История Деборы Самсон
Шрифт:
Когда-то давно я вписала под именами родителей имена моих братьев и сестер – Роберт, Эфраим, Сильвия, Дороти, – не забыв и о себе. Этим я попыталась связать нас друг с другом и с предками, пусть даже мы теперь и были рассеяны по свету.
Я раскрыла тридцать первую главу Притчей и прочла ее, пытаясь вообразить себя женщиной, цена которой выше жемчугов, той, что открывает уста свои с мудростью и одевается крепостью и достоинством. Я одевалась в домотканую одежду или в заношенные штаны, да и то лишь когда мне удавалось незаметно улизнуть из дома. Мальчики никогда не рассказывали об этом родителям, хотя Финеас
Я точно не ела хлеба праздности. Одно это уже чего-то да стоило.
Закрыв Библию, я взяла блокнот. Вписала упрямство в список своих недостатков и долго смотрела на это слово, а потом зачеркнула его и записала в другой столбец: «упорство». Да, я была упорной. А упорство – не грех.
Я оставила блокнот открытым, чтобы просохли чернила, и вышла из комнатки, решив, что стану наблюдать за хозяйством в доме своем, по крайней мере пока мне не исполнится восемнадцать.
Жители Мидлборо, городка милях в тридцати к югу от Бостона, посещали не одну, а две церкви: Первую конгрегационалистскую, где проповедовал преподобный Конант, и Третью баптистскую, паства которой была столь же многочисленна и столь же преданна. Однажды я спросила, в чем, кроме священника, состоит различие между церквями, и миссис Томас ответила, что одна церковь истинная, а другая – нет. Я спросила, какая из церквей истинная, и миссис Томас это пришлось не по душе, хотя я вовсе не пыталась шутить.
Мне нравилось, что у прихожан был выбор и при этом никого не обязывали ходить в церковь – точнее, никого, кроме детей и тех, кто, как я, жил в услужении. Правда, я заметила, что к тем, кто не посещал ни одну из церквей, в городе относились враждебно. С ними старались общаться поменьше. В обеих церквях читали Библию, в обеих пели похожие псалмы, в обеих – по словам преподобного Конанта – молились одному Богу. Я отметила, что преподобного Конанта куда больше волновало не наличие в Мидлборо еще одной церкви, а присутствие в Бостоне британских солдат. Так что я тоже не стала слишком задумываться на эту тему. Однако по воскресеньям, после церковной службы, моя неутолимая любознательность гнала меня на городскую площадь, где велись жаркие дебаты: я жадно слушала их, хотя на площади к тому времени оставались только взрослые.
И все же споры о том, какая церковь истинна и какие представления о Боге подлинны, бледнели на фоне политических страстей, что кипели в колониях – по крайней мере, в Массачусетсе. В одном из писем Элизабет написала, что подобное происходит повсюду.
28 июля 1773 года
Моя дорогая Дебора!
Многие соратники Джона и наши друзья не хотят участвовать в восстании, которое теперь назревает в Бостоне, и все же, как говорит Джон, волнения в одной из колоний затрагивают остальные. Намечается четкое разделение между богачами и простыми людьми – теми, кто не получает никакой прибыли от торговли с Великобританией и кого глубоко возмущают устанавливаемые верхами налоги, правила и ограничения.
Джона волнует то, чем эти трудности могут грозить нашему будущему и будущему каждой колонии.
Ленокс находится рядом с фронтиром, и я, признаться честно, не слишком хочу переселяться туда. Однако, если с нами вместе переедут мать Джона и его сестры с семьями, я возражать не стану. К тому же наши дочери точно не дадут мне скучать.
Не могу представить, как все обернется. Англия, конечно, не хочет войны. Джон говорит, что британцы не считают, будто колонисты способны на долгое сопротивление или на организованное восстание. Они презирают нас и называют заразой. Один британский лорд, не могу вспомнить его имя, хвалился, что сумел бы за день подавить любое восстание в колониях, будь в его распоряжении всего один полк, и при этом никто из его солдат не получил бы ни царапины.
Вы так юны, и мне не хочется вас пугать. Я часто забываю, что вам всего тринадцать! Ваши вопросы достойны ученого мужа, и, признаюсь, я не всегда могу найти на них ответ. Возможно, я попрошу Джона писать вам на темы, в которых мало смыслю.
Нам следует также упоминать в письмах более приземленные и более приятные вещи. Ни вы, ни я ничего не можем сделать с грядущей бедой, и нам лучше не омрачать эту переписку мыслями о ней. На днях врач подтвердил, что я опять жду ребенка, и мы хотим обосноваться в Леноксе прежде, чем дитя появится на свет. Наш дом почти достроен. Джон обещает, что он будет роскошным, и говорит, что я принесу в Ленокс культуру и цивилизацию. Правда, учитывая размеры этого городка, думаю, это будет не слишком сложно.
Остаюсь вашей преданной подругой,
Элизабет
Патерсоны переехали в Ленокс, и Элизабет родила третью дочь, Рут: ее назвали в честь любимой сестры Джона. Помимо малышки Рут у Патерсонов были четырехлетняя Ханна и двухлетняя Полли. Джон, младший ребенок в семье, вырос вместе с четырьмя сестрами, и Элизабет считала, что ему на роду написано жить в окружении женщин. Она по-прежнему писала мне регулярно, хотя не так часто, как мне бы хотелось, и порой я успевала отправить ей три письма, прежде чем получала одно в ответ.
Я могла делиться с Элизабет лишь собственными мыслями, но она, судя по всему, не возражала. Она положительно приняла мои суждения о пьесах Шекспира и поделилась своими мыслями о них. Ее, как и меня, сильно разочаровал Отелло – он убил Дездемону! Еще Элизабет по достоинству оценила мои аргументы в защиту бедного Шейлока из «Венецианского купца», хотя сама не разделяла моего мнения, что с ним обошлись несправедливо. Я явно питала слабость к изгоям, даже таким, которых изображали злодеями. Думаю, все объяснялось тем, что я и сама была изгоем.