского населения Франции (в 1956 году насчитывалось 300 ооо евреев, в 1967-м — 66о ооо). Несмотря на то что марокканские евреи учились во французских школах, им приходилось адаптироваться в новом для себя обществе. Покидая общину с ее атрибутами (синагогой, миквой, кошерным мясом), марокканские евреи в то же время освобождались
от контроля, исходящего из семейных и соседских отношений. Иудаизм больше не вписывался естественным образом в пространство, терялась еврейская идентичность. Чтобы продолжать существовать во Франции, эта еврейская идентичность должна была быть востребована. Анализ условий интеграции во французское общество показывает, что переселение не затронуло содержания еврейства. Конечно, внешняя'форма изменилась. Следствием эмиграции был слом большой семейной структуры, принятой на родине их предков, в странах Магриба, потому что во Франции каждый третий взрослый жил теперь отдельно от родителей, а то и в другой местности. Тем не менее семейные связи остаются крепкими. Недавние исследования аккультурации—приспособления к чужой культуре—показали, что положение эмигранта
марокканских евреев. Шаббат и праздники проходят в семейном кругу, в общине. Коммерсанты, в заведениях которых женщины снова могут собираться, обеспечивают общину необходимыми продуктами питания; также это место общения почти исключительно еврейской клиентуры. В пекарне женщина может выбрать себе хлеб, выпеченный по магрибским рецептам, взвесив его и внимательно рассмотрев каждую буханку.
Марокканские евреи дают возможность французским единоверцам возродить традиции. Конечно, «возвращение» к иудаизму израэлитов наблюдалось до 1960-х годов, но оно оформилось именно в сефардской школе иудаизма. Более религиозные и в большей мере приверженные традициям, сефарды чаще посещают синагогу, более строго соблюдают шаббат, чаще едят кошерную пищу, постятся в Йом-Киппур. Более 8о% из них делают сыновьям обрезание и 70% вступают в брак по религиозным обрядам. Их религиозность заражает и привлекает ашкеназов.
Что будет с иудаизмом завтра?
Распространение изучения древнееврейской истории, рост посещаемости еврейских школ, появление литературного рынка, посвященного иудаизму, — все это признаки его обновления. Утверждение сефардского иудаизма, развитие «горизонтальных» структур (дополняющих традиционную «вертикальную» структуру, по выражению Анны Кригель, — связывающую общину с истеблишментом), основанных на общинных центрах и молодежных движениях, — все это распространяет новую форму идентичности. Если, парадоксальным образом, религиозная практика при этом сокращается, то роль Израиля остается центральной. Чрезвычайно пристальное внимание к событиям на Ближнем Востоке объясняет сложные, конфликтные, иногда полностью отсутствующие отношения молодых евреев с мусульманами, живущими по соседству и сталкивающимися со схожими проблемами интеграции в общество.
Понять историю новейших поколений евреев можно, приняв во внимание геноцид. Больше, чем о возвращении (techouvah) к традиции, следует говорить об обновлении. Это обновление рождается в семейной истории—истории жертв нацизма—и вызывает конфликты со старшим поколением. Из стремления к ясности и трезвой оценке происходящего вытекает порой чрезмерная реакция в СМИ на антисемитские выпады или на атаки на Израиль. Ближневосточный конфликт ежедневно подтверждает волю подчеркивать отличия.
Будет ли частным или же, наоборот, политически окрашенным иудаизм молодых евреев по духу и темпераменту, которых философ Ален Финкелькраут назвал «мнимыми»? От места, которое займет это новое движение, ставшее отныне частью французского культурного ландшафта, будут зависеть его частные и публичные проявления.
Перрин Симон-Наум
ЧТО ЗНАЧИТ БЫТЬ ИММИГРАНТОМ ВО ФРАНЦИИ
Каждое общество определяет сферу частной жизни своих членов. Частной жизни самой по себе не существует. В современной Франции частная сфера противопоставляется двойной публичной — профессиональной и политической, и это противопоставление тесно связано с сутью либеральной демократии, которая при определенных условиях (в частности, при уважении к общественному порядку) с уважением относится к частной жизни. Оно также связано с сутью индустриального общества, в котором растущая самостоятельность сферы экономики приводит к тому, что люди живут дома, а работают на производстве или в офисе; таким образом, экономическая деятельность и частная жизнь разделяются. В реальности же в отдельных сельскохозяйственных, ремесленных предприятиях, в небольших торговых точках, в семейном бизнесе тотального разделения нет, однако это не противоречит установкам индустриального общества.