История диофантова анализа от Диофанта до Ферма

Башмакова Изабелла Григорьевна

Существует немало способов получения яда от пресмыкающихся. Некоторые исследователи пытались усовершенствовать этот процесс. Бразильский ученый Хосе Монтейро изобрел специальную установку, плотно укрепленную на столе, — ядоприемник. Практического применения новый прибор не получил, может быть, потому, что его автор, работая с ядовитой змеей, находящейся в ядоприемнике, получил укус и скоропостижно скончался.

Свежий яд представляет собой густую жидкость, у большинства змей желтоватого цвета; яд эфы прозрачен. Количество яда у змей колеблется в зависимости от различных причин и не превышает: у гюрзы — 300, у кобры — 194, у щитомордника — 137, у эфы — 50, у гадюки Ренарда — 30 миллиграммов. Яд довольно быстро высыхает и

затвердевает.

Быстро миновала весна. Растения однолетники — песчаная осока и пырей — высохли под жгучими лучами солнца, превратились в порошок, а порывистый душный ветер рассеял его по степи. В песках, начинающихся сразу за разъездом, не видно никакой зелени — сплошная серо-желтая, местами бурая пелена, и только кое-где разбросаны чахлые, искривленные растения, веками приспосабливающиеся к тяжелым условиям пустыни. Там и сям виднеется саксаул, широко раскинувший под землей свои корни. Зачастую корни уходят далеко-далеко, в поисках недостающей влаги. Каждое растение решает водную проблему по-своему: листья некоторых покрываются белым пушком, задерживающим испарения; солянки, растущие поблизости от солончаков, покрываются соляной коркой. Корни многих растений одеты в плотный чехол из цементированного песка, он защищает их от гибели. Мой хозяин, старый железнодорожник, показывает едва заметные точки, скачущие по песку:

— Семена. У них два волоска как пружинки. Поскачут, поскачут по степи да где-нибудь зацепятся, там и прорастут.

Из-за сарая на полусогнутых лапах выбежал варанчик, подпрыгнул, схватил на лету какое-то насекомое и тотчас его проглотил. Хозяин помрачнел и, поглядывая куда-то поверх моей головы, осведомился, когда заканчивается мой отпуск. Вопрос был задан, конечно, не только из вежливости. Хозяин ненавидел варана и, наверное, прикончил бы его, если бы не панический страх перед изогнутыми зубами и сильным бичеобразным хвостом. Хозяину уже не раз пришлось познакомиться с характером пресмыкающегося, и лишь неписаный закон гостеприимства, распространявшийся не только на гостя, но и на его «движимое имущество», охранял злополучного варана от неминуемой гибели.

А отпуск мой истекал. Дела свои я в основном закончил и доживал на железнодорожном разъезде последние деньки, казавшиеся моему угрюмому хозяину вечностью. Строго говоря, хозяин был прав. Пожалуй, несмотря на мрачную внешность, он обладал ангельской кротостью, поскольку терпеливо переносил все неприятности, доставляемые ему моими несимпатичными питомцами. Они непрестанно вырывались из ящиков, клеток и вольер, шуршали по полу, разгуливали по двору, приводя хозяина в состояние тихой ярости, держали его в постоянном напряжении, вынуждая быть вечно бдительным и осторожным. Особенно осмотрителен он стал с тех пор, как произошла несущественная, на мой взгляд заурядная, история с флагом.

Поезда по нашей ветке проходили редко, но встречать их полагалось со специальным железнодорожным флажком. Два флажка — желтый и красный — хранились в кирзовом футляре, напоминавшем отделенные от ложа стволы охотничьего ружья. Красный флажок — сигнал аварии, неисправностей — никогда не использовался, и таскать его в футляре вместе с желтым хозяину не хотелось. Человек он был крайне флегматичный и усложнять себе и без того сложную жизнь не желал. Носить же футляр только из-за одного флажка, по мнению хозяина, также не стоило, тем более что желтый флажок можно было преспокойно запихнуть за голенище сапога, где он обычно весь день и находился, путешествуя со своим владельцем повсюду; вечером, снимая сапоги, хозяин вынимал из-за голенища флажок и аккуратно водворял его в футляр.

Однажды вечером железнодорожник, по обыкновению, достал из-за голенища свернутый желтый флажок и стал пристраивать его в футляр. Флажок почему-то вошел не сразу, задержавшись на половине, а потом и вовсе выскочил обратно. Хозяин не принадлежал к

категории людей, любящих по всякому поводу удивляться. Он просто решил, что флажок сам выпал из наклоненного футляра. При повторении операции флажок влез в футляр теперь уже только на четверть, затем снова выпал из футляра, а секунду спустя оттуда послышался характерный звук, заставивший хозяина совершить саженный прыжок в сторону. Куда только подевалась его постоянная флегма! Футляр упал на пол, и из него выскользнул небольшой полоз.

Полозы — змеи не ядовитые, но невероятно злые и драчливые. Полоз погнался за хозяином по комнате. Перепуганный железнодорожник, с грохотом опрокидывая табуретки, забегал вокруг стола, но вскоре осознал бесполезность подобного занятия, взгромоздился на стол и тонким голосом стал взывать о помощи. «Помощь» подоспела через полтора часа, потому что я в это время находился далеко в степи и, естественно, не мог услышать доносившихся из дома воплей. Войдя в дом, я с трудом снял хозяина с импровизированного наблюдательного пункта. Виновник же происшествия бесследно исчез, по-видимому воспользовавшись щелью в полу. После этого события хозяин еще более помрачнел и с нетерпением дожидался моего отъезда.

Страх перед змеями в южных районах Средней Азии велик. Местное население боится всех змей, как ядовитых, так и безвредных. Объясняется это отчасти неумением различать разные виды змей, отчасти тем, что в недалеком прошлом много людей погибало от укусов не только ядовитых, но и неядовитых змей, так как практиковались в этих краях своеобразные методы лечения пострадавших, позаимствованные у различных знахарей и шарлатанов.

Старики рассказывали, что руку или ногу укушенного зашивали в свежеснятую шкуру барана. Зачастую начиналось нагноение, гангрена. Лечение каленым железом далеко не всегда давало желаемые результаты и большей частью только калечило пациентов.

К концу моего отпуска варанчик значительно вырос, окреп, стал еще сильнее и проворнее — настоящим крокодилом пустыни. Меня он по-прежнему терпел, придерживаясь политики нейтралитета — ведь я его кормил и потчевал, надо сказать, невесть сколько раз в сутки, как только удавалось раздобыть более-менее приемлемую для него еду. К железнодорожнику, однако, варан относился без должного почтения, видимо памятуя удар палкой, полученный еще при первой встрече. Едва железнодорожник появлялся во дворе, варан выскакивал из-за сарая и, разинув пасть, мчался вперед, шипя, как подбитый снарядом паровоз. Я, конечно, не мог забрать варана с собой в Москву. А он привык к регулярной кормежке, обленился и считал себя полноправным властителем окрестностей; каково-то будет хозяину оставаться один на один с норовистым четвероногим соседом? Я не сомневался, что не пройдет и десяти минут с моего отъезда, как варан получит несколько зарядов волчьей дроби. Допустить жестокую расправу я конечно же не мог, поэтому перед отъездом посадил варана в рюкзак, взвалил на плечо, унес далеко в степь, как можно дальше от дома (чего доброго, еще прибежит!), и отпустил.

В поезде я очутился в шумной компании. Возвращавшиеся с практики студенты пели так, что дрожали стекла.

Я протиснулся на свое место и тотчас сделался в купе своим человеком. Вслед за мной проскользнула личность в сером плаще с умопомрачительным чубом. Маленькие глазки личности изучающе обшаривали купе, ни на ком и ни на чем не задерживаясь.

Вскоре «старожилы» ушли в вагон-ресторан, я прилег отдохнуть, а личность усердно вчитывалась в передовую статью местной газеты и так ею увлеклась, что даже отказалась от предложенной сигареты. Утомленный жарой, я задремал под размеренный стук колес. Проснулся от какого-то шума. Дверь в купе была закрыта, личность с перекошенным бледным лицом, скорчившись в углу, негромко выла от ужаса и боли, тараща маленькие глазки на собственную руку, в которую впились два небольших полоза.