История Германии в ХХ веке. Том II

Херберт Ульрих

Это привело к возникновению двух частично конкурирующих интересов США: с одной стороны, добиться от правительства Германии быстрой и бесповоротной интеграции в западный блок, в том числе институциональной; с другой стороны, учесть антигерманские настроения западноевропейцев и создать гарантии против националистического отката Западной Германии. Таким образом, американская политика в отношении Германии представляла собой процесс политического обмена: в той мере, в какой ФРГ политически и экономически интегрировалась в Запад и стабилизировалась как либеральная демократия, США были готовы постепенно предоставлять элементы суверенитета немецкому правительству.

Если США и Великобритания были в основном согласны с этим, то реакцию Франции, западногерманского правительства и, конечно, Советского Союза на эту концепцию было труднее предсказать. Для

Франции огромная экономическая мощь Западной Германии, особенно в угольной и сталелитейной промышленности, имеющей отношение к производству вооружений, и потенциальное перевооружение ее восточного соседа все еще вызывали серьезные опасения. По этой причине меняющиеся французские правительства пытались замедлить процесс обретения Западной Германией суверенитета или, когда это уже невозможно было поддерживать в условиях эскалации холодной войны, направить его в русло исключительно двусторонних, но не равноправных связей с Германией.

Для Советского Союза интеграция Западной Германии в формирующийся западный блок означала вопиющее смещение вектора силы в пользу США и серьезную угрозу, поскольку, казалось, повторялся сценарий, которого больше всего боялось советское руководство до 1939 года: общий фронт США, европейских западных держав и Германии против СССР. Поэтому предотвращение этого было главной целью советской внешней политики в Европе. Для достижения этой цели СССР при определенных обстоятельствах был готов даже отказаться от ГДР и проглотить горькую пилюлю в виде объединенной, экономически сильной и, предположительно, вооруженной Германии, если только она не станет частью западного потенциала угрозы. Вопрос о том, будет ли, и если да, то в какой степени нейтральная объединенная Германия находиться в советской зоне влияния, был, конечно, открытым; но для Советского Союза это был, безусловно, вариант, а для Запада – кошмар.

Однако несомненным было то, что такая объединенная Германия нарушит, если не остановит, процесс интеграции в Западной Европе, хотя бы потому, что западноевропейские государства захотят защититься от такого колосса. В этих условиях, однако, экономический подъем Германии, которым ФРГ во многом была обязана своей интеграции в мировую торговлю, также находился под угрозой; повторение веймарского развития со слабой экономикой, нестабильной внутренней политикой и внешнеполитической изоляцией казалось возможным или даже необратимым.

В ФРГ лидеры двух основных партий, Аденауэр от ХДС и Курт Шумахер от СДПГ, несмотря на все яростные споры по поводу отдельных шагов в немецкой политике, были в основном согласны с основной целью: ФРГ должна интегрироваться в Запад экономически, политически и, возможно, в военном отношении. Существовали разногласия по поводу того, как должны складываться отношения с западными державами, и по поводу соотношения между западной интеграцией и воссоединением. В этом отношении Аденауэр был полностью согласен с правительством США: западная интеграция имела первостепенное значение. Воссоединение было для него второстепенным. Учитывая политическую нерешительность немцев, которую он неоднократно подчеркивал, и глобальную советскую угрозу, у Аденауэра не было альтернативы: воссоединенная, полностью нейтральная Германия отдалилась бы от Запада, породила бы новый национализм внутри страны и неизбежно попала бы под влияние советской политики. Поэтому для Аденауэра единая Германия имела смысл и была желательна только как интегрированная часть Запада. Но поскольку в долгосрочной перспективе условий для этого не существовало, приоритетной задачей канцлера было быстро связать Западную Германию с Западом и тем самым как можно скорее восстановить права суверенитета. С учетом политического баланса сил это могло быть сделано только в соответствии с американской политикой: немцы должны были предпринять предварительные усилия и доказать свою политическую состоятельность – тогда они постепенно получили бы права суверенитета. Приняв это как данность, Аденауэр быстро завоевал доверие США.

Шумахер, напротив, был гораздо более самостоятелен в отношениях с западными союзниками. Для него интеграция с Западом тоже была важной целью, но не так, как для Аденауэра, и, прежде всего, не на условиях западных держав. Он отвергал необходимость предварительно что-то доказывать Западу. Скорее, западные державы должны сначала предоставить суверенитет немцам – тогда федеральное правительство по собственной воле примет решение в пользу Запада. Таким образом, для него воссоединение имело приоритет перед

интеграцией с Западом. Нейтральная единая Германия его не пугала.

Теперь такую позицию можно было отстаивать, вероятно, только в роли оппозиции, поскольку она в значительной степени сводила на нет глобальный баланс сил и реальное пространство для маневра западных немцев. Убежденность Шумахера в том, что социал-демократическая Германия не может нести ответственность за политику нацистского режима, также не встретила понимания на Западе. В этом отношении линия Аденауэра была более реалистичной, вероятно, также в отношении восприятия Германии в соседних европейских странах и оценки политической зрелости его соотечественников. Он понимал, что повторение веймарской ситуации навсегда исключит примирение с Западной Европой и что послевоенное положение дел, несмотря на все трудности, дает шанс добиться прочной и бесповоротной западной интеграции Германии. Но в этом заключалась проблема Аденауэра, интеграция только западной части, в то время как от Восточной Германии пришлось отказаться и, вероятно, надолго. На тот момент это можно было компенсировать только пропагандистскими средствами, и его неоднократные заявления о поддержке воссоединения звучали соответственно громко, в то время как его реальная политика исключала такую возможность.

В результате начальные политические условия изменились парадоксальным образом: если после 1918 года правые партии отстаивали национальные интересы против Версаля и политики исполнения обязательств и при этом вели себя все более националистически, то социал-демократы и политический центр проводили политику последовательного завоевания суверенитета в отношениях с западными державами. Теперь все было наоборот: правоцентристы проводили курс на уступки и приоритет западной интеграции над воссоединением, в то время как социал-демократы строго подчеркивали национальные интересы в отношении с западными оккупационными державами – возможно, также потому, что они сделали свои выводы из травмы 1918–1919 годов, когда их политика исполнения и постепенного пересмотра означала, что они мало что могли противопоставить всплеску национального акцента и должны были выслушивать обвинения в предательстве родины. Такое распределение ролей стало важной предпосылкой для западной интеграции ФРГ. Ведь социал-демократам в правительстве было бы очень трудно продвигать этот курс западной интеграции против национального лагеря, который в то время, предположительно, быстро рос.

Следствием подобного положения дел стали бесчисленные конференции и переговоры по договорам в период с 1948 по 1957 год. Уже начальная ситуация молодой ФРГ указывала на распределение интересов: федеральное правительство и правительства земель находились под контролем верховных комиссаров, которые обосновались в Петерсберге под Бонном. Даже иностранные послы были аккредитованы там, а не при федеральном правительстве. Петерсбергское соглашение от 22 ноября 1949 года, которое определяло договоренности между Верховной комиссией и вновь созданным федеральным правительством, также почти не предусматривало уступок со стороны союзников. Вопреки настоятельным пожеланиям Аденауэра, демонтаж немецкой оружейной промышленности не был остановлен этим соглашением, а только сокращен. В то же время, однако, правительство Германии должно было стать членом Международного Рурского управления. Это обезопасило рурскую промышленность от дальнейшего демонтажа, но в то же время она оказалась под международным контролем, что означало потерю немецкой стороной самостоятельности в экономической политике в этом регионе. Высказывание Шумахера о том, что Аденауэр был «канцлером союзников», было не совсем ошибочным в этом отношении, но он не понимал, что ничего нельзя было добиться без таких предварительных уступок союзникам, которые были настроены очень решительно.

Федеральное правительство столкнулось с такой же вынужденной ситуацией во время переговоров о вступлении в ОЕЭС. Де-факто оно было лишено права принимать решения по внешнеэкономической политике, но в то же время получило возможность реинтегрироваться в мировую торговлю. Аналогичная картина возникла в ходе переговоров о приеме в Совет Европы: федеральное правительство стремилось к вступлению, рассматривая это как признание государственного суверенитета, но была одна проблема. Саар, временно переданный под французский контроль, также должен был стать членом этого органа. По мнению Шумахера, это узаконило бы отрыв Саарского региона от немецкой территории. Тем не менее Аденауэр согласился – и, как оказалось, был прав.