История города Рима в Средние века

Грегоровиус Фердинанд

Судьба маститого Стефана была глубоко трагической, а стойкость его – достойной римлянина. Когда вестник несчастья прибыл в замок Палестрину и сообщил ему о смерти его первенца, его дивного внука и всех племянников, то он, немой и безмолвный, вперил взор в землю, затем спокойно сказал, как гордый аристократ: «Да свершается воля Господня; поистине умереть лучше, чем терпеть иго мужика». Воспеваемые Петраркой дифирамбы этому римлянину – фениксу из пепла древних героев – не были вполне преувеличены. За четыре года перед тем посетил он его в Риме и начертал портрет его: «Великий Боже! Какое величие в этом старце! Какие голос, чело и лик, какой характер, сила ума и крепость тела в таком возрасте. Казалось мне, что зрю перед собой Юлия Цезаря или Сципиона Африканского, с той лишь разницей, что он гораздо старше; и несмотря на то, в течение семи лет что я видел его в Риме во второй раз, или двенадцати с тех пор, как увидел его в Авиньоне в первый раз, едва ли он сколько-либо изменился». Благородный старец предсказал Петрарке судьбу свою; он пережил своих детей, ибо и кардинал Иоанн умер через год после дня несчастья. Случайно покинул Петрарка Авиньон для возвращения в Италию в то самое 20 ноября, в которое обрели свою гибель его друзья и благодетели. Весть о том выслушал он с сокрушением и пролил слезы, но доказал, как и ранее высказывал, что Рим и Италия были для него дороже любимой им более всего на свете фамилии Колонн. Трибуна упрекать мог он теперь в том же, в чем Магарбал упрекал Аннибала. Вместо того чтобы вслед за победой быстро появиться перед Марино и Палестриной, Кола устраивал великолепные зрелища

и триумфальные кортежи. Сына своего Лоренцо повел он наследующий после схватки день к вратам его имени и к месту, на котором пал рыцарственный Колонна; здесь, в кровавой луже, окрестил его в рыцаря Лаврентия от победы, вслед за тем капитаны рейтарства должны были совершить над ним рыцарский удар. Зверский этот поступок вселил к нему презрение. Рыцари отказались отныне ему служить; знатные покинули его дотоле блистательный двор; он окружил себя отверженными людьми. Этот выходец из народа, неспособный сносить счастье, превратился в распутного тирана. Молва о перемене характера освободителя Рима разнеслась еще ранее 20 ноября. Петрарка писал ему соболезнующие письма из Генуи и оплакивал гибель его гения. Вера его в прочность свободы еще даже в сентябре не была поколеблена. Услышав тогда об осаде венграми Сульмоны, писал он вне себя от волнения к Барбату, оплакивал нашествие этих варваров на родной город Овидия, полагал, однако, свою надежду на римский народ и на великодушного трибуна, которого покровительству хотел поручить друга. В ноябре пришлось ему проливать лишь слезы разочарования о жребии изувеченной Италии и снова падающего Рима, теперь же он уже начинал стыдиться собственного лирического эмфаза.

Кола вымогал деньги и расточал их. Он повысил соляной налог для уплаты жалованья войску; народ роптал; он не дерзал более его созывать. Победа над Колоннами была апогеем его фортуны, но не могущества. Тогда же после опьянения впал он в беспредельную слабость. Орсини снова дефилировали перед Римом и производили недостаток в городе. Во главе аристократов стали теперь Лука Савелли и Счиаретта Колонна в союзе с кардиналом, призывавшим из Монтефиасконе на помощь города Умбрии и Тосканы.

Когда легат стал грозить опалой, отлучением и процессом за ересь, трибун потерял мужество. Он снова принял папского викария в сотоварищи по должности и объявил о покорности папе. Ввиду того что одним из наиболее тяжких обвинении против него было примкнутие к нему Сабины, написал он 2 декабря к тамошним общинам о том, что слагает с себя вверенную ему власть подесты, отзывает своего заместителя и представляет урегулирование отношений их к церкви кардиналу; впрочем, они не должны были бояться; в нужде он не бросит их на произвол, а лишь хочет помириться с церковью. Уже в этом письме Кола именовал себя просто лишь Tribunus Augustus; он хотел просто даже называться ректором папским; он отменил все свои декреты о правах римского величества, так же как и вызов имперских князей. Для устранения подозрений в намерении при помощи Людовика Венгерского сделаться тираном озаботился он при содействии папского викария, 7 декабря избранием совещательного совета из 39 пополанов. Но упорство этого народного совета дать согласие на соляной налог и на избрание одного военачальника явилось уже дурным знаком. Спор между ним и некоторыми из депутатов имел, правда, последствием прогнание всего совета народом, и это показало Коле, что он еще не потерял всех симпатий. Римляне не хотели более подчиняться папскому управлению. Когда Кола сказал им о намерении своем править городом, согласно условиям кардинала-легата, то они неистово стали требовать прочтения этих артикулов, в чем он отказал. Викарий увидел себя в опасности; 11 декабря удалился он, осыпая проклятиями лицемера Колу и строптивых римлян, и направился в Монтефиасконе. Так Кола стал опять единодержавным регентом. Он надеялся теперь задобрить народ и даже примирить с собой аристократов, ради чего выпустил из темницы и префекта. Но престиж его был уже так глубоко потрясен, что малейший толчок должен был низвергнуть все его могущество.

3 декабря папа издал гневную буллу на имя римского народа – клеймил Колу как беззаконника, язычника и еретика и убеждал римлян извергнуть его из среды своей, как паршивую овцу. В числе прегрешений трибуна поставлено было теперь и то, что он хотел низвергнуть церковь и империю, ибо представлял городам итальянским голоса для нового избрания императора и в безумии своем стремился к самой императорской короне, не заботясь об опасностях, в которые ввергал римлян, обрушивая на них гнев всех германцев и церкви; он ввергал в темницы духовных, присваивал себе права церкви, эдиктом предписал всем римским прелатам вернуться в город и даже осмелился объявлять, что Рим и церковь едино есть. Пал Кола еще прежде, чем булла эта достигла Рима. Алчным римлянам предстоял скорый юбилей; папа мог лишить их его, и им приходилось делать выбор между требовавшей одних лишь жертв свободой и сулившей изобилие покорностью. Возрастающая опасность с каждым днем все более обескураживала Колу; его пугали мрачные сны об обрушении Капитолия; печальные крики совы, засевшей в руинах, которую не могли прогнать, возбудили в нем страх и ужас. Он сильно страдал головокружениями и подвержен был частым обморокам. Случай низверг его с Капитолия.

Согласно договору, Людовику Венгерскому дозволено было вербовать в Риме рейтаров. Один неаполитанский барон, прославленный своими преступлениями, именно Иоанн Пипин, граф де Минорбино, находился с братьями своими в качестве вербовщика в городе. Из ненависти к Коле, вызывавшему его уже не раз за разбойничество к суду, а теперь принужденному терпеть его из уважения к королю венгерскому, принял граф с Лукою Савелли участие в заговоре, которого не чужд был и кардинал-легат. Служители трибуна хотели приклеить на дверях церкви Св. Анджело вызов Савелли к суду; неаполитанцы помешали им это исполнить. Когда затем Кола потребовал графа де Минорбино на суд, то тот окопался со своими наемниками у С.-Сальватора в Пенсилисе, в Цирке Фламиния. Он приказал звонить в колокола С.-Анджело и кричать клич: «Народ! Народ! Смерть трибуну!» На набатный колокол с Капитолия явились к Коле всего пять хоругвей; народ и Орсини, его партии не явились. Против баррикады бунтовщиков отправил он одного немецкого капитана; капитан пал; тогда трибун счел все потерянным. Освободитель Италии и Рима отшатнулся перед парой непокорных венгерских копий. Больное его воображение видело в восстании весь город, хотя это настолько мало было в действительности, что при быстрой решительности он легко мог бы обуздать этих мятежников. Сердце его замирало; мужества у него сохранилось, сколько у младенца; он едва мог говорить. Он сложил знаки своего трибуната; серебряный венок и стальной скипетр возложил он, как вклад, на алтарь Арачельской Богоматери; простился с друзьями. Он жаловался, что после хорошего семимесячного правления принужден был сходить с Капитолия, прогоняемый завистью злых. Он плакал; стоявшие вокруг него, видевший его нисхождение народ, лучшие граждане плакали. Никто его не удерживал. При трубных звуках, с распущенными знаменами, с вооруженным конвоем спустился народный трибун с Капитолия и перешел в замок Ангела, где заперся. Весь Рим был глубоко поражен. Дивный сон разбился в ничто после всего семимесячного, с давних уже пор не испытываемого городом эмфаза. Неожиданный и бесшумный этот конец правления Колы состоялся 15 декабря 1347 г. Среди глубокой их заброшенности народный трибун устроил римлянам народный классический карнавальный спектакль и в блестящем триумфальном кортеже нарисовал перед их очами величие античного мира. Затем наступило отрезвление, а с ним вместе – и реальность в прозаической форме реставрации аристократии, возвращающейся с жаждой мести.

Глава VII

1. Реставрация папского правления и аристократии. – Кола объявлен в замке Ангела вне закона и обратился в бегство. – Кампания герцога Вернера. – Разрушение Ананьи. – Анархия в Риме. – Черная смерть. – Юбилейный 1350 год. – Кардинал Анибальдо. – Процессия пилигримов. – Дикое состояние города. – Людовик Венгерский. – Петрарка в Риме

Отъезд

трибуна с Капитолия явился настолько неожиданным для аристократов, что они в нем усомнились и лишь три дня спустя отважились вступить в оставшийся без руководителя город. Делает честь геройскому духу маститого Колонны, что он не искал вовсе отомстить своим врагам; гражданские институты Колы не были ниспровергнуты, родственники его не были преследуемы, замок Ангела, где он находился под покровительством Орсини, не подвергся нападению. Тогда совершился въезд Бертрана де Дё в Рим, которым он вступил в обладание от имени папы. Он отменил все декреты трибуна, восстановил прежний образ правления и сделал сенаторами Бертольда Орсини и Луку Савелли. Лука представлял партию Колонн, ибо Стефан не принял более на себя бремя сенаторства. Согбенный старец стоял у могилы сына и внуков; из славного его рода не оставалось вскоре никого, кроме одного Стефанелло, юного сына убитого Стефана. Сам он исчез из истории города, в которой в течение более полувека занимал столь выдающееся положение; умер он, как полагают, в 1348 г.

Организовав городское управление, легат вернулся обратно в Монтефиасконе, вызвал туда Колу, как еретика и мятежника, перед свой трибунал и объявил его вне закона. По тому же процессу привлечены были ревностнейшие приверженцы трибуна, как, например, Чекко Манчини, его канцлер. Но неожиданная реставрация папской власти оказалась бессильной для умиротворения возбужденного города, где демократические страсти катились высокими валами; друзья Колы были еще многочисленны, знать же, сломленная в своей мощи, всплывала в одних лишь обломках. Сам трибун отправился вскоре по своем падении в Чивита-Веккию, которой крепостью командовал все еще племянник его граф Манчини; по переходе последней к легату снова удалился он в замок Ангела. Едва было известно, где он находится. Новые сенаторы приказали намалевать его изображение на Капитолии вверх ногами; он отвечал им из своей засады обычной своей манерой; ибо однажды увидали у церкви Santa Maddalena, у замка Ангела, изображение Ангела, попиравшего ногами змей, драконов и львов. Но аллегория эта более не подействовала. Кола понял, что время его миновало в Риме; он страшился коварства Орсини, помышлявших о выдаче его на хороших условиях Авиньону, подобно тому как граф Фацио Пизанский продал лжепапу Иоанну XXII. Услышав о победоносном вступлении короля венгерского 24 января в Неаполь, скрылся он в начале марта из Рима и среди многих опасностей добрался до этого королевства, где рассчитывал обрести защиту у своего союзника. Папа тотчас же потребовал у короля Людовика выдачи беглеца. Одни лишь слухи носились о судьбе и пребывании Колы. Молва гласила, что он замышлял вернуться в Рим с венгерскими войсками и вступил в связь с великой Кампаньей. Этой страшной наемной бандой командовал Вернер фон Юрелинген, внук герцогов Сполетских, давний уже бич итальянских областей. Поступив на службу к Людовику Венгерскому и быв отпущен им в Неаполе, сформировал он из немецких ратников и других авантюристов компанию из 3000 человек и с ней предпринял разбойническую экспедицию на Лациум. Граждане Ананьи умертвили его гонцов, требовавших с дерзкой наглостью откупных сумм, и Вернер немедленно появился перед злополучным родным городом Иннокентия III и Бонифация VIII, штурмом взял его стены, искрошил жителей, разграбил и сжег его. С этого беззакония наступила и в церковной области страшная эпоха странствующих компаний солдат без отечества и без религии, ибо отечеством был для них минутный лагерь, кумиром – фортуна, а правом – копье и меч. Вконец истерзанное королевство неаполитанское, с незапамятных времен кишевшее бригантами, явилось рассадником разбойничьих этих кондотьер; там прошли школу все значковые немецкие предводители банд; Вернер Конрад Вольф, граф фон Ландау, граф Шпрех и Бонгарден. Кровавая баня в Ананьи могла теперь открыть итальянцам глаза на то, что идеи бежавшего трибуна были высокие и патриотичные, ибо требуемый им национальный федерализм устранил бы нашествие иноплеменных наемников. Не по вине одного Колы так плачевно кончились спасительные его планы. Герцог Вернер заставлял теперь трепетать Рим. Если бы этот страшный бандовый глава завладел городом, то нет сомнения, что оправдал бы кощунственный, выставленный в гербе его девиз: «Я герцог Вернер, предводитель великой компании, враг Бога, сострадания и милосердия». На сей раз он избавлен был от позора попасть в руки банды наемников, ибо Вернер удалился из Лациума. Римские милиции загородили ему проход в Тоскану, и при этом города заключили между собой первую лигу против этой компании, поступившей вскоре затем на службу церкви.

Надежды Колы на короля венгерского рушились, ибо для Людовика Рим не представлял цены, и сам он уже через четыре месяца по вступлении в Неаполь возвратился в свою страну из страха перед свирепствовавшей в Южной Италии чумой. И вот, пока экс-трибун скитался по Абруццам, его преследовали отлучительные буллы церкви. Папа приказал своему легату заключить союз с Перуджией, Флоренцией и Сиеной для подорвания планов Колы на возвращение; по отозвании им в конце 1348 г. Бертрана новый кардинал-легат Анибальдо из дома графов Чеккано подтвердил все изданные против Колы сентенции и объявил его как еретика вне законов. Но несчастный беглец имел одно самоудовлетворение: это была жесточайшая анархия, в которую снова впал город после того мира и порядка, которыми наслаждался под его управлением. Раздоры господствовали и в аристократии, и в народе; война родовая внутри и извне; разбои и бесчинства по всем улицам. Ввиду выказавшейся неспособности новых сенаторов папа повелел сделать сенатором не-римлянина. Состоялось ли это, неизвестно, ибо безурядица была так велика по бегстве Колы, что события в Риме за более чем годовой промежуток времени оставались во мраке.

1348 г. был, несомненно, страшный год вследствие черной смерти, или чумы, с неслыханной яростью опустошавшей Италию и Запад. Ужасы ее описывали все хронисты того времени, а Бокаччио увековечил воспоминание о ней во введении к своим новеллам. Обычным путем занесена была чума в Италию осенью 1347 г. на генуэзских кораблях. Ее никакими преградами не сдерживаемые опустошения были беспредельны. В Сиене и ее области умерли свыше 80 000 человек; в Пизе ежедневно умирали по 500; во Флоренции из пяти человек – трое; в Болоньи похоронили две трети населения. Последствиями явились полное перемещение имущественных отношений во всех местах, обезлюженных чумой, возрастание всех цен и заработной платы, ощутительная скудость, бесконечные ссоры из-за собственности, безнравственность и разврат и внезапное нарушение жизненных форм, расшатание обычных доселе общественных уз губительно подействовало на гражданский дух в республиках, и чума 1348 г. ослабила их, быть может, сильнее тирании и вольного хищничества, которых являлась союзницей.

Молчание хронистов свидетельствует, что Рим пострадал менее прочих городов, однако не были вполне пощажены и римляне, ибо поныне еще существует памятник этой чумы, а именно построенная в октябре 1348 г. мраморная лестница Арачели. Назначением ее было возводить верующих в эту церковь, где пребывает икона Богоматери, заступничеству которой приписывали римляне и в сей раз, как и во веки веков, избавление свое от заразы. Неоднократные землетрясения умножили во многих городах Италии несказанное бедствие. 9 и 10 сентября было такое сильное землетрясение в Риме, что обыватели покинули свои дома и целые недели жили в палатках; базилика Двенадцати апостолов обрушилась; фронтон Латерана свалился; Св. Павел (храм) обращен был в груду обломков; знаменитая башня Милиции осыпалась до половины; башня Конти подверглась сильному повреждению, да не могли остаться неповрежденными и Колизей, и античные здания.

Все эти муки взволновали народы и распалили вожделения их по отпущению грехов юбилейного года, ибо он представлялся помраченному воображению очищением света от демонских наваждений. За грехи, которыми отяготил себя Рим за время самого короткого владычества Колы, произведено могло быть отпущение без труда в базиликах. В возмещение помпезного зрелища всемирного владычества их города, перед тем только что предложенного трибуном римлянам, преподнес им теперь папа великое зрелище западного пилигримства; это привело им снова на глаза всесветное владычество церкви и вместе с тем весьма осязательными барышами утешило их в потере их свободы и мечтаний. По низвержении Колы, действительно, не представлялось для папы лучшего средства обеспечить за собой Рим, как юбилей.