История Фридриха Великого.

Кони Федор Алексеевич

Россия достигла своей цели. С этих пор императрица предписывала законы на сеймах, и король был только покорным исполнителем ее воли. Фридрих, поздравляя Станислава-Августа с восшествием на престол, написал к нему, между прочим, следующие замечательные строки:

"Не забывайте, что вы обязаны короной выбору, а не рождению. Мир, по всей справедливости, будет смотреть на ваши деяния гораздо строже, чем на других государей Европы. Вступление на престол последних есть непременное следствие их происхождения, а потому от них ожидают только того, к чему обыкновенный человек способен. Но от избранного равными себе, по единодушному согласию, от простого подданного, возвышенного в сан королевский, мир вправе требовать всего, чем можно заслужить и украсить корону. Благодарность к народу -- первый долг такого монарха, потому что, после Провидения, он одному народу обязан престолом. Король по рождению, действующий недостойно своего звания -- сатира да самого себя, но избранный монарх, забывающий свой долг и сан, кладет пятно и на своих подданных. Ваше величество, верно, простите меня за излишний жар. Он -- следствие чистосердечного уважения. Лучшая часть моей картины не столько наставление, чем Вы должны быть, как пророчество, чем Вы будете". {436}

Но

при состоянии тогдашней Польши и при влиянии на нее посторонних держав Станислав-Август не мог воспользоваться мудрыми советами Фридриха. Если вопрос о праве на верховную власть был решен Екатериной почти таким же средством, каким Александр Македонский развязал гордиев узел, то другой вопрос, о правах религии, волновал еще умы и разжигал страсти. В коренных постановлениях Речи Посполитой было определено, чтобы все граждане, несмотря на различие вероисповедания, пользовались одинаковыми правами в государстве. В 1569 году постановление это было снова утверждено на Люблинском сейме, и с тех пор каждый из королей польских, при вступлении на престол, приносил клятву сохранять права диссидентов, т. е. граждан не римско-католического исповедания. Но дела веры имели влияние и на дела политические. Большая часть польских подданных держались православного закона и, стало быть, невольно находились под влиянием единоверной им России. Желая уничтожить эту последнюю связь между двумя народами, родственными по происхождению, польские короли, начиная с XVII века, стали притеснять диссидентов. Началось с введения Унии, т. е. смешения обрядов восточной церкви с обрядами западной. В начале XVII столетия иноверцам было запрещено строить новые церкви и возобновлять старые, участвовать в провинциальных сеймах и, наконец, даже поступать на государственную службу. Такие притеснительные меры не раз зажигали пламя бунта и заставляли подданных греко-российского исповедания прибегать к защите русских царей, как представителей и блюстителей православия. Следствием были войны с Польшей Иоанна III, Василия III, Годунова, Алексея Михайловича. Софья укротила на время гонения против диссидентов московским договором 1686 года. Но при Петре Великом договор был нарушен, гонения начались снова и еще с большим фанатизмом. Иезуиты, найдя в Польше надежное пристанище, возбуждали в католиках непримиримую ненависть к иноверцам. Начиная с Петра Великого, Россия стала деятельно наблюдать за действиями польского правительства в отношении к диссидентам. Но при слабых королях из саксонского дома трудно было укрощать страсти народа. Политика России была обращена на другие предметы, и участь диссидентов нисколько не облегчалась. Пылкий, великодушный Петр III вознамерился принять более решительное участие в судьбе притесненных единоверцев и силой оружия восстановить их права и свободу. {437} Но Провидению угодно было предоставить исполнение этого замысла его супруге, великой Екатерине. Тотчас по возведении Станислава-Августа на престол императрица, через князя Репнина, потребовала от короля утверждения законных привилегий диссидентов. Дворы прусский, английский, шведский и датский поддерживали это требование через своих министров. Станислав вынужден был, наконец, созвать чрезвычайный сейм. В октябре 1767 года сейм собрался. Краковский епископ Салтык и магнат Залуцкий восстали против предложений Репнина и увлекли за собой большинство голосов. Сопротивление их возбудило умы в Польше. В Торне, в Слуцке, в Радоме составлялись конфедерации под начальством маршала Гольца, Яна Грабовского и князя Радзивилла, личного врага Станислава Понятовского. Русские войска, под предводительством Салтыкова, двинулись к ним на помощь. Страшное междоусобие угрожало государству. Устрашенный Станислав увидел необходимость прибегнуть к силе власти, чтобы остановить бурю в самом ее начале. Он составил новый сейм из семидесяти депутатов. Начальники противной партии начали опять сеять раздор, Репнин приказал их арестовать и отправил в Россию. Таким образом, дело диссидентов было кончено; сейм утвердил все их прежние права и обещал полную веротерпимость в государстве. Польша на время успокоилась. В Россию было отправлено почетное посольство, составленное из графов Виельгорского, Потоцкого, Поцея и Осалинского, для принесения Екатерине благодарности от имени Польши и княжества Литовского за оказанное ею покровительство диссидентам. Такое решительное влияние России на дела Польши стало тревожить другие государства и, в особенности, Австрию и Францию. Союз Фридриха с Екатериной мешал Австрии ясно высказать свое неудовольствие, и она до времени оставалась спокойной зрительницей событий. Франция, напротив, прибегла к обыкновенному своему орудию -- дипломатическим проискам. Герцог Шуазель, управлявший министерством, не мог равнодушно видеть возрастающую силу России, которая распорядилась престолом Польши, не испросив даже согласия французского короля. Не имея средств противиться намерениям петербургского кабинета силой оружия, Шуазель пустил в ход интригу.

"Французские агенты, -- пишет Фридрих Великий, -- появились повсюду. Одни возбуждали поляков к восстанию за свою свободу; другие уверяли диван, что могущество России угрожает Оттоман-{438}ской Порте; третьи, наконец, поддерживали на стокгольмских сеймах партию Гилленборгов, чтобы через то склонить Швецию к разрыву с Россией. Сам же герцог Шуазель принял на себя труд более важный: он старался отклонить прусского короля от союза с Россией. Но все его старания и все происки его агентов в Швеции были безуспешны".

Зато в Польше и в Турции Шуазель имел полный успех. В марте 1768 года образовалась в Баре (в Подолии) новая конфедерация недовольных заключениями сейма. Главами ее были воевода Потоцкий, Осип Пулавский и два брата Красинские. Они распространили слух в народе, что король, по настоянию русской императрицы, намерен совершенно истребить католицизм в Польше и обратить всех поляков в православие. С быстротой ракеты пронеслась эта весть по всему королевству и воспламенила католиков -- бунт вспыхнул. В Галиче и Закромиче составились еще два союза, и все три конфедерации соединились, наконец, в Кракове, объявляя решение сейма уничтоженным, а короля лишенным престола. Король и сенат вынуждены были снова обратиться к русской государыне. Войска наши немедленно вступили в Польшу, везде истребляли толпы мятежников и неутомимо преследовали их из одного города в другой, до самых берегов Кодымы. Здесь лежало селение Балта, в котором конфедераты укрепились и хотели защищаться. Русские

прогнали их за реку, овладели переправой и, перейдя на левый берег Кодымы, сожгли селение. Этот ничтожный случай послужил к разрыву Турции с Россией. Правый берег реки принадлежал кн. Любомирским, на левом начинались уже владения султана. Несмотря на извинения и дружественные предложения нашего кабинета, диван, подстрекаемый агентом Шуазеля, Верженем, счел разрушение Балты неприязненным действием против Порты, объявил России войну (4 октября 1768 года) и заключил русского посла Обрезкова в семибашенный замок, близ города Адрианополя.

Все усилия Фридриха примирить обе стороны остались без успеха. Против воли увидел он себя запутанным в чужую ссору и должен был выступить действующим лицом "в политических сплетнях, которыми управляется мир". Он выплатил России вспомогательные суммы, по договору, и ждал, чем дело кончится. Бессмертная слава озарила русское оружие в этой войне. В течение трех лет Россия приобретает неимоверные выгоды: Голицын дваж-{439}ды побеждает при Хотине; Румянцев завоевывает Молдавию и Валахию; Орлов разбивает турок при Хиосе и сжигает их флот при Чесме; Румянцев одерживает победы при Ларге и Кагуле; Панин берет Бендеры; Долгорукий завоевывает Крым. Турция поражена на всех пунктах: войска ее ослабели и упали духом, большая часть крепостей обращена в развалины.

Такие успехи России начали сильно беспокоить Австрию и даже самого Фридриха. Он предвидел, что от увеличения сил России, он мог, подобно Станиславу-Августу, из союзника сделаться послушником этой державы и начал думать о средствах остановить ее завоевания и поддержать политическое равновесие. Австрия думала о том же. Оба государства встретились в общих им видах и, несмотря на скрытую вражду, стали искать сближения. Иосиф II, сын Марии-Терезии, который по смерти Франца I (1765) был объявлен императором и соправителем своей матери, давно смотрел на Фридриха с юношеским увлечением и горел желанием вписать свое имя в летописи мира такими же яркими, блистательными чертами. Еще в 1766 году, объезжая Богемию и Саксонию, чтобы узнать поближе театр Семилетней войны, Иосиф письменно изъявил Фридриху желание лично с ним познакомиться. Но тогда канцлер Марии-Терезии, Кауниц, нашел это неприличным. Иосиф извинился перед Фридрихом, говоря, что скоро поправит невежливость, к которой принуждает его педантство менторов. Теперь сами обстоя-{440}тельства требовали сближения обоих монархов. Город Нейсе, в Силезии, был избран для их свидания. 25 августа 1769 года прибыл туда молодой император. Фридрих встретил гостя на лестнице. Иосиф бросился к нему в объятия и с восторгом воскликнул:

– - Теперь я совершенно счастлив! Желания мои исполнились: я вижу и обнимаю величайшего монарха и полководца!

Фридрих отвечал, что почитает этот день счастливейшим в своей жизни, потому что он послужит эпохой соединения двух домов, которые так долго были разделены враждой, и общие интересы которых требуют взаимной поддержки. И действительно, следствием свидания Иосифа с Фридрихом был договор, которым они обязались сохранять нейтралитет в случае новой войны Франции с Англией. Оба государя расстались, уверяя друг друга в искренней и прочной дружбе. Осенью следующего года Фридрих отдал императору визит. На этот раз съезд был назначен в Нейштате, в Мора-{441}вии. Дорогой Фридрих завернул в Росвальд, поместье графа Годица, который славился в Европе как отличный садовод. Сады его замка могли, действительно, назваться гесперидскими садами. Все прихоти вкуса, все вымыслы фантазии, все предания баснословия были в них осуществлены самым поразительным образом. В рощах порхали нимфы, преследуемые фавнами; на лугах играли аркадские пастухи и пастушки; сирены и тритоны плескались в водах. Все боги и богини древнего Олимпа оживали среди роскошной флоры всех земных поясов. Чудные фонтаны, зрелища, фейерверки и превращения поражали посетителя на каждом шагу и уничтожали всякую мысль о мире существенном. Многочисленная дворня графа была приучена к разным ролям этой трагикомической картины, вполне характеризующей досуг, причуды и роскошь XVIII века.

Фридрих пожалел о бедных людях, которые дрогли в холодной осенней воде, представляя наяд и тритонов, и о тонкой изобретательности ума хозяина, которая, при лучшем направлении, могла бы принести пользу человечеству. В начале сентября король прибыл в Нейштат. Иосиф выехал к нему навстречу. У городских ворот оба монарха обнялись дружески и под руку пошли во дворец, в сопровождении многочисленной свиты и народной толпы. На этом новом конгрессе Кауниц постарался склонить Фридриха к решительному союзу с Австрией, но король не желал прерывать дружеских отношений с Россией. Он обещал, однако, принять все меры, чтобы потушить пожар войны, готовый охватить всю Европу, и, вместе с венским кабинетом, вызвался быть посредником между Турцией и Россией. Известный князь де Линь, находившийся на австрийской службе, оставил нам весьма любопытные записки о нейштатском съезде. Он приводит множество изречений короля, которые показывают тонкость ума и скромность Фридриха.

– - Знаете ли, -- сказал он раз Иосифу, -- что я состоял у вас на службе? Да, да. Первый поход мой был за дом австрийский. Господи, как времена переменчивы!
– - прибавил он со вздохом.
– - Знаете ли, -- продолжал он, -- что я видел последний луч славы принца Евгения?

– - Вероятно, от этого луча и воспламенился гений вашего величества, -- прибавил князь де Линь.

– - Бог мой! Кто же может стать наряду с непобедимым принцем Евгением? {442}

– - Тот, кто выше его!
– - прибавил князь де Линь.
– - Например тот, кто выиграл тринадцать сражений!

О фельдмаршале Трауне Фридрих говорил:

– - Это был мой наставник: у него выучился я сознавать мои ошибки.

– - Ваше величество были очень неблагодарны: вы не заплатили ему за уроки, -- отвечал де Линь.
– - Вам следовало, по крайней мере, дать разбить себя, но я не помню, чтобы это случилось.

– - Я не был разбит потому только, что не дрался.

К Лаудону Фридрих обращался с особенным уважением. Он называл его не иначе, как фельдмаршалом. Это был тонкий упрек австрийскому правительству, которое не наградило заслуг достойного генерала единственно за то, что он взял Швейдниц без разрешения военного совета. Раз, перед обедом заметили, что Лаудон еще не пришел.