История Французской революции (1789 по 1814)
Шрифт:
Первое собрание открыло свои заседания 1 октября 1791 г. и тотчас же объявило себя Национальным законодательным собранием. С первых же шагов у него явился случай показать свою преданность новому порядку и то уважение, которое оно чувствовало к творцам Французской революции. Конституционный акт был ему торжественно вручен архивариусом Камю и двенадцатью самыми старейшими членами Национального собрания. Собрание приняло акт, стоя с непокрытыми головами, и поклялось среди всеобщих аплодисментов или жить свободным, или умереть. Оно сейчас же постановило выразить благодарность членам Учредительною собрания и принялось за свои работы.
Первые сношения собрания с королем не имели характера согласия и доверия. Двор, надеясь иметь при Законодательном собрании первенствующее положение, потерянное им при собрании Учредительном, вел себя неосторожно относительно беспокойной,
Собрание одобрило ту сдержанность, с которой председатель объяснялся с королем, и в отместку позволило себе вскоре поступок, достойный осуждения. Церемониал, с которым короля следовало принять в Собрании, уже был установлен предыдущими законами. Ему было сохранено кресло в виде трона, и его особу титуловали „государь“ и „Ваше Величество“. Депутаты при его входе вставали и снимали шляпы, садились, надевали шляпы и снова вставали и снимали их, почтительно подражая движениям короля. Некоторые, слишком беспокойные, находили такое снисхождение недостойным верховного собрания. Депутат Гранжнёв предложил, чтобы наименования „государь“ и „Ваше Величество“ были заменены более конституционным и даже более красивым „король французов“. Кутон пошел еще дальше и предложил дать королю простое кресло, совершенно такое же, как у председателя. Эти предложения вызвали легкое осуждение со стороны некоторых членов, большая же часть их торопливо приняла. „Я надеюсь, — сказал Гаде, — что французский народ будет всегда больше благоговеть перед простым креслом, на котором сидел президент, чем пред позолоченным троном главы исполнительной власти. Я даже и не говорю, господа, о титулах „государь“ и „Ваше Величество“, я просто удивляюсь, что Национальное собрание рассуждает об их сохранении. Слово „государь“ — значит господин; это пережиток уже не существующего феодального строя. Что касается второго титула, то его следует относить или к Богу, или к народу“.
Предварительное обсуждение было отвергнуто. Предложение было пущено на голоса и принято значительным большинством, но так как такое постановление являлось враждебным королю, то конституционное мнение было против него, порицая эту чрезвычайную и неуместную принципиальную точность. На другой день те, которые требовали предварительного обсуждения, настаивали на отмене решения, принятого накануне. В то же время распространился слух, что король не приедет в Собрание до отмены декрета, и он был аннулирован. Эти маленькие распри между двумя силами, из которых каждая боялась быть захваченной врасплох, боялась высокомерных поступков, в особенности злого умысла, на этот раз кончились ничем. Всякое воспоминание о неудовольствии было сглажено присутствием Людовика XVI в Законодательном собрании, где он был встречен со всеми знаками уважения и восторга.
В своей речи он главным образом касался всеобщего умиротворения. Он указал Собранию вопросы, которые должны были привлечь его внимание, а именно — финансы, гражданские законы, торговля и промышленность и укрепление нового порядка. Он обещал отдать все свои силы водворению дисциплины и порядка в армии, привести королевство в оборонительное положение и вообще вести дело так, чтобы Европа получила о революции самое высокое мнение. Он прибавил следующие слова, встреченные одобрениями: „Господа, чтобы наши будущие работы так же, как ваше усердие, принесли все то добро, которое от них ждут, необходимо, чтобы царствовало постоянное согласие и ненарушимое доверие между Законодательным корпусом и королем. Враги нашего спокойствия будут искать возможности нас разъединить, но пусть любовь к отечеству нас сблизит и общественное благо сделает неразлучными. Итак, общественная власть будет развиваться без затруднения, администрация не будет тревожиться напрасно, собственность и вера каждого будут равно обеспечены, и никому не останется предлога жить вдалеке от страны, где законы в силе и все права уважаются“. К несчастью, существовало два класса вне революции, не желавших слиться вместе с ней; их усилия внутри Франции и в Европе
Состав этого Собрания был вполне народным. Так как мысли всех были на стороне революции, то ни двор, ни дворянство, ни духовенство не могли оказать никакого влияния на выборы. В этом Собрании не было, как и в предыдущем, приверженцев абсолютной власти и привилегий. Обе фракции левой стороны, на которые она раскололась к концу Учредительного собрания, сохранились и теперь, но не в той численности и не в той силе. Народное меньшинство того собрания стало здесь большинством. К такому результату привели: запрещение выбирать уже испытанных членов Учредительного собрания, необходимость выбирать лиц, отличающихся своим мнением и поведением, и в особенности живое влияние клубов. В скором времени партии определились; образовались правая, центр и левая, как и в Учредительном собрании, только с другим характером, чем раньше.
Правая сторона, образовавшаяся из ярых конституционалистов, составляла умеренную партию. Главнейшими членами ее были: Матьё Дюма, Рамон, Воблан, Беньо и другие. Они вели переговоры с двором через Барнава, Дюпора, Александра Ламета, бывших ее старинными вождями. Людовик XVI редко следовал их совету, относясь с большим доверием к мнению своих приближенных. Эта партия опиралась на Клуб фельянов и среднее сословие. Национальная гвардия, армия, совет департаментов и вообще все конституционные власти были ее сторонниками. Но эта партия фельянов уже не главенствовала в Собрании и скоро лишилась и другой надежной точки опоры; городское управление попало в руки ее противников — левых.
Левые образовали партию так называемых жирондистов; во время революции она была переходной между средним сословием и народом. У нее не было тогда плана ниспровержения существующего порядка, но она была намерена защищать революцию всеми средствами в противовес конституционной партии, желавшей употреблять для этого только средства законные. Во главе ее были блестящие ораторы департамента Жиронды, давшей ей свое имя: Верньо, Гаде, Жансонне и провансалец Инар, красноречие которого отличалось еще большей силой, чем всех остальных. Главным вождем партии являлся Бриссо, бывший член городского управления в Париже во время предыдущей сессии и ставший теперь членом Законодательного собрания. Взгляды Бриссо, желавшего коренных реформ, необыкновенная деятельность его ума, отразившаяся в журнале „Патриот“, его речи с трибун Собрания и в Клубе якобинцев, его обширные познания об иностранных государствах — давали ему власть в то время, когда партии боролись между собой и каждую минуту могла возгореться война с Европой. Влияние Кондорсе зависело главным образом от его репутации человека глубокомысленного и преданного демократическим теориям, что давало ему обличие Сьейеса этого второго революционного поколения. Петион, смелый и страстный, был человек действия своей партии. Благодаря внушающей доверие наружности, красноречию, умению обращаться с народом он был вскоре выбран на должность мэра, которую до тех пор Байи отправлял в интересах среднего сословия.
Из рядов левой стороны, наконец, выделилась новая, еще более крайняя партия, члены которой — Шабо, Базир, Мерлен из Тионвиля — были для жирондистов тем же, чем Петион, Бюзо и Робеспьер для левой Учредительного собрания. Это было началом фракции демагогов, извне поддерживавшей жирондистов с помощью клубов и народа. Настоящими предводителями этой партии, опиравшейся на целое сословие и жаждавшей укрепить свою собственную власть, были: Робеспьер, упрочивший свое влияние в Клубе якобинцев после выхода из Учредительного собрания, Дантон, Камиль Демулен и Фабр д'Эглантин, действовавшие среди кордельеров и создавшие новый клуб из людей еще более горячих, чем сами якобинцы, которые в общем все же принадлежали к буржуазии, пивовар Сантерр, пользовавшийся влиянием в предместьях, где были сосредоточены народные силы. Партия эта, однако, не имела самостоятельного значения, и только переворот мог дать ей главенство.
Центр Законодательного собрания составляли люди, преданные новому порядку. Как в центре Учредительного собрания, так и здесь убеждения были одинаково умеренные, но сила их была различна. Теперешний центр не поддерживался более сильным сословием, с помощью которого он мог бы твердой рукой обуздывать все крайние партии. Общественные опасности заставили скоро почувствовать необходимость в крайних мнениях и в партиях, стоявших вне Собрания, это окончательно уничтожило значение и силу центра. Подобно всем умеренным партиям, он был поглощен крайней левой, как более сильной.