История Деборы Самсон
Шрифт:
Агриппа заставил меня поклясться, что я буду хранить молчание, и пообещал, что, «когда я себя зарекомендую», тоже смогу ходить на такие мероприятия – он называл их «вечерами». Он даже сочинил по этому поводу песенку, которую тихо напевал себе под нос, когда тайком выбрался из дома в ранние зимние сумерки, сгущавшиеся над Уэст-Пойнтом не позже пяти, так что вечера, казалось, тянулись вечно. Правда, меня они не пугали, ведь теперь я жила в Красном доме и в моем распоряжении имелась библиотека.
Я успела прочесть всего одну главу из Откровений, когда внезапно вернулись генерал и полковник Костюшко:
Когда Костюшко спросил у меня, куда запропастился его адъютант, я притворилась, что не имею об этом ни малейшего представления, но вызвалась поскорее его найти. Я помчалась через подлесок к баракам, не зная, где именно искать Гриппи, но услышала раскаты смеха и без труда нашла место, где проводился секретный вечер. У дверей в барак стоял часовой, но, едва я с волнением в голосе назвала имя полковника Костюшко, меня пропустили.
Стоя на голой койке, заменявшей сцену, Агриппа развлекал публику: он весьма убедительно, хотя и преувеличенно, изображал пылкого поляка. Я растолкала собравшихся и ухватила его за отставленную назад ногу. Нога, от колена до самых пальцев, была выкрашена толстым слоем черной краски, изображавшей черные сапоги, – я смазала краску на икре.
– Полковник вернулся! – крикнула я.
Он перевел на меня взгляд, нахмурился и скрестил на груди руки.
– Я выступаю, мистер Шертлифф, – возразил он, не выходя из роли.
– Да… знаю. Но полковник вернулся и требует вас.
Он побледнел, но не сразу спрыгнул со сцены. Толпа требовала, чтобы он продолжал, да и ему самому не хотелось расстраивать поклонников. Выкрашенные черной краской ноги придавали его костюму комический вид. Лицо у него блестело от смеха и пота. Он сорвал с головы треуголку и низко поклонился зрителям. Я развернулась, чтобы уйти.
Я передала сообщение, выполнила свой долг и хотела поскорее убраться. Подобные собрания казались для меня небезопасными, хотя мой костюм, вне всяких сомнений, был много лучше прочих. Я выбежала из барака, наклонилась, чтобы оттереть снегом краску с пальцев, и лишь тогда заметила, что Гриппи вышел следом за мной. Он не задержался даже затем, чтобы надеть башмаки.
Он оглядел мою форму, и я поняла, что он собирается сделать, прежде, чем он раскрыл рот. Я отступила назад, стряхивая подтаявший снег с ладоней.
– Нет, – сказала я уверенно.
– Дай мне мундир, Милашка.
– Нет! – твердо повторила я. – Вы не втянете меня в неприятности, мистер Халл. Я вам помог. Вы не отплатите мне подобным образом. – И, сказав это, я бросилась к Красному дому.
– Стой!
Он побежал за мной, но я мчалась к дому, не сбавляя скорости. Гриппи не отставал. Мы одолели с сотню ярдов, прежде чем он выругался и стал просить, чтобы я остановилась. Я лишь прибавила ходу.
– Черт тебя подери, Милашка. Да ты скор, – выдохнул он, но я почувствовала, что он задыхается скорее от удивления, чем от усталости. Заснеженная земля под его босыми ногами едва ли придавала ему сил, но он тоже бежал быстро. – Дай мне мундир. Только мундир, – снова попросил он и ухватил меня за
Я услышала, как рвется ткань.
– Я принесу ваши вещи! – выкрикнула я, резко остановившись и выставив перед собой руки, чтобы он не смог приблизиться. – Стойте тут. Я вернусь. Обещаю. Я принесу одежду.
Он остановился, взглянул на огни, освещавшие заднюю стену Красного дома, а потом снова на меня. Ночь была ясной, светила луна, и я заметила, что Гриппи колеблется. Он не мог решиться.
– Моя форма вам не подойдет, – объявила я. – Вы весите на пару стоунов [7] больше, чем я. Но даже если и сумеете надеть мой мундир, я не могу вернуться в дом без него, – убеждала я.
– Не знаю, можно ли тебе доверять, Милашка.
У него были все основания сомневаться, ведь он всю неделю строил мне козни. Но отомстить я хотела куда меньше, чем сохранить все как есть.
7
Стоун – старая британская мера веса, упраздненная в 1985 г. Один стоун = 14 фунтов, или 6,35 кг.
– Я вернусь, – пообещала я. – Даю слово. Отдайте мне форму полковника…
– И остаться тут в одном белье? На морозе?
– Тогда у меня будет повод зайти в его комнаты. Если полковник меня остановит, я скажу, что вы попросили выгладить его форму, пока я гладил форму генерала.
Агриппа что-то пробормотал, но принялся стряхивать с себя форму Костюшко, переминаясь босиком с ноги на ногу:
– Я здесь околею.
– Я быстро, – пообещала я, радуясь, что смогла его убедить.
Он снова заворчал:
– Не вынуждай меня искать тебя, мальчишка. Жизнь в доме может быть и легкой, и очень тяжелой. Если бросишь меня здесь, я от тебя не отстану.
– Да, сэр.
Я не стала напоминать, что он уже успел сделать мою жизнь куда более тяжелой, чем она могла быть.
Оставшись в одних шерстяных подштанниках, с ногами, вымазанными краской, которая не защищала от мороза, он передал мне форму полковника. Зубы у него стучали.
Я помчалась в дом, прижав одежду к груди. Вбежала на кухню, скользнула мимо миссис Аллен и кинулась вверх по лестнице, не останавливаясь, чтобы подумать или составить план, и прислушиваясь, чтобы понять, где находится полковник. Ага, вот он. Он был в гостиной, там звучало еще несколько голосов, которые я не сумела различить.
Одежда, которую Гриппи бросил, облачившись в маскарадный костюм, лежала в гардеробной полковника, дожидаясь возвращения хозяина. Я повесила парадную форму на ее обычное место. На манжете виднелась черная краска, еще пара точек нашлась на жилете. Агриппе придется позаботиться об этом, когда он закончит торчать на морозе в одном белье.
Я снова прошла через кухню, не глядя по сторонам, и почти добежала до подлеска, когда из конюшни, преградив мне путь, вышел генерал Патерсон.
Он хотел меня остановить, но мои руки были заняты, и двигалась я так быстро, что не успела затормозить и врезалась в его широкую грудь. Я отскочила назад и сумела не выронить кипу одежды, но теперь отпираться было нельзя – я попалась.