История города Рима в Средние века
Шрифт:
От взора юного антиквария не ускользнула одна из знаменитейших надписей Древнего Рима, Lex Regia, фрагмент предоставившего императору Веспасиану imperium сенатус-консульта. Бронзовую эту скрижаль Кола нашел в Латеране, где она во времена Бонифация VIII употреблена была при построении алтаря и с надписью вложена была внутрь. Обрушение церкви вследствие пожара или перестройка снова вывели ее на свет. Применение, сделанное из этого монумента императорского деспотизма Колой, было странное, но гениальное. Он приказал вделать скрижаль позади клироса Латерана в стену, а вокруг живописью изобразить сенат в том виде, как он преподносил императорскую власть Веспасиану. Затем пригласил он знать и народ на публичную беседу в базилику. Сгорая любопытством, явились даже великие бароны, как, например, младший Стефан Колонна и сын его Иоанн, и много судей и юристов. Кола взошел на прекрасно убранную кафедру; на нем была белая тогоподобная одежда и белая шляпа со странными символами из золотых корон и мечей. «Высокий Рим, – так сказал странный оратор, – повержен во прах; он лишен возможности даже видеть свое падение, ибо у него вырваны оба его ока – император и папа. Римляне, смотрите, как велико было некогда величие сената, наделившего властью цезаризм!» – и писец прочел перед изумленными и невежественными слушателями содержание Lex Regia. Далее Кола стал говорить про минувшее величие римского народа и про настоящую его бедственность; ввиду близости юбилея, когда город не должен терпеть недостатка в жизненных припасах, увещевал он к миру и в заключение оградил себя
Кола ди Риэнци был на устах у всего Рима. Но бароны видели в странном нотариусе лишь неопасного энтузиаста. Иоанн Колонна удовольствовался тем, что пригласил его для произнесения речей к себе на банкет. Знатные синьоры разразились смехом, когда он однажды сказал: «Когда я сделаюсь властелином или императором, то этого барона велю повесить, а тому отрубить голову», – и пальцем указал на гостей. В Риме он слыл за дурака, можно бы сказать – как Брут, если бы он был из людей того же склада. Никто не предчувствовал, что дурак этот вскоре будет обладать страшной властью сносить головы римских аристократов с их плеч.
На стене С.-Анджело в Пескерии в портике Октавии появилась вторая аллегория: плебеи, короли и горящая в огне матрона; выходящий из церкви с обнаженным мечом для освобождения матроны ангел; на церковной башне Св. Петр и Павел с кликом «Ангел, ангел, спаси кормилицу, нашу мать!» Голубка с неба, подающая воробью гирлянду из мирт в то время, как обратившиеся в бегство перед ней соколы ввергаются в пламя; маленькая птица возлагает миртовую корону на голову матроне; подпись: «Предвижу время великого правосудия, и Ты жди того времени». Иные зрители отворачивались от аллегории этой, пожимая плечами, и говорили, что жалобными картинами не помочь состоянию Рима; другие же полагали, что это великие дела и символы. Однажды найдена была у дверей Св. Георгия в Велабро записка, на которой было написано: «По кратком времени римляне обретут снова прежнее доброе государство».
Пока Рим занят был этими глубокомысленными и заманчивыми предзнаменованиями, Кола составлял заговор, в котором принимали деятельное участие как среднего разряда граждане, так и состоятельные купцы. Тайные сборища происходили на Авентине, ныне уже пустынном и мертвенном холме, доставившем некогда демагогу Каю Гракху последний приют во время его бегства. Жизнеописатель Колы живо изобразил впечатление, произведенное одной из его речей на тронутых до слез заговорщиков, проникнутых как фанатическим патриотизмом, так и благородной скорбью о разрушении Рима. Они начертали практический план о низвержении баронов, клятвой скрепили решение и составили об этом грамоту. Для замыслов Колы пришлась весьма кстати возможность опираться на благосклонность папы и правдиво утверждать о гневе Климента II на бесчинство аристократии. Переворот 1343 г. и скорое его признание позволяли заговорщикам надеяться на подобный же счастливый исход.
Важные события в остальной Италии глубоко повлияли на настроение в Риме и подготовили почву для наступивших событий. 18 сентября 1345 г. юный Андрей, супруг королевы Иоанны, умерщвлен был в Аверзе, и брат его Людовик Венгерский стал готовиться к походу на Неаполь для отмщения за смерть брата. Низвержение анжуйской монархии представлялось тяжелым по последствиям. Это королевство составляло до сего времени базис для светского положения папства в Италии и опору для всей гвельфской партии: на его могуществе покоился народный принцип, как то выяснилось во времена Генриха VII и Людовика Баварского. Со впадением его теперь в анархию папство и гвельфство в Италии лишились своей подпоры, угасла сила, простиравшая сдерживающую свою деятельность до самого Рима и Романьи, и раскрылись двери для нашествий чужеземцев. Наступали снова венгры, нецивилизованные отпрыски народов, опустошавших в IX и X веках Италию. В то время как страна эта трепетала при мысли о вторжении диких воинов Людовика, сформировалась уже великая кампания немца Вернера, с грабежами и поджогами рыскавшая по Тоскане и Ломбардии. Приближались времена страшных бедствий, и злополучная нация воздыхала по спасителе, как во дни Данте и Генриха VII. Один лишь блистательный подвиг любви к независимости поднял сердца патриотов: то была революция флорентийского народа, прогнавшего в 1343 г. герцога афинского, учредившего вскоре демократический режим, исключившего из всех государственных должностей знать и вверившего власть цехам. В эту эпоху вообще пал в городах старый патрицийский общинный строй; дворянство исключаемо было из общины, и в незначительных даже республиках добились цеха со своими приорами исключительной власти. Любопытный образец этого представляет Тоди. Этот умбрийский город реформировал статуты свои 6 декабря 1337 г. и высказал при этом следующие основные тезисы: «Ввиду того что в минувшие времена в силу воздействия врага рода человеческого, сеявшего между граждан раздор, община Тоди непрестанно терзаема была междоусобной бранью и многими бедствиями, и как мы признаем, что всякий город, всякая страна, всякое место, управляемые народом и людьми из народа и ремесленников, сохраняют мир и спокойствие, то сим постановляем мы, призывая имя Иисуса Христа и достославной Присно-Девы Марии и Святого Фортуната, справедливым вековечным законом, что город Тоди и область его имеют быть, вообще и в частности, управляемы народом через посредство пополанов и ремесленников, и что народу сему, и пополанам и ремесленникам сего города имеют присвоены быть все правление, всякая юрисдикция, балия, власть и полная свободная и смешанная власть и военная власть».
Распадение феодализма сделало умы в Италии беспокойнее, жаднее к новизне, а фантазию – безудержной. Происходили поиски государственных форм, созидание их и моментальная же их смена. Республиканское государство, лихорадочно оживленное, представляло собой беспрерывный эксперимент искусственного равновесия. В Риме также ремесленники стремились, хотя менее счастливо, к власти. Они составляли здесь с XIV века 13 признаваемых государством цехов под предводительством консулов, привлекаемых при всяком важном постановлении республики на совет. Многие письма пап из Авиньона специально адресованы на имя консулов, купцов, землепашцев и прочих цехов (artes). Весьма возможно, что в то время уже они располагали особыми помещениями для собраний на Капитолии. При каждом перевороте эти цеха представляли собой элементы для народного правления, но для Рима еще не наступило время правления пополанов. Еще наследственная знать удерживала за собой исключительное право сенатской избирательности, и вследствие того в Риме оказывалось неограниченное совместное состояние двух политических организаций, народного правления с «добрыми людьми» на почве цехов и знати с двумя сенаторами во главе сената. Если бы эта знать была городской силой, именно денежной, то, как в Венеции, совершенно вытеснила бы из республики плебеев; но интересы ее землевладения, в дальних отчасти краях, ее фамильные войны и, наконец, авторитет папы, в котором находил защиту народ, дробили и ее силы. Городское сословие противопоставляло аристократии все более и более крепнувшие расчленения. Помимо корпораций, прочную устойчивость давала ему старая организация 13 кварталов с их капитанами в то самое время, как внутри его класс Cavalerotti, т. е. богатых граждан из старых пополанских домов, служивших в конной городской милиции, клал зачатки нового дворянства. В Риме, как и во Флоренции и прочих городах, приближалось время окончательной победы народной партии над правящими фамилиями.
Когда
Таким образом, революция с самого начала поставлена была под авторитет.
19 мая герольды разъезжали по городу и приглашали народ явиться на парламент на Капитолий невооруженными, лишь только сигнал к тому будет подан колоколом. Одни лишь посвященные знали, что это значит. Около полуночи отстоял Кола троицкую обедню в S.-Angelo in Pescheria, где собрались заговорщики; он поставил себя и свое дело под защиту Святого Духа, мистической силой которого мнил быть вдохновленным. Утром в Троицын день вышел он из этой церкви в сопровождении соумышленников, весь в латах, лишь с обнаженной головой. Перед ним несли три большие хоругви, красное и золотое знамя свободы с изображением Рима, белое знамя правосудия с меченосцем Св. Павлом, знамя мира со Св. Петром; четвертая хоругвь Св. Георгия по старости и ветхости несома была в ящике на копье.
Открылась революция в виде процессии к Капитолию; несколько лишь вооруженных приверженцев его прикрывали кортеж. Неверной поступью шествовал папский викарий рядом с Колой, и оба епископа и демагог поднялись в капитолийский дворец. Кола взошел на ораторскую кафедру, увлекательно говорил о рабстве и об освобождении Рима; свидетельствовал о готовности своей пожертвовать жизнью из любви к папе и ради спасения народа. Ему вторили тысячи голосов. Один из заговорщиков, из рода Манчини, прочел затем ряд декретов: о том, что каждый убийца имеет быть наказываем смертью, каждый ложный истец – карой ответчика; срок для окончания процессов положен был 15-дневный; о том, чтобы подвергшиеся опале дома не были срываемы, а обращаемы в городскую камеру; о повинности каждого городского квартала выставлять 100 человек пеших, 25 конных, из коих каждый имел получать от государства щит и жалованье; об уплате пенсии оставшимся после павших за отечество; о поддержке со стороны государства вдов и сирот, монастырей и благотворительных учреждений; об охране купцов сторожевым судном на римском побережье; об употреблении публичных пошлин на благо народа; об оберегании всех замков, мостов и ворот ректором народа; о невладении ни одним аристократом крепостей; о снабжении всех пунктов в городской территории ректорами из Рима; об обязании баронов держать безопасными улицы, не укрывать бандитов и доставлять в Рим пшеницу; о заведении в каждом квартале хлебного магазина. Прекрасные эти законы с бурным одобрением приняты были парламентом. Он признал за Колой полную синьорию над городом, неограниченную власть в качестве реформатора и консерватора республики заключать войну и мир, карать, назначать на должности и издавать законы. Тогда же с благоразумием потребовал новый диктатор назначения себе в товарищи по должности викария папы, чем и обеспечена была народному правительству санкция папы. Точно неописуемое волшебство объяло Рим; пораженные сенаторы бежали, многие магнаты покинули город; не была пролита ни единая капля крови. Народ заседал в непрерывных сходках. На другом парламенте Кола, человек из народа, принял титул трибуна, желая тем восстановить славу старого трибуната. Случайно пролетела над собравшимся народом белая голубица, и Кола хвастался, что появление ее давало понять, что на возведение его в трибуны последовало соизволение свыше. Идея трибуната освящена была древностью и понятна всем. Кола мог поэтому придать себе этот титул, не порождая вспышек, но, не ограничиваясь им, увеличил его пышными предикатами, раскрывшими фанатический его дух. Он назвал себя Николай, властью всемилостивейшего Господа Нашего Иисуса Христа Строгий и Милостивый, трибун свободы, мира и правосудия и светлейший освободитель священной римской республики. Быстро разнеслась по Италии и по ту сторону Альп весть об избавлении чудесным героем республики римской от тиранов и о воскрешении старой ее свободы.
Глава VI
1. Рим поклоняется трибуну. – Трибун созывает итальянцев на народный парламент. – Установления в Риме, строгая юстиция, финансовое управление и прочие отрасли общественного строя. – Ответы на его окружные послания. – Волшебная сила идеи Рима. – Петрарка и Кола ди Риэнци
Аристократы Троицкой революцией застигнуты были врасплох; Стефан Колонна поспешил из Корнето в город, но не мог уже сделать здесь ничего, кроме излития своего гнева на словах. Трибун послал ему приказание покинуть Рим; маститый герой разорвал бумагу и воскликнул; «Если этот дурак разозлит меня еще сильнее, то я прикажу выбросить его из окон Капитолия». Колокол бил набат; яростный народ нахлынул с оружием, и Стефан бежал из своего дворца в Палестрину в сопровождении одного лишь слуги. Трибун заточил теперь всех магнатов в их имениях, занял все замки и мосты города и строжайшим правосудием навел ужас. Удостоверившись в полном обладании властью, он потребовал знать на поклон в Капитолий; как некогда по приказу Иакова Арлотти, робко явились магнаты, в числе которых был даже сам младший Стефан Колонна с сыновьями, сами Райнальд и Иордан Орсини, Савелли Анибальди и Конти. Они присягнули законам республики и вступили на службу к ней. Явились на поклон к трибуну и коллегии судей, нотариусы, цеха, и, таким образом, последовало признание его правительства всеми сословиями. Во всех прочих переворотах никогда не приходила главам города мысль оповещать письмами вне городской сферы о вступлении своем в правление; Кола же немедленно привел Рим в соотношение с Италией и с миром. Гонцы его повезли письма ко всем общинам, владетелям и тиранам Италии, к самому да же императору Людовику и к королю французскому. В окружных этих посланиях возвещал трибун городам римской провинции, что Рим им освобожден и что обрел себе, наконец, мир и правосудие; он призывал их вознести благодарные мольбы к Богу, взяться за оружие для искоренения всех тиранов и к назначенному времени прислать двух синдиков и одного судью в Рим, где всеобщий парламент будет обсуждать благо всей римской провинции. Письма эти составлены были разумно и с достоинством. Гораздо более возвышенно писал Кола к городам Италии; он призывал их совместно с ним свергнуть иго тиранов и заключить национальное братство, ибо освобождение Рима есть вместе с тем «освобождение всей святой Италии». Он приглашал их прислать в Рим к 1 августа депутатов и судей на национальный парламент. Великий план образовать из Италии конфедерацию с Римом во главе впервые был высказан, и новизна его и смелость привели в удивление весь мир. Так, при самом начале своего правления Кола ди Риэнци выступил перед целым отечеством с высокими национальными идеями. Весьма вероятно, что викарий Раймунд отправил папе депешу немедленно вслед за революцией: сам Кола известил папу о возведении своем во власть, по-видимому не ранее начала июня. Простодушный епископ орвиетский играл возле трибуна лишь немую роль, подобно Лепиду возле Октавиана; все письма исходили от одного Колы, и ни в одном политическом акте ни единым словом не упоминается про его коллегу, папского викария.