История городов будущего

Брук Дэниэл

Вскоре после того как Eros так высоко поднял планку дизайна кинотеатров, чуть севернее, тоже на отвоеванной у моря территории, открылся Metro. Если в Regal и Eros с их «Оскарами» и импортными креслами явно чувствовалось американское влияние, то Metro был уже прямым порождением Голливуда – кинотеатр построила одноименная лос-анджелесская корпорация Metro-Goldwyn-Mayer. Считая Индию перспективным рынком для своих картин, MGM на 999 лет арендовала участок, где до того располагались конюшни британских военно-воздушных сил – анахронизм на грани оксюморона.

Калифорнийская студия, основанная двумя еврейскими эмигрантами из Российской империи (Голдвин был урожденным Гелбфишем, а Майер – Меером), наняла архитектора Томаса Лэмба – работавшего в Нью-Йорке шотландца, который специализировался на строительстве театров. Заостренная кверху

металлическая вывеска, отмечающая угол здания, и ступенчатая башня над входом помогли Лэмбу создать ощущение вертикальности, придававшее такую притягательность американским небоскребам ар-деко вроде Рокфеллеровского центра. Внутри с потолка спускались почти пятиметровые стеклянные люстры, напоминавшие подвешенные вверх тормашками небоскребы Эмпайр-стейт-билдинг. В зале же не только полторы тысячи кожаных кресел и проекционное оборудование, но даже ковровое покрытие – и то было привезено из Америки²³.

Газетная реклама гала-вечера в честь открытия – черно-белое изображение кинотеатра с фирменными львами MGM по краям – обещала «кино для всего Бомбея» и приглашала всех горожан «вне зависимости от места жительства»²⁴: прозрачный намек на то, что кинотеатр открыт для людей всех рас и вероисповеданий. Однако, поскольку и материалы, и архитектура, да и репертуар, ограниченный голливудскими фильмами MGM, – все тут было американским, новый кинотеатр давал повод усомниться в самобытности бомбейского варианта современности. Более того, Томас Лэмб построил для MGM еще несколько практически идентичных кинотеатров в других городах, включая Калькутту и Каир, и это лишь усиливало подозрения, что Бомбей как был, так и остался лишь звеном в длинной цепи западных подделок.

Отшатнувшись от подобных мыслей, город, когда-то захваченный идеями Дадабхая Наороджи сделать британское правление в Индии более британским, теперь внимал новому лидеру националистов по имени Мохандас Ганди. Пока индийцы бездумно заимствуют или принимают элементы британской системы, к чему привыкли столь многие жители Бомбея, Индия никогда не получит реальной независимости, считал Ганди. Даже при достижении политической независимости это приведет лишь к «британскому правлению без британцев»²⁵, к созданию несуразного южноазиатского «Англистана». Вместо этого Ганди призывал индийцев вдохнуть новую жизнь в традиции, сложившиеся задолго до индустриальной эпохи. Чтобы вернуть себе страну, учил Ганди, индийцы должны вернуться к истокам своей самобытной цивилизации, отвернувшись от urbs prima с его западными соблазнами.

В случае с Ганди недовольство Бомбеем и его идеологией объяснялось досадой отвергнутого влюбленного. В молодости Мохандас был очарован городом; получив юридическое образование в Англии в начале 1890-х годов, он немедленно переехал в Бомбей. Как и многие амбициозные англоговорящие индийцы, он явился в urbs prima ревностным неофитом, готовым пасть к ногам богини Прогресса. Сочетание британского образования и типичных бомбейских устремлений выдавали в Ганди характерный продукт эпохи прямого правления. Однако город отверг его; молодой человек обнаружил, что не дотягивает до уровня ведущих бомбейских адвокатов. Не сумев преуспеть на сверхконкурентном юридическом поприще Бомбея, Ганди отправился искать счастья в британские владения в Южной Африке. К моменту возвращения в 1915 году его не встретившая взаимности любовь обернулась презрением. «Для меня возвышение таких городов, как… Бомбей, – скорее повод для скорби, нежели для восторгов», – жаловался Ганди в зрелые годы²⁶.

В 1919 году Ганди основал в Бомбее организацию «Сатьяграха сабха» («Совет стремления к истине») и дал старт движению несотрудничества, направленному против британского колониализма. На начатую Ганди кампанию ненасильственного сопротивления, включавшую бойкот британских товаров, публичное нарушение установленных британцами ограничений экономических и гражданских свобод индийцев и отказ от выхода под залог при аресте, британцы ответили небывалой со времен восстания сипаев волной насилия. Чтобы унизить протестующих, им устраивали публичные порки, а иногда подвергали так называемым «необычным наказаниям»: тыкали носом в землю или заставляли стоять весь день на палящем солнце. Репрессивные законы применялись с почти

комической неразборчивостью: так, 11-летний мальчик был осужден за объявление войны королю Англии. В пенджабском городе Амритсар в 1 500 километрах к северу от Бомбея чересчур усердный генерал Реджинальд Дайер, чтобы разогнать несанкционированную мирную демонстрацию, приказал своим солдатам снова и снова стрелять по зажатой на главной площади толпе – тогда погибли 370 человек²⁷. По возвращении в Англию Дайер заявил, что сожалеет только о том, что у солдат кончились патроны. Его встретили как героя и наградили 30 тысячами фунтов стерлингов, собранными по подписке, которую организовал поэт Редьярд Киплинг²⁸ – уроженец Бомбея и сын профессора скульптуры в Школе искусств сэра Джей-Джея. Именно Киплинг определил империализм как «бремя белого человека» в своем стихотворении на Бриллиантовый юбилей королевы Виктории.

Ганди был потрясен кровопролитием, однако тактика пассивного провоцирования империалистов на насильственные действия, когда из-под элегантной личины британской «цивилизаторской миссии» проглядывали жестокость и кровожадность, не чуждые даже тамошним поэтам, вполне соответствовала его цели. Ганди утверждал, что современная британская цивилизация, которая объявляет свободу и равенство своими базовыми принципами, на самом деле основана на неутолимой жажде завоеваний, милитаризме и насилии. По идее, целью Раджа было заслужить право управлять Индией без применения силы. Однако для Ганди империализм строился на жестоком порабощении вне зависимости от риторического покрова.

Чтобы сформулировать свои претензии к системе прямого правления, Ганди понадобилось не одно десятилетие. Когда он возглавил индийское движение за независимость, махатма («великая душа») повел своих последователей по той же дороге, что прошел он сам: от очарования британским прогрессом и городом, его воплощавшим, – до отрицания и того и другого. Модно одетым юношей Ганди примерял на себя образ викторианского денди, брал уроки танцев и учился играть на скрипке. Будучи вегетарианцем с рождения, он даже тайно экспериментировал с мясоедением. (Британцы искренне полагали, что правят Индией потому, что они сильные и мужественные любители мяса, в то время как индийцы – слабые женоподобные вегетарианцы.) Однако опыт жизни в Южной Африке заставил молодого Ганди пересмотреть свои англофильские взгляды.

Именно в Южной Африке, оказавшись на средней ступени расовой пирамиды, верхушку которой составляли белые, а самый низ – черные африканцы, Ганди впервые почувствовал себя «индийцем». Активно выступая против дискриминации, он не только стал видным борцом за права своих соотечественников в Южной Африке, но и впервые задумался о том, что это значит – быть индийцем. Прежде он воспринимал себя как гуджаратца, как члена касты торговцев или как индуиста, но ни одна из этих составляющих его личности не была ключевой в формировании его представлений о жизни, характерных для современного подданного Британской империи. Только в Южной Африке Ганди смог оценить индийские традиции, которые ранее он так настойчиво обходил.

Новая философия Ганди зиждилась на трудах двух мыслителей – британского критика индустриальной современности и пожилого русского графа, который, как и Ганди, вырос в стране, где европеизация была навязана народу сверху, и, как и Ганди, разочаровался в таком порядке вещей. Первым был покойный Джон Рёскин, художественный и архитектурный критик, вставший на защиту традиционных, укорененных в национальной культуре декоративно-прикладных ремесел в бездушном индустриальном мире массового производства. Вторым – Лев Толстой, великий писатель, видевший в христианском пацифизме путь к избавлению от построенного на насилии современного мира. К письму, которое молодой Ганди отправил старику Толстому, индийский адвокат приложил английское издание своей брошюры 1909 года «Хинд Сварадж» («Самоуправление Индии»), написанной им всего за девять дней морского путешествия из Лондона в Южную Африку²⁹. В ответном послании Толстой пожелал Ганди успехов в его антиимпериалистической борьбе и похвалил его сочинение в написанном от руки по-английски письме: «Я прочел вашу книгу с величайшим интересом, так как я думаю, что вопрос, который вы в ней обсуждаете, – пассивное сопротивление, – вопрос величайшей важности не только для Индии, но и для всего человечества»³⁰.