История Франции глазами Сан-Антонио, или Берюрье сквозь века
Шрифт:
Последние из тех, кто носит корону, теперь не решаются сказать «нет» головой. Ибо упадут не только их короны, но и их головы.
Берю едет медленно. Он ещё не заменил ветровое стекло и поставил картон, в котором проделал две дырки, чтобы смотреть на дорогу.
— За что они сунули его под газонокосилку? — спрашивает он. — Он что, был кровопийцей?
— Нет, наоборот. Он был самым кротким и самым безобидным существом во всей нашей монархии.
— Тогда что?
— В том-то и дело, Берю… При тех настроениях король-тиран, может быть, ещё и спас
— Почему ты его называешь бедным Толстяком? Он что, был из крупных?
— Он был как ты, только чистым и выбритым, — говорю я. — Кстати, вы с ним чем-то похожи. Твоё бурбонство, как всегда… Когда его папаша Людовик Пятнадцатый умер, ему было двадцать лет. Став королём, он задрейфил. «Я слишком молод, чтобы брать на себя такой груз», — хныкал он. Все только посмеивались, представь! В его возрасте его предшественники правили уже давно! Людовик Тринадцатый, к примеру, уже завалил Кончини, чтобы развязать себе руки, если помнишь… У Людовика Шестнадцатого не было способностей для такого ремесла. Вот почему после своего правления он стал меньше, чем прежде.
— Я слышал, что по своей второй специальности он был слесарь? — спрашивает Здоровенный.
— Точно, Толстяк. Становится понятно, насколько бедному Лулу не повезло оттого, что он пошёл не по той дорожке. Монархизм был обречён, потому что он ставил во главе нации людей, неспособных ею управлять. Этот человек мог бы стать прекрасным слесарем, но, к великому сожалению, не мог стать сносным королём, но давай посмотрим, что он представлял собой в человеческом плане. Мы уже знаем, что он был толстощёким рохлей. Но снизу он был ещё мягче, чем сверху, потому что ему понадобилось семь лет, чтобы извлечь пользу из своей женитьбы!
От удивления Толстяк забывает о том, что нужно смотреть через дырки в картоне, и мы натыкаемся на стоящий грузовик. Транспортное средство оказывается цистерной коммунального хозяйства. Служащие этой уважаемой фирмы начинают сильно возникать, что очень огорчает Берюрье. Мой Отважный грозится засунуть их в их бочку, на что эти господа отвечают, что она больше подходит моему товарищу, судя по его одежде, внешнему виду и запаху. Я успокаиваю разгорячившиеся умы пылкими выражениями, и мы уезжаем. Берю очень отходчив. Через двести метров он уже забыл об инциденте.
— Ты говорил, что у Людовика Шестнадцатого был вялый шомпол, Сан-А?
— Совершенно, — отвечаю я. — Представь себе, как расстроилась эта кокетка Мария-Антуанетта: явилась с австрийского двора, вся в ожидании того, что её ноги расцветут как букет фиалок (она сама уже пахла фиалками), и, едва оказавшись в постели, вдруг замечает, что у парня Людовика лопнувший патрубок.
— Ах, бедная! — сочувствует Жалостливый. — Приехать из Вены, чтобы спать с этим несчастным, труба! Но ты говоришь, что так продолжалось семь лет, а что было потом? Ему что, включили рубильник?
— Его подремонтировал врач, и, похоже, всё пошло
— И ты это называешь доказательством! — подтрунивает Чудовищный. — Для такого сыскаря, как ты, это не китайская грамота! Насколько мне известно, Мария-Антуанетта была такой чувственной, что ей оставалось только не запутаться, кому из альпинистов лезть на её бугор Венеры со своим весёлым ледорубом.
— Как сказать, Толстяк. То, что она была фривольной, это да. Но нет никаких доказательств того, что у неё был любовник!
— Ты становишься доверчивым, когда захочешь, — фыркает мой Насмешник. — Ты что, думаешь, она приглашала киношников из «Новостей» Гомон, когда собиралась бурить недра? Не забывай, что у неё тоже могли быть обстоятельства, да ещё какие смягчающие. Толстый Людовик Шестнадцатый хоть и был королём, но если его магнитный перископ смотрел в галоши, вместо того чтобы показывать на галстук, ясно, что его пастушка делала ему кидняк.
Он задумывается и добавляет:
— Что бы там ни было, а революция должна была произойти. Когда народ видит, что короли умирают от сифона как простые капралы или не могут навести глянец своим жёнам, он в конце концов понимает, что монарх — это обычное дрянцо, и скипетр, который ему вроде как от Бога достался, это всего лишь палка!
Он умолкает, ибо мы подъезжаем к дому, солидному, как начальник вокзала. Короткое интервью с цербершей, которая сообщает нам о том, что сын врача, хозяина красного «триумфа», не может быть нашим сорванцом-грабителем. В самом деле, он наехал на платан (который, кстати, ему ничего не сделал) на прошлой неделе. Теперь его «триумф» стоит не больше двенадцати франков, да и то благодаря эмблеме Сен-Кристофа, которая чудом осталась целой.
Таким образом, мы вычёркиваем первое имя из списка и переходим к следующему. Направление — Булонь — Биланкур.
Его Величество, которому надоело изображать жирафа, снимает картон — ветровое стекло. Сжав зубы на ветру, Полнотелый требует от меня рассказать о личной жизни Марии-Антуанетты. Естественно, я ему рассказываю о Ферсене, этом блистательном шведском офицере, который создал культ австриячки. Я рассказываю о тайных встречах, костюмированных балах и сельхозработах в Трианоне.
— Я знаю Трианон, — говорит он, — не тот, что в Версале, а в Вильжюифе. Мы туда с Бертой ходили на танцы летом.
Я киваю и продолжаю:
— Жена Людовика Шестнадцатого изображала из себя фермершу в то время, когда крестьяне умирали от голода. Эта властительница была с ветерком в голове. Она тоже очень сильно поспособствовала революции. Нужно попытаться понять ситуацию, Толстяк. Франция была разорена, великие философы находились в состоянии брожения, а у власти был вялый король-импотент, неловкий, как цирковой шут. Людовик Шестнадцатый напоминал слона в Зеркальной галерее! Он был объектом насмешек. Его собственные братья, граф де Прованс (будущий Людовик Восемнадцатый) и граф д'Артуа (будущий Карл Десятый) старались его дискредитировать.