История Фридриха Великого.
Шрифт:
Можно себе представить, как подобное послание должно было подействовать на судей! Но люди эти, умертвившие в себе механизмом своего дела всякое человеческое чувство, привыкшие смотреть на правосудие, как на доходное ремесло, прежде всего подумали не об исполнении воли монарха, но об отклонении от себя грозы. Оправдать мельника значило выставить областной и верховный суд виновными. В решении были подведены законы, на которых оно опиралось. Суд и теперь не изменил своего решения, говоря, что не имеет на то права, ибо, если приговор несправедлив, то вина в том закона, а не судей. Арнольда велено было вознаградить только 40 талерами за то, что при описи мельницы захвачены были и его пожитки. Мельник снова обратился к королю. Фридрих приказал рассмотреть дело в уголовном департаменте берлинского сената и непременно удовлетворить
– - Справедливо ли обвинять крестьянина, у которого отняты плуг, поле и все средства к труду и пропитанию? {472}
– - Нет, -- отвечали советники, с низким поклоном.
– - Справедливо ли, -- продолжал король, -- отнять у мельника мельницу за то, что он не уплатил подати помещику, который лишил его воды?
– - Нет,
– - Хорошо!
– - сказал король.
– - Но вот случай: дворянину вздумалось для своей охоты завести пруд с карпами; он отводит в него речку, которой приводилась в движение мельница. У мельника от того стал жернов, и бедняк сидит без работы. Только четыре недели в круглый год, весной и осенью, во время разливов, он может достать себе скудный кусок хлеба. Несмотря на это, дворянин, который у него отнял доход, требует, чтобы мельник платил ему исправно подать. Как же поступает для разрешения этого вопроса кюстринское правосудие? Оно повелевает продать мельницу и удовлетворить дворянина. А здешняя уголовная палата одобряет это решение. Это выше всякой несправедливости и совершенно противно отеческим видам монарха.
Гроссканцлер хотел возражать, но Фридрих громко ударил по столу и вскричал:
– - Молчите! Не здесь вам следовало говорить! А там, где употребляли во зло мое имя и угнетали моего подданного под видом закона! Позорить имя короля несправедливостью -- уголовное пре-{473}ступление, оскорбление величества! Вы уволены от вашей должности! Я приищу на ваше место человека более рассудительного.
– - А вы, -- продолжал он, обращаясь к советникам, -- вместе с кюстринскими судьями отправитесь на год в тюрьму, в Шпандау. Знайте вперед, что самый последний крестьянин и нищий -- такой же человек, как и король. Забывать для него чувство человечества -- верх злодеяния! Присутственное место, которое делает несправедливости, опаснее самой отчаянной шайки разбойников; от них можно защититься, а от воров, прикрывающих себя мантией правосудия, нет спасения. Судья, который теснит и давит, должен быть наказываем вдвое строже разбойника, потому что к нему идут с доверием, в надежде на защиту.
Фридрих собственноручно написал сентенцию виновным и приговорил помещиков к возвращению Арнольду мельницы и всех понесенных им убытков. Это примерное наказание остановило многие злоупотребления и заставило присутственные места действовать с большей осмотрительностью. Невзирая на то, многие почитали приговор короля слишком строгим. Отставленный гросс-канцлер жил против самого дворца. На следующий день около подъезда его стояло множество экипажей. Все наперерыв спешили изъявить ему чувство своего соболезнования и сказать несколько утешительных слов. Австрийский посланник, живший возле Фюрста, воскликнул с изумлением:
– - Да здесь, я вижу, свет навыворот: в других странах спешат с поклонами к новым министрам, а здесь почему-то все съезжаются к отставленным!
Сам Фридрих заметил из окна необыкновенный съезд. Когда ему объяснили причину,
– - Это делает честь моим придворным. Никогда не должно забывать сослуживца в несчастье. Я сам жалею о канцлере, но чувство правды и безопасность последнего из подданных -- первый долг короля, он выше всякого личного участия.
Вместо Фюрста назначил Фридрих обер-канцлером Крамера, бывшего министром юстиции в Силезии.
– - Знаешь ли ты, кто я и кто ты?
– - сказал он ему при назначении.
– - Я -- глава правосудия в моем государстве и должен Богу дать отчет в исполнении этой обязанности. Тебя я избрал себе в помощники. В соблюдении истины и правосудия обязан ты ответом и перед Богом, как перед общим Судьею, и предо мною, как перед {474} доверителем своим. За твою оплошность я в ответе, это правда, но и мои непроизвольные грехи падут на твою душу в день судный.
Крамеру поручил он пересмотреть законы и составить руководство для всех судебных мест, сообразное с назначением и правами каждого сословия. Крамер составил две превосходные книги: "Всеобщее гражданское право" и "Общий порядок судопроизводства", которыми Пруссия руководствуется и доныне.
Так действовал Фридрих в делах внутреннего управления. Домашняя жизнь его, после Семилетней войны и, в особенности, после баварской кампании, представляла печальную картину. Тесный дружеский кружок прежних лет был разрушен. Все близкие его сердцу исчезали постепенно друг за другом; одних похитила смерть, другие покинули Пруссию, чтобы окончить дни на своей родине. Печально, одиноко бродил он между могилами усопших друзей, предчувствуя с каждой новой утратой, что и его земное поприще близится к своему пределу.
Одно утешение оставалось ему: воздвигать друзьям своего сердца и сподвижникам памятники, которые показали бы миру, что славу его царствования разделяли люди, достойные уважения отечества и любви своего монарха. Вильгельмовская площадь в Берлине постепенно украшалась монументами Шверину, Сейдлицу, фельдмаршалу Кейту и Винтерфельду. Но чувствительнейшую утрату для сердца Фридриха составляла его сестра, маркграфиня Байрейтская. Ее памяти поставил он мавзолей совсем другого рода; в этом памятнике высказались вся мечтательность германского характера и вся нежность души короля-человека. Вот как пишет о нем сам Фридрих к Вольтеру, в 1773 году:
"Пусть назовут это слабостью или безрассудным обожанием, но я исполнил для моей сестры то, что Цицерон думал сделать для своей Туллии: я воздвиг в честь ее храм Дружбы.
В глубине храма поставлена ее статуя, а на каждой колонне находится медальон героя, прославившегося чувством преданности и дружбы. Храм построен в уединенной рощице моего сада, и я часто хожу туда вспоминать о моих утратах и о счастье, которым некогда наслаждался".
И точно, из всех старых друзей у него оставалось еще двое: старик Фуке и лорд-маршал Джордж Кейт, брат фельдмаршала, погибшего под Гохкирхом. Маркиз д'Аржанс, с которым Фридрих постоянно вел переписку, даже во время походов, покинул своего {475} венценосного друга в 1769 году. Под старость он стал тосковать о родине, ему хотелось умереть под благодатным небом Прованса, и Фридрих, с душевной скорбью, вынужден был его отпустить. Прощание было трогательно. Д'Аржанс полагал, что король удерживает его, боясь повторения истории с Вольтером, потому что вся переписка Фридриха находилась в его руках. Чтобы успокоить короля на этот счет, он, вместе с просьбой об увольнении, послал к нему все письма, запечатанные в пакете. Но Фридрих, не распечатывая пакета, возвратил его своему другу. Кейт также уехал на родину, в Шотландию. Но старик уже не застал там ни друзей, ни родных. Горный воздух тяготил его, сердце влекло к Фридриху -- в Сан-Суси сосредоточился для него весь мир. Письмо короля еще более встревожило его тоску.
"Если жизнь не порадует вас на родине -- писал ему Фридрих, -- то вспомните, что у вас есть друг, тоскующий в разлуке с вами. Если бы я имел флот, то покорил бы Шотландию, чтобы вас похитить; теперь же могу только простирать к вам дружеские объятия и мечтать -- авось, он возвратится!"
Восьмидесятипятилетний старик заплакал и на другой же день был на обратном пути в Пруссию. Фридрих построил ему дом в Сан-Суси, возле самого сада, на дверях которого Кейт велел написать: Fridericus II nobis haec otia fecit. Все было придумано королем для полного удобства, спокойствия и счастья старика.