История династии Сфорца

Коллинсон-Морлей Леси

Карл тем временем отправился в Пьяченцу, где его и застигло опечалившее его известие о смерти кузена. Людовико поспешил в Павию, но только для того, чтобы узнать о том, что его племянник уже скончался. Поэтому он возвратился в Милан, где тело Джан Галеаццо, со всеми подобающими его герцогскому достоинству почестями, было положено у главного алтаря собора. К нему подбросили две эпиграммы с обвинениями в его отравлении в адрес его дяди.

Теперь настал тот момент, когда Людовико должен был действовать. Максимилиан стал императором после смерти своего отца, и Людовико уже получил от него весьма обнадеживающий документ, обещавший ему герцогство Милана. Документ этот гласил, что права на герцогство принадлежат Людовико как первому сыну Франческо Сфорца и Бьянки Марии, родившемуся после того, как Франческо стал герцогом. Но это была лишь словесная игра, если учесть, что титул Франческо никогда не был признан императором, и этот факт позволял Максимилиану своей властью передать герцогство, кому он сам пожелает. Людовико немедленно собрал главных чиновников и членов городского совета в замке (все они были его друзьями) и предложил объявить новым герцогом Франческо, сына Джан Галеаццо, известного как Дукетто. Нет ничего удивительного в том, что

Андреа Ландриано поднялся со своего места и заявил, что теперь не те времена, чтобы править ребенку, и что только герцог Бари, который столь долго был герцогом Милана во всем, кроме своего имени, имеет теперь законное право получить этот титул. Другие влиятельные лица поддержали это предложение, и Людовико был торжественно провозглашен герцогом. Надев мантию из золотой парчи, он проехал верхом по улицам города, встречаемый громкими возгласами: «Моро! Моро!», которые выкрикивали, по свидетельству очевидцев, главным образом его сторонники. Перед ним несли меч и скипетр. Новый герцог посетил собор Св. Амвросия, колокола которого зазвонили по этому случаю. Сразу же после похорон своего племянника Людовико присоединился к королю Франции, направлявшемуся во Флоренцию.

Герцогиня Изабелла, охваченная безутешным горем, оставалась в Павии. В Милан она переехала не ранее декабря. Беатриче встречала ее в двух милях от города и, выйдя из своей собственной кареты, возвращалась обратно в карете своей кузины, вместе с ней обильно проливая слезы. Людовико встретил Изабеллу у ворот замка и приветствовал ее с величайшим уважением. Ей были предоставлены ее прежние покои. Увидев, с какой печалью она вошла в них, Людовико сказал ей несколько ободряющих слов. Бароне — шут, описавший эту сцену в письме к Изабелле д'Эсте, — говорил, что вид плачущей герцогини с тремя ее маленькими детьми, одетой в грубое платье, подобное одеянию монахини, расплавил бы даже камень. Он и сам не смог сдержать слез. Изабелла оставалась в своих покоях в замке до смерти Беатриче, после чего Людовико отправил ее жить в Корте Веккьа. Когда император Максимилиан высказал протест против такого ее изгнания, Моро ответил, что не мог больше выносить звучания ее голоса, настолько она напоминала ему о его собственной жене. Некоторое время ее сын по настоянию Людовико жил с его собственными детьми в замке Роккетта, навещая свою мать лишь раз в неделю, что в немалой степени усиливало ее печаль.

В задачи этой книги не входит повествование о том, как французы наступали от Флоренции к Риму и как они без труда завоевали Неаполь. Новым ударом для несчастной Изабеллы Арагонской стала гибель ее отца, а затем и поражение ее брата Ферранте.

Новый герцог Милана был более всех напуган этой легкой победой французов и полным крахом Неаполитанского Королевства. Такого усиления Франции он желал бы в последнюю очередь. Он стал опасаться, что у Людовика Орлеанского вскоре окажется достаточно сил и времени, чтобы заявить о своих правах на герцогство, в чем его поддержат экспедиционные войска в Неаполе. Изабелла д'Эсте, в то время находившаяся в охваченном всеобщим страхом Милане, писала, что все здесь выглядит так, будто карнавал в этом году никогда не закончится; Людовико не разрешает ей уезжать иначе как «в соответствии с астрологическим прогнозом» и намеревается держать ее здесь до лучших времен.

Отношения между Людовико и королем Франции с каждым днем становились все более напряженными. После бегства Ферранте из Неаполя на службу к Карлу перешел Джан-Джакомо Тривульцио [48] . Для Милана это не предвещало ничего хорошего. Другие государства также были недовольны успехами французов, и более всех император Максимилиан, которого возмущало то, что Карл узурпировал его место, действуя как верховный арбитр в делах Италии. Фердинанд Испанский тоже был обеспокоен тем, что французы прочно обосновались в Неаполе, в угрожающей близости от Сицилии. Поэтому Людовико решил порвать со своим опасным союзником, которым он некогда надеялся манипулировать, и присоединиться к лиге, образованной Максимилианом и Фердинандом, а также Венецией и Римским Папой. Их переговоры в Венеции завершились успехом. Филипп де Коммин, который был там французским послом, написал о том, как венецианцы сумели скрыть от него сам факт переговоров. Эта история типична для дипломатии Венеции. Коммин был шокирован, когда его пригласили к дожу и сказали ему правду, а венецианцы удивлялись его неумению скрывать свои чувства подобно тому, как это всегда сумели бы сделать серьезные и почтенные синьоры, сидящие напротив него. В тот вечер, наблюдая, как послы союзников двигались триумфальной процессией вдоль Гранд Канала, он заметил, что тот представитель Милана, который прежде выказывал к нему самое дружеское расположение, теперь делал вид, что не узнает его.

48

Джан-Джакомо Тривульцио был заклятым врагом Людовико Моро. — Примеч. ред.

Людовико незамедлительно отправил Галеаццо Сансеверино атаковать Асти, в то время как Максимилиан потребовал от Людовика Орлеанского отказаться от своих претензий на Милан, в противном случае угрожая лишить его прав на этот город. Двадцать шестого мая 1495 года императорские послы торжественно облекли Людовико знаками герцогского достоинства в ходе традиционной церемонии перед собором. До этого момента он воздерживался от использования титула герцога Милана. На церемонии был маркиз Мантуи, но, к разочарованию Беатриче, без своей супруги. Герцогиня отправила своей сестре красочное описание этого события.

Герцог Орлеанский, с характерной для французов энергичностью, вскоре воспользовался представившейся ему возможностью нанести эффективный контрудар, внезапно оккупировав Новару, ворота которой открыли сами жители. Методы, какими Сфорца приобретал земли, необходимые для реализации его планов по обустройству Виджевано и развитию Лa Сфорцески, носили исключительно принудительный характер и не могли добавить ему популярности в этом регионе. При этом были затронуты интересы некоторых крупных землевладельцев Новары, которые воспользовались теперь случаем отомстить Сфорца. Французы продвинулись до самого Виджевано. Людовико охватила паника. Ему нездоровилось, и он заперся в миланской Роккетте, подумывая

даже о бегстве в Испанию. Об этой особенности его характера недвусмысленно свидетельствует хронист Прато. Людовико, говорит он, считали трусом, поскольку, «излишне полагаясь на свои умозрительные схемы и на свое умение выходить из всех затруднительных ситуаций при помощи лишь своего ума и опыта, но не прибегая силе, он стал настолько робок, что казался напуганным не только при реальной угрозе вооруженного нападения, но и при самом упоминании о насильственных действиях». Однако его супруга, не страдавшая подобной слабостью, перевела замок на военное положение и подготовилась к сопротивлению. Помощь пришла от одного из членов антифранцузской лиги, из Венеции, и опасность была быстро устранена. В Милане начала ощущаться значительная нехватка денежных средств, в немалой степени вызванная излишествами двора и большими затратами на многочисленные проекты Людовико. Выплата жалованья войскам обычно задерживалась, что снижало дееспособность армии и приводило к частым дезертирствам.

Союзники решили воспрепятствовать отступлению французов и, если представится такая возможность, взять в плен самого Карла, который, лишившись поддержки Милана, оказался теперь в весьма опасном положении. Главнокомандующим был назначен Джан Франческо Гонзага, прежде возглавлявший наиболее подготовленные и хорошо экипированные венецианские военные силы. Его войска заняли позиции в Форново, в самом узком участке долины Таро в районе Пармы. Они ничем не помешали Карлу VIII захватить Понтремоли, тем самым дав французам возможность выдвинуться вперед. Желающие узнать подробности этой кампании могут обратиться к Корио или еще лучше к Делаборду. Боевые действия начались с того, что легкая конница (стратиоты) атаковала передовые отряды французов. В соответствии с обычаем, эти всадники вернулись с головами убитых ими противников на своих пиках. За каждую голову им выплачивали по дукату. Этот обычай имел и свои недостатки. Когда их кошельки были пусты, в дело часто шли головы случайно повстречавшихся им крестьян. Французов было не более десяти тысяч. Они испытывали недостаток в продовольствии и воде, изнывая от июльского зноя, но обладали хорошими навыками ведения войны (вскоре они показали свою доблесть в великие дни сражений французских рыцарей с испанцами), что давало им значительное преимущество над итальянцами, чьи боевые качества были давно утрачены благодаря сложившейся системе призыва наемников. Кроме того, французы были сплочены единой целью. Они понимали, что победа является для них единственным шансом на спасение. Тем утром шестого июля и сам король Карл проявил свои лучшие качества. Коммин восторгался тем, с какой энергией и вдохновением тот руководил своими войсками (столь мало напоминая самого себя); он был твердо уверен в предсказании Савонаролы [49] , обещавшем ему победу.

49

Савонарола, Джироламо (1452–1498) — итальянский проповедник и политический деятель. — Примеч. ред.

Итальянцев насчитывалось около тридцати тысяч, но их войско обладало всеми недостатками, присущими армиям, не воспламененным единым национальным духом и раздираемым подозрениями и завистью. Карл предпринял несколько попыток договориться с противником, чтобы его пропустили, но тщетно. Пытаясь выбраться из ущелья на открытую местность, французы стали переправляться на другой берег реки Таро, и в этот момент хлынул сильнейший ливень с громом, раскаты которого эхом отдавались в горах, заглушая артиллерийские залпы. Уровень воды в реке быстро поднимался, и когда Гонзага попытался форсировать ее, он был вынужден начать переправу гораздо выше по течению, чем изначально планировал. Таким образом, его главная атака оказалась направлена не в центр французских войск, а в их тылы. В этой битве, по свидетельству Корио, показав великий пример личной отваги, он проявил себя скорее как солдат, чем как командующий: конь под ним был убит, из-за чего ему пришлось на время покинуть поле сражения. Чтобы усилить боевой дух войск, венецианцы обещали своим солдатам, что их добычей станут все богатства Неаполитанского Королевства. Легковооруженные всадники, которые обычно были лучшими в бою, размещались на вершинах холмов (Корио сравнивает их с орлами, парящими над своей жертвой), получив приказ дожидаться момента, когда ряды противника дрогнут, и тогда начинать атаку. Но они опасались, что другие отряды первыми доберутся до вражеского обоза и заберут все самое лучшее из добычи. В итоге они начали атаку раньше времени и сразу же занялись грабежом, нисколько не думая о продолжающейся битве.

Пытаясь обезглавить противника, граф Галеаццо атаковал французский авангард, но его усилия оказалась недостаточно эффективны, и эти атаки безнадежно провалились. Его отряды сразу же попадали под обстрел французской артиллерии, хотя та едва ли могла нанести им значительный урон. Впоследствии говорили, что он действовал в соответствии с приказом Людовико: тот, с одной стороны, опасался, что полная победа союзников приведет к чрезмерному усилению его опасных соседей венецианцев; с другой стороны, он не хотел быть причастен к поражению короля Карла, надеясь сохранить возможность примирения с ним. Но хотя такого рода политика была типична как для самого Людовико, так и для его деда Филиппо Мария Висконти и могла бы вызывать только восторг у итальянских дипломатов того времени, у нас нет прямых доказательств того, что он прибегнул к ней в данном случае.

В результате главные силы итальянцев, понеся значительные потери, в беспорядке отошли к Таро. Граф Питильяно, который находился в плену у французов, в ходе сражения сумел бежать вместе с другим Орсини и сообщил войскам Лиги, что если они предпримут еще одну атаку, то неприятель будет полностью разбит. Но второй попытки атаковать не последовало. Обоз и все ценные трофеи попали в руки итальянцев, но поле битвы осталось за французами, и они смогли в безопасности продолжить отступление. «Если бы другие сражались так же, как мы, — писал Гонзага, — наша победа была бы полной». Ведь союзники говорили о своей победе, поскольку им удалось захватить шатер короля. Некоторые из бежавших всадников графа Каяццо случайно едва не пленили и самого короля, который на некоторое время остался без охраны. Но в целом такой успех был бы весьма сомнителен. Он мог повлечь за собой зависть и едва ли в долгосрочной перспективе принес бы большие выгоды итальянцам.